– Я не волнуюсь.

– Ты опять кусаешь губу. Ты всегда так делаешь, когда волнуешься. Я взрослая женщина. Со мной все будет хорошо. Тебе не нужно беспокоиться обо мне… Это мне нужно беспокоиться о тебе.

Я хмурюсь.

– Почему тебе нужно беспокоиться обо мне?

– Я имею в виду… – Мама крутит на указательном пальце кольцо – подарок моего отца. Оно с сапфиром, очень красивое, и, хотя мои родители расстались много лет назад, мама никогда его не снимает. – Ну, это просто общий момент, понимаешь? Материнский долг.

Почему у меня такое чувство, будто она что-то недоговаривает?

Солнце вырывается из-за туч, яркое и слепящее, и мне приходится опустить козырек. Но мама права. Я волнуюсь. Я волнуюсь из-за того, что меня тошнит даже от чая без кофеина и половинки тоста, я волнуюсь из-за встречи с полицией, из-за бабушкиного допроса. Я волнуюсь о том, что она скажет.

Когда мы приходим, бабушка сидит в своем обычном кресле в углу комнаты дневного отдыха. Солнце проникает сквозь стекло, и кажется, что здесь слишком жарко и душно. Высокие окна плотно закрыты, а бабушка одета в розовый джемпер. Как она еще не сварилась?

Сегодня бабушка не собирает пазл. Вместо этого она, глубоко задумавшись, смотрит на сады за окном. Интересно, о чем она думает?

– Боже, – шепчет мама, прижимая руку к горлу. – Она так похудела и постарела с тех пор, как я видела ее в последний раз… – Ее голос срывается.

Я заставляю свои нервы уняться и смотрю на часы. Уже десять. Полиция сказала, что они прибудут около десяти тридцати.

Джой, директор дома престарелых, худая строгая женщина лет пятидесяти, подходит к нам – мы все еще стоим в дверях комнаты.

– У Роуз хороший день, – сообщает она. Она улыбается, но эта улыбка не отражается в ее глазах, смотрящих из-за очков в роговой оправе. У нее всегда такой вид, как будто она ждет неприятностей. – Я дам вам знать, когда приедет полиция. Не хочу, чтобы они приходили сюда и отвлекали других обитателей нашего дома.

Мама кивает, благодарит Джой, и мы идем к бабушке. Рядом с ней стоит двухместный плетеный диванчик, и мы вместе опускаемся на него.

Бабушка не поднимает глаз, когда мы садимся рядом с ней, – продолжает смотреть вдаль. Сегодня она надела свои вставные зубы. Я так привыкла видеть ее без них, что сразу замечаю, как они меняют форму ее лица, подчеркивая линию челюсти и делая ее взгляд более суровым.

– Привет, ба, – начинаю я, подавшись в ее сторону. Я сижу ближе к ней.

Мама перегибается через меня и протягивает руку, чтобы взять бабушкину ладонь.

– Рада тебя видеть, мама. Ты хорошо выглядишь.

Но бабушка поворачивается и хмуро смотрит на маму. Ее взгляд пуст.

– Кто ты?

Мое сердце замирает.

– Я Лорна. Твоя дочь.

Мамин голос дрожит. На лице бабушки отражается мимолетная паника.

– У меня нет дочери.

Мои глаза наполняются слезами при виде сокрушенного выражения на мамином лице, и я быстро моргаю, чтобы не дать им пролиться. Слезами тут не поможешь. Мама быстро приходит в себя.

– Конечно, есть. И внучка тоже.

Но она убирает свою руку от бабушкиной.

Бабушка поворачивается ко мне, в ее глазах вспыхивает искорка узнавания.

– Саффи!

Я улыбаюсь, стараясь не смотреть на маму.

– Привет, бабушка.

– Как поживает твой прекрасный мужчина?

– С ним все в порядке.

– Надеюсь, ты хорошо кормишь его.

Я смеюсь. Мама откидывается на спинку дивана, совершенно подавленная.

– Сегодня не четверг. Обычно ты приходишь ко мне в четверг.

Иногда меня потрясает то, какие мелочи помнит бабушка. А иногда мне кажется, что кто-то пробрался в дом престарелых поздно ночью и стер ей память. Это выглядит еще более жестоко сейчас, когда она не может вспомнить маму, но так разумно говорит о других вещах.

– Сегодня понедельник, ты права. Но сегодня приезжает полиция. Помнишь, на прошлой неделе я рассказывала тебе о трупах в саду?

Бабушка напрягается, а мама выжидательно подается вперед.

– Зачем я понадобилась полиции?

– Они просто хотят задать тебе несколько вопросов, вот и все, потому что ты раньше жила в этом доме.

Она нервно щурится.

– Просто постарайся ответить на них как можно яснее. Ты… в прошлый раз ты упоминала о Шейле. И о Викторе.

– Шейла. Злая маленькая девочка.

Кто эта Шейла, о которой она постоянно упоминает? Как бы я ни хотела узнать больше, мне нужно заставить ее сосредоточиться на конкретной теме.

– Ты можешь вспомнить свою жизнь в коттедже, бабушка?

Бабушка выпрямляется.

– Конечно, могу. Я же не безмозглая идиотка.

Я ошеломлена. Бабушка никогда раньше так со мной не разговаривала, и я никогда не слышала, чтобы она ругалась.

– Я знаю, что ты не идиотка, – тихо говорю я.

Мама вклинивается в нашу беседу:

– Я думаю, нам следует оставить допросы полиции, Саффи.

– Я не собираюсь никого допрашивать, – отвечаю я, бросая на маму сердитый взгляд. Хотя знаю, что допрашиваю. Но мама не понимает, как вести себя с бабушкой. А я понимаю. Мы втроем погружаемся в молчание. Я знаю: мама молча размышляет о том, что бабушка забыла, кто она такая. И я понимаю, как это обидно, но иногда бабушка забывает даже меня. Мама нечасто навещала бабушку с тех пор, как ее поместили в дом престарелых. Я должна была предупредить ее, что так бывает.

– Джин ударила ее, – внезапно произносит бабушка, нарушая тишину.

Я наклоняюсь к ней.

– Кто такая Джин?

– Джин ударила ее. Джин ударила ее по голове, и она упала на землю.

Я задерживаю дыхание, не желая прерывать поток ее сознания. Я чувствую напряжение, исходящее от мамы.

Может быть, бабушка все-таки что-то знает о трупах?

Мы ждем… одно мгновение, два… Мама открывает рот, и я качаю головой. «Нет, – безмолвно умоляю я ее. – Не говори ничего».

– Я не знала, что делать. Все говорили, что она злая. Все говорили, что она плохо поступает. Виктор пытался навредить нам.

Я осторожно наклоняюсь вперед, чтобы не сбить ее с мысли.

– Бабушка… ты говоришь, что кто-то по имени Джин убила женщину в Скелтон-Плейс? – Я поворачиваюсь и в ужасе смотрю на маму.

– Виктор… Шейла…

Я потираю виски, чувствуя, как начинает болеть голова. Бабушка ничего не понимает, и я тоже. «Это просто голос деменции», – говорю я себе. До моего прошлого визита я никогда не слышала, чтобы бабушка упоминала эти имена.

К счастью, в этот момент к нам подходит Джой.

– Приехала полиция, – шепчет она, оглядываясь по сторонам, дабы убедиться, что другие жильцы дома престарелых ее не слышат. – Полагаю, всем вам следует пройти со мной.

Они следуют за Джой в комнату рядом с вестибюлем – в этой комнате есть камин, а рельефные обои цветом напоминают голубое утиное яйцо. Саффи держит бабушку за руку, и сердце Лорны тихо разрывается. Разрывается не только от вида матери, выглядящей намного старше, чем в прошлый раз, когда она навещала ее полгода назад, но и от шока, что та ее не узнает. Лорна знает, что не навещала ее так часто, как следовало бы. Из Испании до Англии добираться долго. Во всяком случае, так она всегда себе говорила. Но в глубине души она признает, что могла бы делать это чаще, если бы действительно хотела. Это всего лишь девяносто минут полета на самолете. Но было проще не думать о своей матери, которая угасала в доме престарелых, теряя здравый рассудок. Вместо этого было проще играть в любовь с нелепо накачанными и совершенно не подходящими Лорне мальчиками. Теперь ее гложет чувство вины. Она оказалась ужасной дочерью.

В двух креслах с цветастой обивкой по разным сторонам от камина сидят мужчины в рубашках с расстегнутыми воротниками и отглаженных форменных брюках. На их лицах блестят капельки пота. Здесь еще жарче, чем в комнате дневного отдыха. Старший из них – лет сорока, на взгляд Лорны, с редеющими волосами, голубыми глазами и четко вылепленной челюстью – встает, когда они входят. Мужчина помоложе – около тридцати лет, невысокий и коренастый, с всклокоченными волосами мутновато-коричневого цвета – остается сидеть. Он пьет из прозрачного старбаксовского стаканчика что-то похожее на шоколадный молочный коктейль.