Такова была ситуация, когда разведка раскрыла планы англичан высадить комбинированный десант – одновременно с моря и с воздуха – в районе Бергена и Ставангера. Вот тогда – не иначе, как от отчаяния, – командование и ввело в Фенсфьорд авианосцы «Царь Борис» и «Архангел Гавриил». С моря их прикрывали минные поля и эсминцы сопровождения, а от атак с воздуха – секретность, маскировка, крейсер ПВО «Микула Селянинович» и береговые зенитные батареи. Авиация же, базировавшаяся на кораблях, – а это были на тот момент практически одни истребители ВМФ, – прикрывала возможные районы высадки десанта. Но секретность секретностью, а на казарменном положении – в данном случае на борту авианосцев – такую ораву молодых половозрелых мужиков не удержишь. И вскоре вновь прибывшие флотские, не исключая пилотов палубной авиации, стали появляться в кабаках, расположенных вокруг военно-морской базы, а иногда и на дальних окраинах Бергена. Ну, а там, как водится, в своем кругу да под действием винных паров, нет-нет да сказанет кто-нибудь лишнее. Не то чтобы уж самую что ни на есть страшную военную тайну выдаст, хотя случалось и такое, но порой за кружкой пива «с прицепом» можно было услышать много интересных историй и узнать немало удивительных фактов, за которые вражеская разведка наверняка не поскупилась бы хорошо заплатить.

Так, собственно, Сиротин и узнал, что на «Царе Борисе» базируется истребительная авиагруппа, специально собранная еще в первые дни войны из асов морской авиации капитаном 1-го ранга князем Курбским. Позже услышал и самоназвание морских истребителей – «Адские плясуны». Сообщалось – впрочем, вполне возможно, что это были всего лишь слухи, – что люди Курбского рисуют на фюзеляжах своих «сикорских» карточных джокеров, из-за которых их и прозвали адскими плясунами. Другие, впрочем, утверждали, что прозвище появилось вследствие того впечатления, какое производили воздушные бои с участием этих пилотов. Они же не зря считались асами: фигуры высшего пилотажа крутили на раз и в таком бешеном темпе, что у посторонних просто дух захватывало. Однако, так или иначе, но адские плясуны каперанга Курбского ходили в те же кабаки и бордели, что и все прочие выпущенные в увольнение офицеры. Так что временами, и не так чтобы редко, те и другие пересекались.

Про самого князя известно было мало. Крутой аристократ – ну, об этом по одной фамилии можно было догадаться, – любимец императора, такие, во всяком случае, ходили о нем слухи, и отличный пилот. И все остальные асы в его авиагруппе, в большинстве своем, хотя, положим, и не все, испечены были из того же «сдобного» теста. Если не титулованные аристократы, то уж, верно, выходцы из старых дворянских фамилий. Все как один кадровые, и да, действительно, отличные истребители.

С одним из них Сиротин даже познакомился лично. Лейтенант флота Симон де Монфор, невысокий темноволосый и темноглазый крепыш, оказался своим в доску парнем, и лишь много позже, из некролога, случайно попавшегося ему на глаза, Сиротин узнал, что выпивал тогда с «наследным принцем» – будущим, если, разумеется, доживет, Симоном XI де Монфор-л’Амори графом де Эврё герцогом Анжуйским. Вот в компании этого так и не состоявшегося герцога и появился однажды в ресторации «Ла паризьен» нынешний поручик Львов. Но тогда он носил черную с серебром форму офицера флота, а над узлом галстука у него поблескивала в свете хрустальной люстры «Полярная звезда». Других наград у «Львова» тоже хватало, но он стал первым кавалером «Полярной звезды», которого Сиротин встретил вживую. Оттого, наверное, и запомнил. Но сам он сидел за другим столиком – довольно далеко от де Монфора и «Львова», и подойти, чтобы представиться, постеснялся…

Снилась всякая хрень. То рождественский бал в гимназии, то первый выход в самостоятельный полет, а то и вовсе заплыв в шелковом белье в «ласковых» водах Адриатики. Сны были рваными. Сцена тут, фраза там. Никакого порядка, никакой цельности, логики и системы, сплошной морок и душевное томление.

Кира проснулась и некоторое время просто лежала не шевелясь и не открывая глаз. Надеялась, что сумеет еще раз ускользнуть в объятия красавчика Морфея, но сон, как назло, не шел. Возможно, сын Гипноса просто не велся на баб, предпочитая мужчин. Не исключено, но по факту, пришлось окончательно проснуться, открыть глаза и «ожить». Часы показывали четыре двадцать три, и было очевидно, что еще раз заснуть не получится. То есть можно, конечно, выпить полстакана водки и завалиться обратно в постель. Может быть, ей удастся задремать, но спать останется всего ничего. Вставать-то все равно в шесть!

«Ладно, – решила тогда Кира, – сбегаю, раз такое дело, на аэродром. И польза для здоровья, и делом займусь».

До аэродрома, вернее, до командного пункта и домика, в котором коротают ночь дежурные пилоты, бежать всего четыре километра. Это, если по дороге, а не по прямой. Но напрямки в темноте даже ходить не следовало, не то что бежать. Каменистая всхолмленная местность, ледниковые валуны, скальные выходы, кустарники и негустая березово-сосновая рощица – тут и днем все ноги переломаешь. А дорога между тем вполне приличная, накатанная и, говорят, даже в распутицу не раскисает. По ней на аэродром постоянно ездят автомашины и колесные тракторы. Кира тоже обычно туда ездила, тем более что кроме попуток в ее распоряжении имелись штабной вездеход, напоминающий внешним видом американский джип, и мотоцикл. Мотоцикл был ее собственный – «цундап» последней довоенной модели, купленный по случаю еще в Сербии. Его вместе с сундуком, в котором находилось остальное Кирино имущество, не поместившееся в чемодан, доставили пять дней назад на грузовике с ближайшей к полку железнодорожной станции. Но сейчас ехать не хотелось, хотелось пробежаться. Четыре километра туда, столько же обратно – вполне приличный забег.

Сказано – сделано. Кира всполоснула лицо холодной водой, надела спортивный костюм и кеды, добавила, подумав, наплечную кобуру с «люгером» – все-таки война, ночь, пустынная местность – и побежала. Было довольно темно, тем не менее дорогу перед собой различить можно. Так что бежала Кира без напряжения и, как только вошла в ритм, думать о том, как дышать и куда ставить ногу, сразу же перестала. Бежала и думала о своем, «о девичьем».

Возможно, это сны ее дурацкие навеяли, а может быть, по какой-то другой причине, но вспомнилась ей сейчас учеба в Каче. Училище стало для восемнадцатилетней Киры настоящей школой жизни. Там она совершила свой первый прыжок с парашютом и выполнила первый самостоятельный полет. Выпила водки и поучаствовала в пьяной драке. В училище она первый раз дала и взяла первый раз тоже там и тогда. Хорошо хоть ума хватило не путаться с курсантами. Нашла себе симпатичного студента на вакациях, с ним и попробовала. Ни то, ни другое по первому случаю ей не понравилось, как, впрочем, не пришелся по душе и опыт «любви девочки с девочкой», который преподала ей в шикарной севастопольской гостинице Ольга Скавронская. Что нравилось Кире, на самом деле, так это летать. Но одно дело парить на планере – планерным спортом она занималась с пятнадцати лет – и совсем другое – самостоятельно пилотировать аэроплан. Даже если это не истребитель, а учебный биплан У-2.

Запомнился первый полет. Вывозил ее мичман[18] Ковалев. Он сидел в передней кабине, а она в задней, соединенная с инструктором лишь переговорным устройством. В общем, как в песенке, которую сочинили курсанты о Клаве Неверовой:

Но и это еще не то. Впечатляет, но не более. Пассажиром летать не интересно, особенно для того, кто уже попробовал небо «на зубок». Кира попробовала, летая на планерах, поэтому и ждала, как светлого праздника, когда же ей разрешат наконец самостоятельный вылет. Дождалась, в конце концов. Взлетела, сделала пару кругов над аэродромом и села.