Я не знаю, что сказать. Как только новость станет известна хоть кому-нибудь, она разойдется по всей деревне.

– У нас возникли небольшие проблемы со стройкой, – отвечает Том нейтрально-вежливым тоном, – поэтому мы решили переехать на несколько ночей, пока все не уладится.

– Ясно, – кивает Сандра, хотя ее слова Тома, похоже, не убедили. Ей около пятидесяти лет, и она выглядит достаточно привлекательно; носит мелированную прическу каре и элегантные платья. Пройдет не так много времени, прежде чем Сандра узнает правду, но никто из нас не хочет говорить ей об этом сегодня вечером. На меня наваливается усталость, хотя нет даже семи часов вечера, еще светло. Я просто хочу заползти в постель.

Сандра провожает нас в двухместный номер, маленький и уютный, с видом на лес из заднего окна.

– Завтрак с семи тридцати до десяти, – сообщает она, прежде чем уйти.

Том стоит возле чайного уголка и смотрит сквозь окно на деревья вдалеке.

– Я не могу в это поверить, – говорит он, не оборачиваясь ко мне.

Я растягиваюсь на кровати – это красивое ложе с балдахином, на четырех высоких ножках, со стеганым покрывалом в темных тонах. При других обстоятельствах пребывание здесь было бы для нас праздником. Мы не отдыхали уже целую вечность – все наши деньги за последние пять месяцев были отложены на расширение дома, – но сейчас этот «праздник» испорчен, омрачен раскопками в коттедже. Каждый раз, когда я вспоминаю об этом, мне становится плохо.

Снежок запрыгивает на кровать рядом со мной, кладет голову мне на колени и смотрит на меня проникновенными карими глазами.

– Не могу поверить, что нас выставили из собственного дома, – говорю я, гладя Снежка по голове. Затем натягиваю на себя кардиган. Становится прохладно, а может быть, меня знобит от потрясения.

Том щелкает кнопкой на маленьком пластмассовом чайнике, затем залезает к нам на кровать. Матрас мягче, чем у нас дома.

– Я знаю. Но все будет хорошо, – говорит мой муж с неизбывным оптимизмом. – Скоро мы возобновим строительство, и все вернется на круги своя.

Я прижимаюсь к нему, отчаянно желая поверить в его слова.

Мы подавляем острое желание пройти мимо коттеджа. Вместо этого проводим нежданные свободные дни либо в пабе, либо в долгих прогулках по деревне и лесу.

– По крайней мере, я пока могу отдохнуть от отделки дома, – говорит Том в субботу, когда мы идем по деревенской площади, и берет меня под руку. Он так много сделал в коттедже с тех пор, как мы переехали: убрал истертый до ниток ковер на лестнице, покрасил гостиную и нашу спальню в красивый серо-голубой цвет, отциклевал пол… Впоследствии он хочет снять обои в маленькой спальне, чтобы отделать ее к рождению ребенка, хотя он откладывал это до проверки моей беременности на двенадцатой неделе, чтобы не искушать судьбу.

Когда мы возвращаемся в воскресенье после обеда, с сумками и собакой – как гости в собственном доме, – у меня замирает сердце. Полицейские машины и фургоны все еще припаркованы на нашей подъездной дорожке. Другой офицер в форме – на этот раз мужчина средних лет – сообщает нам, что они должны закончить раскопки к концу дня и нам разрешено находиться в коттедже, но нельзя выходить в сад, пока они не закончат. Интересно, обыскали ли они дом изнутри? От этой мысли мне становится не по себе: не хочется думать о том, что полиция рылась в наших вещах. Когда я делюсь этими опасениями с Томом, он заверяет меня, что полицейские сказали бы нам, если б собирались это сделать.

Остаток дня мы с мужем скрываемся.

– Интересно, что думают об этом соседи? – вслух размышляю я, стоя у окна, потягивая чай без кофеина и думая о пожилой чете, Джеке и Бренде, – они живут по соседству. Их участок отделен от нашего живой изгородью, но Бренда отличается скромностью, доходящей до пуританства, и, когда Клайв представил планы по расширению кухни, эти двое выступили против.

В конце нашей подъездной дорожки собралась небольшая толпа, лишь частично скрытая полицейскими машинами.

– Держу пари, это журналисты, – замечает Том, глядя на них поверх моего плеча и крепко сжимая в руке кружку. – Ты не хочешь позвонить своему отцу и посоветоваться?

Мой отец – главный репортер одного из национальных таблоидов. Я мрачно киваю. Чувствую себя такой же незащищенной, как если бы кто-то сорвал крышу с нашего дома.

– Это кошмар, – бормочу я. На этот раз Том не пытается разуверить меня. Вместо этого он мрачно молчит, потягивая свой кофе и играя желваками.

Позже я звоню отцу, чтобы спросить его совета.

– Вот как, ты не хочешь поделиться эксклюзивным материалом со старым отцом? – убийственно-серьезно шутит он.

Я смеюсь.

– Я ничего не знаю! Все еще может оказаться, что этому скелету сотни лет.

– Ну, на тот случай если это не так, я должен предупредить тебя: как только полиция подтвердит факт преступления и опознает тело, на вас набросится толпа журналюг.

– Может, нам съехать? – Хотя, произнося эти слова, я понятия не имею, куда мы можем поехать. Мы не можем позволить себе гостиницу. Я хотела бы, чтобы папа жил поближе. Или мама, но она еще дальше.

– Нет. Нет, не надо. Просто будь готова, вот и все. И если тебе что-нибудь понадобится – информация или совет, – дай мне знать.

Судя по звонкам телефонов на заднем плане и общему шуму – кто-то разговаривает, кто-то перемещается и скрипит стулом, – папа сейчас у себя в редакции.

– Ваша контора пришлет сюда кого-нибудь?

– Я думаю, пока что мы будем пользоваться услугами пресс-агентства. Но если вы собираетесь общаться с прессой, не забудьте обо мне, ладно? Серьезно, Сафф, если будут какие-то сложности – с полицией или репортерами, – сначала обратись ко мне.

– Спасибо, папа, – говорю я, чувствуя себя уже спокойнее. Мой отец всегда умел дать мне понять, что я в безопасности.

На следующее утро полиция убирает палатку и ограждающую ленту, и мы с Томом в ужасе смотрим на огромную яму, оставшуюся в саду после раскопок. Она в четыре раза больше, чем та, которую оставили строители. Том спрашивает своего босса, можно ли несколько дней поработать из дома, и все эти дни мы стараемся избегать журналистов, которые все еще болтаются вокруг участка.

И вот в среду – в день возвращения Тома на работу – мне звонят из полиции.

– Боюсь, новости не очень хорошие, – сообщает хрипловатым голосом детектив-мужчина, имя которого тут же выпадает из моей памяти.

Я замираю в ожидании.

– Найдены два трупа.

Я едва не роняю телефон.

– Два трупа?

– Боюсь, что дело обстоит именно так. Все кости были извлечены, и криминалисты смогли определить, что один из покойных – мужчина, а другой – женщина. Мы также можем определить возраст жертв на основе формирования и изменения костей. Обеим жертвам было от тридцати до сорока пяти лет.

Я не могу говорить, тошнота подступает к горлу.

– С прискорбием должен сообщить, – продолжает он, – что женщина умерла от травмы головы, нанесенной тупым предметом. Мы все еще пытаемся установить, как умер мужчина. Разложение тканей усложняет задачу. В случае со скелетом женщины это было более очевидно из-за перелома костей черепа.

Я зажмуриваю глаза, стараясь не представлять себе этого.

– Это… это ужасно. – Я едва могу осознать сказанное. – Вы… вы уверены, что других тел здесь нет?

Я вдруг представляю себе, как весь сад перекапывают, чтобы обнаружить братскую могилу, и содрогаюсь от этой мысли. На ум приходят другие «дома ужасов», как их пышно описывает пресса, – номер 25 по Кромвель-стрит и ферма Уайтхаус[4]. Станет ли наш коттедж таким же печально известным? Неужели мы застрянем здесь навсегда и никто никогда не захочет его купить? Мое сердце начинает отчаянно колотиться, и я сглатываю, пытаясь сосредоточиться на том, что говорит детектив.

– Мы проверяли с поисковыми собаками. И уверены, что других трупов там нет.