Жандарм Пифо, оставленный в Сен-Робере разбираться с убийством Звездилова, должен был вернуться домой, в Ла-Рош, вечером следующего дня. Однако не вернулся.

Прождав до утра, встревоженная жена оставила детей на соседку и побежала в участок. Атаковала сержанта Мартена вопросом, где муж? Раздосадованный Мартен, и сам ожидавший Пифо с докладом, сел на лошадь и поехал в Сен-Робер.

Родственники Пифо, у которых он остановился, сообщили, что жандарм у них переночевал, утром простился и уже не вернулся. Расспросы сельчан показали, что Пифо весь день ходил по деревне, разговаривал с людьми, пообедал в местном кабачке… В последний раз его заметили на улице недалеко от мэрии часа в четыре пополудни. А больше, как ни старался выяснить Мартен, жандарма никто не видел.

Исчез Пифо. Среди бела дня, в родной деревне, можно сказать, на глазах односельчан, — пропал, как и не было.

Внимательно выслушав Ефимова и задав уточняющие вопросы, Победоносцев коротко задумался. Затем, склонив голову набок (и ставши похожим на старого мудрого ворона), решительно каркнул:

— Нет.

Черевин, третий участник разговора, мрачно кивнул, подтверждая своё согласие с позицией обер-прокурора Святейшего синода. И хотя Ефимов такой реакции, в общем-то, ждал, от категорической реплики Победоносцева повеяло вдруг таким холодом, что стало не по себе.

Встретиться предложил Ефимов.

Все последние недели генерал занимался договором между Россией и Францией. Документ был обоюдно уже почти согласован, не за горами и подписание, но вот поди ж ты, — чем дальше, тем больше возникало проблем с обеспечением секретности. На ней, как известно, категорически настаивал император.

А между тем ничего не знающая наверняка германская разведка словно осатанела. По всей информации, её агенты удесятерили усилия, пытаясь найти какие-то сведения о будущем договоре — хоть пылинку, хоть крупиночку. Только что в окна Министерства иностранных дел по ночам не лазили… Уж лучше бы лазили. Поймать за шиворот на месте преступления всяко легче, нежели контролировать совокупность работ по подготовке документа и парировать попытки противника проникнуть в тайны франко-русских соглашений.

В те дни российская разведка и контрразведка работали с небывалым напряжением, пресекая потуги неприятеля получить сведения о договоре. С французской стороны не покладая рук трудилась и Сюрте, чья работа также противостояла усилиям немцев проникнуть в секреты военно-дипломатического союза двух стран. Ефимов буквально дневал и ночевал на службе, и, надо сказать, ко всем заботам и проблемам примешивалось беспокойство за Белозёрова.

Эх, Сергей Васильевич, Сергей Васильевич…

До чего же не лежала душа Ефимова к этой поездке художника… Да, такова воля самодержца. Да, исходя из необходимости укреплять отношения, дело нужное. Может, и необходимое. Налаживание культурных контактов и так далее. Но Ефимов как мало кто другой сознавал, насколько сейчас накалена обстановка в самой Франции, насколько противоречиво отношение французов к России и русским. Хотя лишь наша страна могла (и была готова!) гарантировать их безопасность от растущей, как на дрожжах, германской военной мощи.

Оно уж от века так: Запад много чего хочет от России, но, получив, сплошь и рядом стремится взамен подложить свинью — большую, жирную, грязную. Ну, как же! Русский медведь, он же варвар и дикарь, ничего другого не заслуживает. Платят за добро и помощь неблагодарностью и подлостью… Послать бы тех же французов к известной матери, ан нет, — кредиты нужны. Стоят ли кредиты сомнительного удовольствия работать с ненадёжным, не уважающим тебя союзником? Это отдельный вопрос, который вне его, Ефимова, компетенции. Остаётся сцепить зубы и делать своё дело.

Так вот, Белозёров…

Появиться в Париже, по сути, неофициальным представителем русского императора — значило подставить себя под шквал неприязни, а то и взрыв ненависти. Расцвет бонапартистских и антироссийских настроений во Франции секретом не являлся. И какие формы примет эта неприязнь, эта ненависть, — ну, тут можно лишь гадать… Попытка сорвать открытие выставки фанатиками-бонапартистами подтвердила худшие опасения генерала. К счастью, дело обошлось малой кровью, но можно ли на том успокоиться?

А дальше — больше.

Мутная ситуация сложилась в глухой французской деревушке, ох, мутная, Ефимов чувствовал это даже на расстоянии. Дёрнул же чёрт Сергея Васильевича отправиться на пленэр… Хотя, казалось бы, чего лучше? Природа, пейзане[28], древний замок. Никаких бонапартистов. Всё тихо и спокойно, рисуй хоть до потерн сознания. Но… Эта злополучная стычка с местными селянами, которая чуть не закончилась плачевно. И нежданное появление творческого завистника ненавистника Звездилова, которое могло закончиться трагически…

Вот тут размышления генерала спотыкались. Случайно ли приехал Звездилов? Ну, допустим. Долбануло по голове триумфом французской выставки Белозёрова (ещё одним, между прочим, на сей раз международным!), вот он и решил казнить талантливого и успешного собрата по кисти. Что тут сказать? И человек явно психически больной, и страсти в богемной среде сплошь и рядом бушуют такие, что не приведи господь… Бывает.

Но как объяснить убийство самого Звездилова? Кто бы ни всадил ему нож в грудь, этот человек фактически спас Белозёрова от нелепой неожиданной смерти. И получается, что незнакомец, упокоивший злобного бездаря, Сергею Васильевичу первый благодетель. Остаётся лишь выяснить, откуда в богом забытой провинции, где Белозёров появился в первый и наверняка в последний раз в жизни, у него возник благодетель? Да ещё такой, что готов ради художника пойти на страшное преступление?

Этого Ефимов не понимал. (А когда он чего-то не понимал, то и чувствовал себя не в своей тарелке.) Но интуиция опытнейшего профессионала подсказывала, что события вокруг Белозёрова, вполне возможно, не закончились. Причём развиваться они могут в любом направлении. Например, не решат ли господа бонапартисты, не сумевшие сорвать выставку, отыграться на художнике вдалеке от Парижа? Да и безопасно ли в самой деревне после драки с местными мужиками? Крестьяне — народ упрямый, могут и посчитаться…

Так ли, этак ли, но Ефимов, глубоко симпатизировавший Сергею Васильевичу и озабоченный его безопасностью, пришёл к выводу, что Белозёрову надо из Франции возвращаться. И чем скорее, тем лучше. Выставка состоялась, миссия исполнена. А что не успеет создать французский цикл, так здоровье дороже. Не говоря уже о голове.

Все эти соображения Ефимов изложил Победоносцеву и Черевину. Закончил же генерал настоятельной просьбой немедленно отозвать художника из Франции.

Слушая его, Победоносцев пил чай и задумчиво щурился, вероятно, взвешивал в голове какие-то лишь ему известные соображения. Сняв очки, подслеповато уставился на Ефимова.

— Скажите, Виктор Михайлович, вы уверены в достоверности ваших сведений? Я имею в виду конфликт Сергея Васильевича с местными крестьянами… ну, и всё остальное?

— Разумеется, Константин Петрович, — ответил Ефимов, несколько удивлённый вопросом.

— Спрашиваю не в обиду… Просто события эти произошли чуть ли не вчера, а вы уже в курсе, словно не во Франции дело делается, а на соседней улице. Быстро работаете!

— Располагаю некоторыми агентурными возможностями, — туманно сказал Ефимов, выдержав паузу. Удивление обер-прокурора понимал, но рассказывать об источниках информации, разумеется, не собирался.

— Похвально. И вы считаете, что Белозёрова надо как можно скорее возвращать домой, в Россию?

— Считайте меня перестраховщиком, но из соображений безопасности — да.

И вот тогда Победоносцев, надев очки, негромко сказал:

— Нет.

На этом, собственно, разговор можно было бы и закончить. Судя по тону, обер-прокурор отказал решительно и бесповоротно. Вроде бы и объяснять причины отказа не хотел. Однако генерал не привык отступать и уходить не собирался, сидел, глядя исподлобья на Победоносцева в ожидании объяснений.