Тут барон снова начал перечислять имена предков со всеми подробностями, с обозначениями художников, которые имели счастье писать их портреты. Рассказ продолжался долго, Розальм начинал уже скучать и раскаиваться, что заехал в эту портретную галерею. Хозяин не замечал скуки гостя и продолжал с жаром свою хронологию, и над каждым портретом, который казался оборваннее других, над тем он более трудился с его описанием.

Терпение оставило соседа и он уже решился откланяться. Вдруг вошла повариха в виде каммер-юнгферы, и, сделав книксен, просила в гостиную, где дамы ожидают завтракать.

Худощавая баронесса с толстою сестрицею едва привстали с дивана (если так можно обозначить доску с перильцами, обитою за несколько лет цветною кожей). Розальм поздравил хозяев с приездом, и занял место в середине высокоименитой фамилии барона. Супруга с сестрицей, показались ему не умнее, и заглушили рассказами о столице, родстве, случаях, большом знакомстве. В это время подали трубки, и завтрак, весьма сходный с мебелью и портретами. Барон оказал честь, выпил первую рюмку кислого вина за здоровье гостя; дамы, подражали ему; все происходило важно, неторопливо. Розальм благодарил, и подумал, что сидит в Немецком театре, где во всяком действии пьют, едят и курят табак.

Скучное для Розальма положение внезапно переменилось приходом молодой баронессы. Он оцепенел от удивления, увидев стройную, прекрасную девицу, не старше семнадцати лет.

– Юлия – сказала мать, – этот господин наш сосед; он имеет честь посетить замок! Поблагодари его за учтивость!

Девица приятно поклонилась, сказала несколько слов. Розальм подошел к ней, разговор стал живее. Юлия воспитывалась в столице в модном пансионе мадам Тру-Тру, бывала в обществе, и умела занять гостя.

Время летело, Розальм восхищался разговором прелестной девицы, тафельдекер[8] доложил, что кушанье подано. Он с охотою согласился отобедать с ними, подал руку Юлии, барон – супруге, а сестрица с моськой заключили церемониальный ход в столовую.

Картофельный суп и жаркое с разными салатами, составляли весь обед. Розальм сидел напротив баронессы, не касаясь блюд, насыщался ее взорами и – учтивость его понравилась девице. На вопросы Розальма она отвечала с улыбкой, что не думала в деревне встретить столь приятное развлечение.

Обед окончился. Барон повел соседа в зверинец. В нем первое место занимали четыре овцы с бараном, и две пары кроликов. Хозяин овец назвал их ангорскими, описал их свойства, лета и предположение завести овчарню для суконной фабрики, а барана осыпал похвалами, называл приятелем, имеющим удивительное понятие, и точно, рогатая скотина по первому знаку стала в позицию, приготовилась бодаться и стукнуть лбом господина.

Из зверинца пошли в сад, заросший травою. Несколько фруктовых деревьев, обломанная скамейка, статуи без рук и носов, и шалаш, составляли изобилие плодов и украшение. Барон уверял, что статуи привезены из Рима, заявлял, что это работы первых художников, а шалаш называл беседкой древней архитектуры.

Он выдавал всё за редкость, девица краснела, а учтивый сосед не спускал с нее глаз, и всё хвалил. Настал вечер. Розальм просил позволения навещать замок, и все баронское семейство объявило торжественное согласие, он имел счастье понравиться ему. Господин фон Хунгер-Штольц, первый раз в жизни решился проводить гостя до границ своего владения. Правда, такая учтивость не составила большого труда, и заняла не более пятидесяти шагов.

«Что со мною стаалось? – думал Розальм, – Баронесса меня очаровала! Целый год я искал девицы, не находил, увидел Юлию, и, кажется, окончил предмет исканий. Однако ж это сумасшествие: видеть несколько часов, заняться малое время – и начать любить! Она прекрасна, умна, а в сердце, в сердце женщины трудно проникнуть. А если она походит нравом на любезных своих родителей? Если милое лицо, прелестная наружность обманчивы, и скрывают порочную душу? О нет! Нет! Это невозможно! Голубые небесные глаза, очаровательная улыбка, они зеркало доброты и невинности. Однако ж узнаем все подробности: часто прекрасный цветок вмещает в себе ядовитые соки».

На другой день Розальм поскакал к соседям расспрашивать о Юлии, и напрасно. Она воспитывалась в столице! Никто ничего не знал о ней!

Тут он обратился к протестантскому пастору Доминусу, попечителю души г-на барона. Услужливый проповедник в угоду богатому помещику дал слово выведать все подробности о Юлии, и скоро доставил самый неудовлетворительный ответ. Он превозносил красоту и ум девицы, барона же величал глупым и надутым немцем; не пожалел красок для супруги сестрицы, и тем окончил свои изыскания. Тут Розальм решился сам узнать, часто стал ездить на голодные обеды и сам принялся приглашать к себе барона с семейством. Долго он ждал чести посещения, и вскоре узнал причину своего ожидания: старая карета барона развалилась, а цуг лошадей таскал навоз для удобрения пашни.

Новая коляска Розальма привезла знаменитое семейство. Молодой хозяин почтительно принял высоких посетителей, и не забыл пригласить несколько дворян к обеду, те с удивлением осматривали барона, супругу и сестрицу, внутренне смеялись их неуместной гордости, и вообще отдавали справедливость дочери. Она умела глупость родителей заменить своей учтивостью и приятным обращением.

Повар Розальма заслужил внимание баронессы, а погребщик уменьшил угрюмость сожителя. Он выпил несколько рюмок и принялся за предков, Готфрида, с какою славою величия магистры из немцев управляли Родосом и Мальтой. В разговор вмешался один дворянин из студентов, и с учтивостью заметил г. Хунгер-Штольцу, что на Родос и Мальту магистрами назначали из французов, итальянцев, и испанцев, а из немцев был один только Гомпеш, который и сдал Мальту консулу Бонапарте.

– Клевета! – загремел барон. – Клевета! Это де-ла Валет, а не Гомпеш. Я это докажу портретом моего предка. На нем видно, как он угрожал страшным мечом своим, туркам.

– Бонапарте командовал французами, а турок на Мальте не было, – перебил дворянин.

– Все равно! – кричал барон, – только не Гомпеш сдал Мальту.

Хозяин подмигнул гостю, тот извинялся за ошибку, и дал волю продолжать потомку Годфрида. Рассказ был длинен, до самой полуночи, с непрерывными тостами; хозяин не забывал наливать стаканы.

Так началось знакомство и первая любовь Розальма. Три месяца он продолжал свои наблюдения, и совершенно пленился Юлией, начал говорить ей о любви. Девица слушала с удовольствием, и скоро призналась, что рука и сердце такого человека составят ее счастье. Восхищенный любовник клялся у ног Юлии любить вечно, и в надежде, что склонностью девицы дело окончено, бросился к родителям просить согласия.

Барон прохаживался в портретной зале, влюбленный молодой человек прибежал к нему, открыл чувства, питаемые к дочери, и почтительно просил руки ее.

Хунгер-Штольц изумился; выслушал довольно сухо, нахмурил брови и отвечал:

– Милостивый государь! Я настолько вас уважаю, что без огорчения выслушал странную эту просьбу. Конечно, вы дворянин, молоды, образованны, с большим состоянием, не спорю, такие качества и достаток, к супружеству с обыкновенной девицей, весьма достаточны. Но для моей дочери, извините, весьма посредственны. Вспомните различие родословий. Вспомните знатность, древность моей фамилии, и не огорчитесь, если я не соглашусь на ваше желание. Впрочем, случайная неприятность не помешает нам остаться приятелями; я не лишу вас чести и стану навещать по-прежнему.

Розальм остолбенел, услышав столь неожиданный отказ, собрался с мыслями и отвечал:

– Господин барон! Я и сам уверен, что не мог вас оскорбить предложением, основанным на чести. Вы сами сказали, что я дворянин; и так позвольте уверить, что фамилия моя известна… она….

– Это маленькая гордость, – перебил Хунгер-Штольц, – и, простительна молодому человеку. Не спорю, вы – дворянин, но какой? Едва ли вы можете иметь доказательства за триста лет, а я, благодаря Богу, от первого Крестового похода, это со временем откроют. Итак, посудите сами! Могут ли потомки Годфрида унизиться свойством нового дворянства? Если ж найдутся такие, я сочту их извергами, не достойными знаменитой отрасли; презрю их и вычеркну из своей родословной. Так что, сударь, дочь моя должна быть супругою владетельного князя или графа, из самой древней фамилии! Ее долг поддержать честь дома и…