— Разумеется. Но кто же завтра даст рабочую одежду и выпустит из камеры?

— Вы всё узнаете в нужный час… Будьте наготове. А пока позвольте пожелать вам хорошего вечера, мой принц.

Шарль протянул священнику руку.

— Я очень обязан вам, отец Лоран, и никогда этого не забуду. Прощайте!

— До свидания, ваше высочество, до свидания, — поправил священник. Неожиданно широко улыбнулся. — Надеюсь увидеть вас в ближайшее время и, конечно, уже не здесь, да и не в сутане. Так что не удивляйтесь…

Назавтра перед ужином в камеру зашёл Грантен с узелком в руках.

— Вам тут, стало быть, велели передать, — сообщил ворчливо. — Переодевайтесь, да не забудьте побриться.

Шарль нетерпеливо развернул узелок. В нём, как и обещано, были поношенные рабочие штаны с блузой в пятнах извести.

— Так, значит, добрый Грантен, ты тоже из моих друзей? — пробормотал он. — А я столько раз клял тебя последними словами…

— Каждый может ошибиться, стало быть, — невозмутимо откликнулся надзиратель. — Я, между прочим, ещё вашему дяде служил в артиллерии. Так-то… ваше высочество!

И ухмыльнулся.

Всё вышло по слову отца Лорана. Переодетый Шарль беспрепятственно покинул камеру, вышел во двор и незаметно смешался с большой группой рабочих. Вышел за ворота крепости. Сел в поджидавшую карету.

На следующее утро, через несколько часов бешеной езды, принц пересёк границу Бельгии. Ещё через неделю уплыл в Англию.

Между тем во Франции назревала очередная революция. Спустя два года после побега Шарль вернулся в страну. К тому времени народ, разочарованный в Луи-Филиппе, сверг монарха. На объявленных выборах племянник Бонапарта легко прошёл в парламент. Следом был избран президентом республики. А затем, совершив переворот, короновался под именем императора Наполеона Третьего.

Со стороны могло показаться, что головокружительным взлётом бывший узник был обязан исключительно громкому имени, подкреплённому блестящими личными качествами. Но никто не знал, что каждый шаг, ведущий свежеиспечённого монарха к вершине власти и могущества, направляли и подкрепляли его незримые друзья…

Острый ум, широкий государственный кругозор и завидная, несмотря на возраст, работоспособность Победоносцева, — вот три кита, на которых держалось абсолютное доверие Александра Третьего к обер-прокурору Святейшего синода. Существовал, впрочем, и четвёртый кит. (А может, и первый, — это как посмотреть.) Преданность обер-прокурора монарху была безграничной. Наставник Александра с отроческих лет, бездетный Победоносцев любил его, заботился о здоровье и безопасности, в каком-то смысле опекал.

Если разобраться, деятельность Константина Петровича выходила далеко за рамки формальной должности. С молчаливого согласия императора он включил в сферу своих интересов многие темы внутренней и внешней политики. Союзный договор с Францией Министерство иностранных дел разрабатывало под руководством Победоносцева. И сейчас, на докладе у Александра, Константин Петрович подробно рассказывал о подготовке будущего соглашения.

Совещание проходило в гатчинском дворце императора. Ах, до чего же любил Александр тихую благочинную Гатчину! Как она воплощала его душевное стремление к уюту и простоте! Маленький городок, прозванный русским Версалем, утопал в зелени и покое. Свою резиденцию Александр покидал нечасто и неохотно. Здесь работал, порой по десять часов в сутки, здесь в окрестных лесах бил дичь и азартно рыбачил в чистой, прозрачной воде местных озёр.

В кабинете, кроме императора и обер-прокурора, были также начальник царской охраны генерал Черевин и глава российской разведки генерал Ефимов. Ну, без ближайшего из близких, умного и опытного Черевина Александр вообще мало что обсуждал. Что касается Ефимова, то главный разведчик Российской империи присутствовал по ходатайству Победоносцева и ради такого случая надел форменный мундир.

— В целом, государь, всё как бы обстоит нормально, — говорил Константин Петрович, поблёскивая стёклами очков в металлической оправе на худом аскетическом лице. — Российское и французское правительства уже согласовали большую часть спорных вопросов. На сегодняшний день остаются некоторые разногласия, — не без них, но это уже рутина.

— Так, значит, дело почти слажено? — спросил Александр, слушавший очень внимательно.

— Я думаю, к середине лета мы подготовим окончательную версию договора, — уклончиво сказал Победоносцев. Добавил, тщательно подбирая слова: — И его можно будет подписывать… если не случится чего-либо непредвиденного.

— Вот как?

Император круто задрал бровь. Грузно подался вперёд.

— Как понимать, Константин Петрович? Какие могут быть препятствия?

Победоносцев бесстрастно кивнул в сторону Ефимова.

— С вашего позволения, государь, ситуацию вокруг будущего договора (слово "вокруг" он подчеркнул голосом) доложит генерал Ефимов.

— Слушаю тебя, Ефимов, — рыкнул Александр, хмурясь. — Да сиди ты, сиди…

— Государь, обоюдные выгоды соглашения с Францией очевидны, и Константин Петрович их обозначил, — энергично заговорил Ефимов. — Но, как известно, государственные соображения далеко не всегда совпадают с настроением общества. По нашим сведениям, значительная… возможно, и большая часть российских подданных восприняли бы заключение союзного договора с Францией резко отрицательно.

— Скажи уж прямо, в штыки, — проворчал Черевин.

— Именно так. Одно дело плакать над французскими романами или одеваться по парижской моде и совсем другое — союзничать со страной, с которой в нынешнем веке воевали дважды, и воевали тяжко, кроваво. После Крымской войны ещё и поколение толком не сменилось. И не считаться с таким настроением общества со стороны власти было бы опрометчиво. Особенно с учётом не угасшего революционного брожения в массах. Я уже не говорю о разнице в государственных устройствах. У нас православная монархия, у них католическая республика.

Александр сильно потёр бородатую щёку. Исподлобья взглянул на генерала.

— Согласен, — проворчал он. — А что во Франции?

— Во Франции, государь, и того хлеще. Министерство иностранных дел, понятно, не афиширует, но у них отношение к России намного хуже, чем у нас к Франции. Запад вообще относится к нам свысока, полупрезрительно. Да чего там, — за варваров держат. Сколько бы союзов с нами ни заключали, ни один без обмана не обошёлся…

— Это я и сам знаю, — недовольно сказал Александр. — Ты ближе к делу давай.

Ефимов кашлянул.

— Виноват, государь, увлёкся… Так вот, Франция. По сообщениям посольства и нашей резидентуры, в последние годы подняли головы бонапартисты. Публика шумная, воинственная. К сожалению, влиятельная. Довольно многочисленная. Им плевать, что сближение наших стран нужно Франции не меньше, а может, и больше, чем России. Что никто, кроме нас, от Германии их не защитит. — Ефимов сжал кулак. — Ненависть безоговорочная, слепая. Никогда не простят, что в начале века растёрли Наполеона в пыль. Враги мы для них вечные и неизбывные… Вот справка о настроении умов во Франции, составленная посольством.

С этими словами Ефимов подал императору несколько скреплённых листов. Взяв и мельком просмотрев, Александр положил документ на письменный стол, и без того заваленный бумагами.

— Прочту… Ты продолжай, продолжай.

— Ясно, что заключать договор надо. Но когда и если во Франции о нём станет известно, то бонапартисты неизбежно организуют серьёзные беспорядки. Так сказать, под патриотическим соусом. Усидит ли в таком случае президент Карно, — это вопрос. А если он слетит, то новое правительство договор может похерить.

— Не перегибаешь? — поинтересовался Александр, доставая серебряную папиросницу.

— Боюсь, что нет, государь. Франция — страна бунтов. Три революции за полвека, от монархии к республике и обратно, и не по одному разу, — статочное ли дело? Был бы повод, а мятеж сам собой вспыхнет. Уж такой народ.