— Так что же вы теперь чувствуете? — спросил он, глядя в большие встревоженные глаза Жанны.

Вместо ответа девушка протянула тонкие руки и начала водить ими над головой Сергея, слегка касаясь волос. Впечатление, словно щупала воздух. Сергей невольно затаил дыхание. Спустя минуту Жанна с тяжёлым вздохом отступила на шаг.

— Не ошиблась я, — обречённо сказала чужим голосом. Глухим, низким, ничуть не похожим на обычный звонкий голосок. — Висит над вами беда, и беда эта наша, из деревни. А какая, — не знаю. И отвести не могу. Не в моих это силах. Если бы могла, отвела… — добавила жалобно.

Её трясло. Горб на стене заколыхался. Была в этот миг Жанна вся какая-то нездешняя, и казалось, что впала она в транс наподобие тех, в которые впадают прорицатели. Сергею стало крепко не по себе. Не придумав ничего лучше, он взял девушку за плечи и как следует встряхнул.

— Ну, успокойтесь, успокойтесь, — приговаривал он. — Что с вами, голубушка? Я вам очень признателен за беспокойство и заботу, но нельзя же так, право слово…

Девушка смотрела на Белозёрова отсутствующим взглядом и освободиться из его рук не пыталась.

— Истинно говорю вам — не ждите беды, уезжайте, — прошептала вдруг жалобно. — А могу сказать и по-другому…

— Это как?

— Спасайтесь!

Оттолкнув Сергея, она опрометью выбежала из комнаты.

На завтрак в гостиницу пожаловал нежданный гость. То был начальник местного полицейского участка сержант Мартен. Поздоровавшись с постояльцами и грузно усевшись на затрещавший стул, он обратился к Сергею с неожиданным вопросом.

— Мсье Белозёров, вот вы русский художник, не так ли?

— Совершенно так, — мрачно подтвердил Сергей.

После вчерашнего разговора с Жанной был он не в своей тарелке, почти всю ночь не спал, и теперь странный вопрос полицейского вызвал с трудом сдержанное раздражение.

Мартен удовлетворённо хмыкнул.

— Отлично! А скажите, других русских художников вы знаете?

Сергей опешил.

— Знаю, само собой, — сказал он нетерпеливо.

— Ну, не всех, конечно…

Мартен достал из кармана смятый лист.

— В таком случае известен ли вам некий мсье, он развернул бумагу и прочитал по складам: Зве-зди-лоф?

Фалалеев посмотрел на Сергея, а Сергей на Фалалеева, — и оба с полным недоумением.

— Знаю такого, — осторожно сказал Сергей после паузы. — А в чём, собственно, дело?

— Дело в том, что мсье Звездилоф три дня назад приехал и поселился в соседней коммуне Сен-Робер, — внушительным тоном сообщил Мартен. — Она всего-то в полульё[23] от нас.

Час от часу не легче… Какого чёрта понадобилось этому бездарю во французской глуши, да ещё под боком у Сергея? Да ещё в одно время с ним?

Сергей откашлялся.

— Ну, приехал и приехал. Поселился и поселился, — недовольно сказал он. — Мне до этого дела нет.

Мартен откинулся на спинку стула и загадочно посмотрел на Белозёрова.

— Возможно, вам будет интересно знать, — сказал медленно, — что сегодня ни свет ни заря ко мне прискакал мэр Сен-Робера. Знаете, что он мне рассказал?

— Ни малейшего представления…

— А рассказал он, что сегодня ранним утром мсье Звездилоф был найден мёртвым. Судя по рассказу, убит.

С мерзким лязгом открылось дверное окошко, через которое узнику подавали в камеру завтраки, обеды и ужины. В проёме замаячили маленькие глазки и большой нос с красными прожилками.

— Чего тебе, Грантен? — лениво спросил узник, лежавший на тюремной койке с книгой в руках.

— Священник, стало быть, к вам пришёл. Душеспасительно побеседовать, — прохрипел надзиратель.

Узник оторвался от книги.

— Священник? Какой там, к дьяволу, священник? Я его не звал.

— Сам пришёл, стало быть. Так что, впускать?

Узник со вздохом пожал плечами и, отложив книгу, сел на койке.

— Впускай, стало быть, — передразнил надзирателя. — Что ж патеру[24] в коридоре томиться…

Железная дверь шумно распахнулась. В камеру неторопливо зашёл осанистый пожилой человек в чёрной сутане и в чёрной же круглой шляпе, с небольшим деревянным крестом на груди. Обернувшись к Грантену, топтавшемуся на пороге, священник тихо сказал:

— Благодарю тебя, сын мой. Ступай, оставь нас одних.

С неловким поклоном надзиратель отступил в коридор.

— Вы, стало быть, стучите, если что, — проворчал он, закрывая дверь.

— Не премину, сын мой, не премину…

Из уважения к сану и возрасту святого отца узник поднялся. Некоторое время они молча изучали друг друга взглядами.

У служителя церкви было спокойное невыразительное лицо. Такие заурядные физиономии, обделённые своеобразием и яркостью черт, забываешь после общения сразу и бесповоротно. А вот узник, — о, узник был из тех, кого, увидев однажды, уже не забудешь.

Высокий рост, широкие плечи и узкая талия. Лицо с аристократически тонкими чертами. Изящный нос с горбинкой и решительная челюсть, украшенная остроконечной бородкой вкупе с браво закрученными усами. Тридцать восемь лет от роду, не мальчик, и многое уже за плечами, но выглядит моложе. Возможно, из-за энергичного блеска больших карих глаз…

Первым молчание прервал узник.

— Добрый день, святой отец! Спасибо, что навестили…

— Не благодарите, сын мой, — перебил священник. — Я лишь выполняю свой долг.

— Однако тут какая-то ошибка! Я в душеспасительной беседе не нуждаюсь и вас не приглашал. Видимо, в канцелярии крепости что-то напутали…

Священник ласково улыбнулся.

— Никто ничего не напутал, — негромко сказал он. — Я сам решил вас навестить. По собственной воле.

— Странно… И в чём причина такой любезности?

— Исключительно в желании увидеть вас… ваше высочество.

Узник высоко поднял брови.

— Вот как? Вы знаете, кто я? — спросил он, выдержав паузу.

— Конечно, — кротко ответил патер. — Я имею счастье беседовать с сыном голландского короля и племянником императора французов Шарлем Луи Наполеоном Бонапартом.

С этими словами он низко поклонился собеседнику. Отступив на шаг, тот покачал головой.

— Удивительно, — пробормотал с бледной улыбкой. — За шесть лет никто ещё в тюрьме не титуловал меня высочеством.

— И напрасно, — решительно сказал патер. — Принц остаётся принцем и в тюрьме.

— Ну, хорошо… Вы меня знаете. Но как я могу обращаться к вам?

— Зовите отец Лоран.

— К сожалению, не могу предложить вам стул или кресло, отец Лоран. Садитесь прямо сюда.

Шарль уселся на койку, застеленную грубым одеялом. Священник последовал его примеру. Некоторое время они молчали. Отец Лоран разглядывал камеру. Что ж, неплохо: просторная, с чисто выбеленными стенами, с большим, забранным решёткой окном, выходящим во двор. Медный умывальник, деревянная бадья для естественных нужд…

— Итак, — заговорил узник, — чему обязан, святой отец? Вы же не будете утверждать, что пришли в тюрьму лишь для того, чтобы любезно напомнить мне собственный титул?

— Разумеется, нет, — ответил священник, тихо смеясь. — Цель моего визита намного серьёзнее.

— И в чём же она заключается?

— Терпение, ваше высочество, дойдём и до цели… А пока, если не возражаете, давайте немного поговорим о вас.

Шарль пожал плечами: давайте, мол, отчего не по говорить.

— Скажите, вас не удивляет, что правительство так мягко обошлось с вами? неожиданно спросил отец Лоран.

— Мягко? — с недоумением спросил принц. Пожизненное заключение, по-вашему, проявление мягкости?

— Но ведь вы дважды пытались устроить государственный переворот! Причём за первую попытку, в сущности, вас простили, лишь выслали в Америку, снабдив, к тому же, деньгами из казны на дорогу. А вот вторая попытка шесть лет назад привела в тюремную камеру с пожизненным заключением. Однако, согласитесь, ваш режим суровым не назовёшь. Вас хорошо кормят, разрешили носить вместо тюремной робы обычную одежду и даже устроить в камере библиотеку. — Священник указал на стоявший в углу книжный шкаф. — Вы много гуляете. Вас постоянно навещает любовница-англичанка. Мало какой узник может похвастать, что, не выходя из крепости, дважды стал отцом… (Усмехнувшись, принц кивнул и подкрутил усы.) К вам чуть ли не каждый день свободно приходят общественные деятели, журналисты и политики. Наконец, местный врач занялся вашим здоровьем всерьёз, лечит от геморроидальных колик…