Вечерние досуги свои Добланер проводил за чтением древних книг со старинной печатью, исследуя сокрытую в них мудрость и от времени до времени бормоча что-то про себя. Мариетта же работала, или сидела так, отдаваясь воспоминаниям о прошлом; незабвенный образ матери живо восставал в ее памяти.
Девушке вспоминались чудные сказки, которыми мать так умела заинтересовать ее маленькую детскую головку. Она в воображении переносилась в далекий мир, о котором так много слышала от нее, и где неведомые люди веди иную жизнь, трудовую, беспокойную, совсем не похожую на ту, которая была суждена ей. А все же ее никуда не влекло из родной долины. Ее жизнь протекала так ровно, что перемена казалась ей совершенно невозможной. И если даже Мариетта иногда и мечтала о чем-нибудь, то это бывало обыкновенно бессознательно и не проявлялось никогда определенными желаниями. День ее слагался так: самое короткое время уходило на хлопоты по хозяйству; затем она часами сиживала на скамеечке перед домом, болтая с отцом, пока тот курил трубку, а иногда и засыпала на солнышке. Когда отец не бывал дома, Мариетта бродила по лесу и возвращалась домой с полной корзинкой отборных грибов. Случалось также и читать, сидя под деревом, или уходить в горы иногда одной, а иногда с козочкой, оставшейся после смерти матери на ее попечении.
Соседи наезжали очень редко: они все жили далеко. Когда же Мариетте случалось по большим праздникам бывать в селе, ей не было привольно там, и ее тянуло назад в свою долину, к снеговым вершинам гор.
В долгую зиму время проходило в чтении и шитье, а иногда и в размышлении. Восторженной радостью приветствовался первый прилет ласточек, который вили гнездышки на доме Добланера. С их появлением возобновлялись прогулки по знакомым милым местам. Так проходила жизнь из года в год и, как казалось Мариетте, не могла измениться пока, пока – но о далеком будущем она никогда не думала. Вот какою представилась Альфреду простая, идиллическая жизнь Мариетты отчасти с ее слов, отчасти и из собственных догадок, которыми он пополнял пробелы в ее рассказе.
Болтая со своей спутницей, он незаметно окончил эскиз, который удался как нельзя лучше. Снятый вид изображал дом Добланера на фоне зеленой лужайки с выделявшимся на ней стогом сена. Тут же возле – садик и выходившие в него из комнаты Мариетты угловое окошечко с геранью и гвоздикой, которое он срисовал особенно тщательно. За домом виднелся хвойный лес, а в дальней перспективе каменный выступ, окаймленный со всех сторон глетчером, где Альфред встретился со своей спутницей – в общем, вышла прехорошенькая картинка. Мариетта встала и, наклонив свою грациозную белокурую головку над работой молодого художника, окинула ее радостным взглядом. Воодушевленный обаянием красоты этого юного, невинного создания, Альфред восторженно воскликнул: «Не существует доли завиднее призвания художника, которому дано созерцать и воспроизводить все прекрасное!» Смущенная упорным, нежным взглядом Альфреда, Мариетта встрепенулась и убежала, сказав, что хочет нарвать цветов для букета графине Леоноре.
Твердо и смело ступала она своими маленькими ножками по крутому, каменистому косогору вверх, наклоняясь направо и налево и срывая альпийские розы, темная листва которых вилась по каменистому склону. Альфред собрал между тем краски и тетрадь и любовался грациозной фигуркой Мариетты, которая искусно связывала нарванный букет. Легким прыжком спустилась она с горы и, поспешно вручив букет Альфреду, попросила передать его графине Леоноре.
«А я?» – спросил Альфред, не поясняя свою просьбу, которую Мариетта тотчас же поняла. Ее щечки слегка вспыхнули. Робко опустив головку, она взглянула на маленький пучок гвоздики, пришпиленный к корсажу. Подумав с минуту, она сняла цветочки и молча отдала ему. Затем быстро повернулась и убежала по каменистой тропинке. Оглянувшись только издали, она увидела Альфреда, стоявшим все на том же месте и смотревшим ей вслед. Он высоко приподнял шляпу с приколотыми к ней цветами и, приветливо крикнув ей: «До свидания Мариетта!» пошел, удаляясь скорым шагом. Девушка долго смотрела ему вслед, пока совсем не потеряла его из вида.
III
На другой же день Альфред, с помощью умелого камердинера Франца, занялся устройством рисовальной мастерской в одной из нежилых комнат обширного замка. Недостатка во всевозможных принадлежностях соответствующего убранства, разумеется, не оказалось, и комната неузнаваемо преобразилась. Ее украсили старинные доспехи, огромное копье, которое «золотой граф» употреблял на турнирах. Тяжелые кресла, обитые кожей или разными старинными материями, выцветшие от времени драпировки, готические ящички, бокалы и тому подобные украшения. Высокое окно было обвито плющом, а в одном из углов поместили покойное кресло под остролистной пальмой.
Затем было отведено подходящее место для мольберта и тут же уголок для работ графини Леоноры, которая рисовала пока только карандашом. Брат с сестрой проводили целые часы в этой уютной мастерской. Леоноре очень понравился эскиз дома Добланера с величественной перспективой. Она разглядела намеченные на нем очертания двух фигур: Добланера, с короткой трубкой в зубах, сидевшего на скамейке перед домом, и стоявшей возле молодой девушки с пышной белокурой косой, спадавшей ей на грудь.
Оживленный разговор сменялся по временам продолжительным молчанием, которое Альфред первый нарушал обыкновенно каким-нибудь замечанием по адресу Добланера или Мариетты, и Леонора инстинктивно поняла, что очаровательная девушка произвела сильное впечатление на ее брата.
Когда Альфред оставался в мастерской один, его любимым препровождением времени было всматриваться вдаль, где ущельем начиналась долина Элендглетчера, обрамленная темной полосой лесов, над которыми высилась, в виде груды развалин, обнаженная горная вершина. В ней Альфред признал вершину горы, ближайшей к дому Добланера. Он любовался этой замечательной гигантской скалой, еще сидя на каменном выступе. В очертаниях своих трех вершин она походила на огромные окаменевшие огненные языки, почему Мариетта и назвала ее горою пламени. По соображениям Альфреда, дом Добланера должен был быть расположен у подошвы именно этой горы, почему ему и был особенно мил вид, открывавшийся на нее из окна мастерской. В воображении молодого художника отчетливо рисовался образ прелестной девушки с загорелым личиком и белокурыми косами, ему слышался ее серебристый голосок, а всего живее представлялось, как она отдала ему пучок гвоздики грациозным движением маленькой ручки и, смущенная, быстро убежала. Что делала в это время Мариетта? – Дни ее проходили по-прежнему. Она еще раз побывала на каменном выступе, и вновь пережились впечатления встречи с Альфредом. Вспомнились смущения при виде его и его ласковая приветливая речь. Мариетта была полна мысли об этой встрече, но не проронила ни одного слова об Альфреде и только в душе радовалась, когда Добланер, совсем не замечая ее молчаливости, не раз упоминал об обаятельном впечатлении, произведенном на него красивым молодым графом, и о поражающем сходстве его с покойным отцом.
В отсутствие Добланера молодая девушка проводила целые часы, сидя на скамейке перед домом и не сводя глаз с извивавшейся вдоль лужайки каменистой тропинки, по которой ушел Альфред. Ей живо вспоминался весь тот день, и мысль невольно останавливалась на цветочках, которые она вручила ему при прощании. Зачем она сделала это? Так думалось ей, и что подумает о ней Альфред? Какими глазами посмотрит на нее при следующей встрече, хотя бы в селе? Мариетта как-то не сознавала возможности его вторичного прихода к ним, хотя и не видела в этом ничего невероятного. Мечтой проносились перед ней остальное лето и перспектива предстоявшей затем зимы, такой же, как предыдущая: опять одиночество, опять замкнутость в мире снега и льда. Погруженная в свои мысли, Мариетта не отдавала себе отчета в том, что собственно с ней произошло. Она не замечала, что теперь впервые у нее вырывался невольный вздох при мысли о приближавшемся конце лета. Однажды она, по обыкновению своему, сидела перед домом и всматривалась вдаль. Седые горные хребты, ярко освещенные солнцем, казалось, дремали на лоне лазоревого неба. Необъятный полукруг их замыкался над лесом бесцветными каменными породами, в которых образовались местами желобки, причудливо разветвлявшиеся к верху. Побелевшие от весеннего разлива дождей и таявших снегов, они походили издали на огромный остов дерева, вырезанный в камнях и сливавшийся своим стволом с долиной. Сравнение это напрашивалось само собой, но Мариетта никогда еще не замечала этой особенности в горах.
