– Браво, браво! Вот за это хвалю! – весело сказала Леонора. – Значит, мне и не приходится напоминать, что отец сам как-то раз предостерегал тебя от своего примера.

– Конечно, милая сестра, но он ведь был только того мнения, что не следует слишком рано приниматься за подобные занятия. Когда мне случалось заставать его здесь углубившимся в рукописи и книги, зачастую до самозабвения, он пророчил мне, указывая на эти шкафы, что в них, и я найду отраду старости. Все же попытки мои разъяснить, что означало такое предвещание, отец отклонял, ссылаясь на будущее. Он хотел сам посвятить меня в мир этих идей, когда придет тому время, так как, по-видимому, не всякому дано самостоятельно изучать его.

– Влечение отца к этому предмету было всегда загадкой для меня, – сказала Леонора, задумавшись.

– А это потому, – возразил ей Альфред, – что ты с предубеждением относишься к исследованиям этой области, не усматривая в ней ничего, кроме суеверий. С ней может быть сопряжен только риск вдаться в суеверие. Но вот это-то отец и знал прекрасно.

Ранние занятия этим предметом он считал опасными и был того мнения, что я должен предварительно окончить курс физики, химии и, главное, астрономии, на которую он всего более напирал.

«Только тот, чей ум познал естественные явления природы, может вступить в область сверхъестественных, хотя и таких же законных явлений, без опасности для себя впасть в суеверие, как это было уже не раз с адептами наук о таинственном».

– Так говаривал мне часто отец, и вот почему я не могу разделить твоего скептического суждения об этом предмете. Раз, что он так настаивал на том, что я должен проникнуться догматами новейшей науки и вполне усвоить себе законность всех явлений, прежде чем обратиться к необъятной и туманной сфере мистики. Я твердо убежден, что область эта стоит научного исследования и что если она представляется мне до такой степени непонятной, то причина этого лежит единственно во мне самом. Мне недостает ариадниной (руководящей) нити, которую бы мне, наверное, вручил отец.

– А я надеюсь, Альфред, что ты никогда и не найдешь эту нить. Откровенно говоря, мне страшно и думать обо всем таинственном. Я могу прекрасно обойтись без него. Насколько я понимаю образ мыслей покойного отца, то ведь главной задачей для него всю жизнь было бессмертие человеческой души. Но этому меня научило простое руководство катехизиса и явления привидения мне не нужны!

– Ты не можешь понять этого, сестренка. Наш брат не ограничивается одной верой, а любит постигать все знанием. Со своей стороны, я должен сказать, что совершенно понимаю Фауста, и даже более того, – мне самому доступны его ощущения. Всем нам, Карлштейнам, присущ мистический элемент. Библиотека эта составилась только в силу интереса наших предков к наукам о таинственном, начиная с графа Роберта Карлштейна, портрет которого висит в обеденном зале. Если припомнишь, – его все называли алхимиком.

– Мне и по эту пору становится страшно при мысли о нем, Альфред. Но ведь рабочий кабинет его и лаборатория были не в замке, а в башне, ныне уже полуразвалившейся, что по ту сторону, в лесу, на холме. Еще и до сих пор сохранились между нашими поселянами ужас наводящие предания о так называемом «золотом» графе. И хоть может быть, никто из них и не признается нам в этом, но я все же, наверное, знаю, что в нашей стороне общепринято поверие о том, что «золотой» граф в конце-концов отдал, будто бы, свою душу черту. Об этом уже несколько раз слышал наш старый лесник.

Альфред громко расхохотался.

– Правда, что в один прекрасный день графа нашли в его лаборатории мертвым. Но ведь он лежал на полу, и в руках у него была разбитая стоянка, что, очевидно, указывает на злосчастную развязку какого-нибудь химического опыта. Вот чем и объясняется его смерть, так что приписывать ее черту совершенно лишнее.

– Ну, и хорошо, Альфред! Пусть будет по-твоему. Я не имею желания читать нравоучения и слишком люблю тебя для того, чтобы стеснять твою свободу. Напротив, мне не хочется, чтобы ты состарился преждевременно, не отдав должную дань молодости. Будь же молод! У тебя прекрасная жизнь впереди, и в пожилых годах успеешь заняться изучением таинственного. Тогда, может быть, и во мне найдешь сотрудницу, а пока мы еще слишком молоды и должны пользоваться жизнью. Взгляни на эти поля и луга, залитые золотистым светом солнечных лучей! Неужели же они не заманчивее сурового книжного мирa!

С этими словами Леонора подошла к окну. Поспешно затворив его, она повела брата к дверям. Тут она еще раз обернулась и сказала, отвесив комический поклон:

– И так, прощайте, почтеннейшие милостивые государи! Кто бы вы ни были, заклинатели ли злых духов или искатели философского камня и жизненного эликсира, чародей ли, алхимики или кабалисты – прощайте! Не так-то скоро увидите нас! Мы еще слишком молоды и пока свидетельствуем вам наше нижайшее почтение!

Читатель мог уже заключить из этого разговора, что Альфред и Леонора были сироты. За год перед тем они лишились горячо любимого отца и только недавно сняли траур. Мать их умерла, когда родился Альфред, так что только в памяти Леоноры сохранился ее прекрасный образ. Не только ребенок, но даже и никто из прислуги замка никогда не слышал резкого слова из уст этой кроткой и замечательно красивой женщины. Старик священник и жители окрестности сохранили о ней неизгладимую память.

Теперь же ее двое детей остались в обширном замке одни с некоторыми из слуг, которые целиком перенесли свою преданность и привязанность на молодых господ. Только от времени до времени наезжали гости из главного города провинции. Да кроме того, каждый год осенью посещал замок Карлштейнов опекун, назначенный покойным графом своему несовершеннолетнему сыну. Это был старый, заслуженный генерал, состоявший еще на действительной службе и пользовавшийся почетным положением в Вене. Он очень добросовестно управлял значительным имуществом молодого графа и аккуратно каждый год, во время посещения своего, сдавал отчет об увеличившемся доходе с двух больших имений в Beне, входивших в состав майората Карлштейнов. Одно не удавалось ему: выдать Леонору замуж подобающим образом. Все его планы расстраивались ее сопротивлением расстаться с горячо любимым братом и с замком отца. Заветной мечтой ее было выждать женитьбу Альфреда и поселиться поближе к нему. Так как все представления партии были неизбежно связаны с нежеланной разлукой, то она ни на одну и не соглашалась, тем более, что сердце ее оставалось все еще свободным, а брака без любви она не допускала. Леоноре пошел уж двадцать шестой год, и она была совершенно довольна своей жизнью, особенно с тех пор, как в замок вернулся Альфред после двухлетнего отсутствия. Год он провел в университете в Граце и год в венской академии, куда он поступил для того, чтобы усовершенствоваться в живописи. Этот талант был наследственным достоянием в семье Карлштейнов.

Не менее радовался и Альфред своему возвращению в заветный замок к сестре, которой не приходилось уже теперь отвлекать его от библиотеки. Она была заперта. В дождливые же дни читались исключительно только книги новейшего времени из маленькой библиотеки, помещавшейся в жилых комнатах, так что в большой зал никто никогда не входил.

Брат с сестрой зачастую очень рано гуляли в парке и бродили по окрестностям, останавливаясь местами, чтобы занести в тетрадь эскизы живописных видов, попадавшихся им на пути, причем Леонора, в качестве понятливой ученицы, очень быстро успевала под руководством брата. Им случалось иногда снимать один и тот же вид и обоюдно проверять свои работы. Так проходили часы и только к обеду они возвращались домой.

Прогулки все расширялись, и Альфред с Леонорой, захватив небольшой запас провизии, стали проводить на воздухе целые дни, то рисуя, то болтая. Для отдыха выбиралось обыкновенно привольное местечко, вблизи какого-нибудь источника. Наши молодые туристы с аппетитом уничтожали провизию, а свежая вода из источника с примесью красного вина довершала закуску. О богато убранной столовой замка при этом и не вспоминалось. С местечка, на котором они отдыхали сегодня, открывалась широкая перспектива: вдали, сплошной темной полосой тянулись леса; над сводом их листвы высились исполинские силуэты седоватых горных хребтов. Внизу, у ног виднелись сельские домики, группами ютившиеся около церкви. За ними расстилались поля и луга, по которым змейкой вилась узкая тропинка, то теряясь в лесу, то снова показываясь и сливаясь, наконец, с широкой долиной, пролегавшей в горах. Там, в манящей дали, куда глаз уже более не проникал, казалось, скрывались чудные красоты природы за серебряным полем вечных снегов, покрывавших склоненные друг к другу силуэты гор. Это была часть большого глетчера, именуемого Элендглетчером и пользующегося значительной известностью в мирe туристов. Между братом и сестрой не раз уже шла речь о том, чтобы и там побывать. Такие дальние прогулки приходились как нельзя более по сердцу романтической Леоноре, но Альфред собирался предварительно осмотреть местность, чтобы узнать, можно ли там сделать привал.