В продолжение рассказа Розальм совершенно оправился и, увидев чёрта весьма приятным и довольно рассудительным, почувствовал к нему какое-то сверхъестественное влечение и доверие; его ужасная наружность показалась ему не столь страшной и отвратительной.
– Скажи мне, непостижимое существо, – спросил Розальм, – почему ты принимаешь участие в судьбе моей? Какую я тебе оказал услугу? Открой мне твое имя и скажи, что принудило тебя предстать ко мне, оставленному целым миром? Теперь я уверен что видимое мною – не есть мечта ИЛИ действие расстроенного воображения.
– Изволь, я удовлетворю твое любопытство; хотя рассказ довольно продолжителен, однако он необходим. Слушай: имя моё Мафус; постоянное моё жилище в аду, а приватное – везде. Давно я не видел света и не общался с людьми, но извещён обо всех происшествиях мира; хотя не участвую в них, а находиться бездействии – есть для нас самое ужасное положение. Ты меня вызвал и тем оказал услугу. Такие явления теперь редки, да и чертей на свете мало. Вы настолько просветились, изобрели столько пороков, что в нас более нет надобности; и многие из моих товарищей охотно пойдут к вам в ученики. Причина же бездействия духов за пределами Коцита есть следующая: с размножением людей мы стали выходить из пределов вечного мрака; но первые успехи размножить зло были весьма ограничены; люди или детн дикой природы с малым понятием, ограничивались пятью чувствами, которые служили единственным побуждением ко всем действиям единообразной жизни, и только необходимый дар слова и врожденная хитрость давали им преимущество над другими животными, а потому и страсти имели ограниченные; действуя натуральными побуждениями, естественное право составляло их общий закон. Итак, если сильный убивал слабого, то это не означало нашего торжества, а относилось к простому и общему действию времени и недостатку понятия. Ты пожимаешь плечами? Тебе кажутся странными, неприятными слова мои?.. Слушай, сравнение готово. Например, если человек неумышленно свершил убийство, то он еще не преступник; равно как и дикарь, живущий в лесу, когда почувствует голод, а с ним желание отнять пищу или женщину, принадлежащую другому; если этот дикарь убьёт соседа, то не может считаться совершенным злодеем: он не может понять величины своего преступления, не умеет ценить дара жизни, не может себя ограничить, и, побуждаемый голодом, страстью, внезапным гневом, или препятствием, наносит машинально смертельный удар, не рассуждает о последствиях, тем более, что законы еще не существовали и ни что не ограничивало поступков, которые, согласно времени, казались натуральными и…
– Остановись, Мафус! Ты рисуешь самую адскую картину людей первого века! Я уверен, что они имели природный ум и склонность к добру, а ты даешь одно только зверство, приличное животным! Ты противоречишь себе; и если полагаешь добро и зло нераздельными, то я не вижу в них ни малейшей частицы добра, а одно лишь зло.
– Напротив, я изображаю всё в настоящем виде. Тебе кажется невозможным, чтобы человек дикий, не ограниченный законами, не имея общества, связей, семейства, убивал себе подобного. Хорошо; оставив весьма частые примеры, я приведу один. На прошедшей неделе молодой, воспитанный человек, известный своим модным просвещением и нравственностью, застрелил на дуэли товарища. Совершив утром это убийство, он поехал обедать в гости, потом в театр, из театра на бал, где прыгал до рассвета, за ужином выпил несколько бокалов вина, приехал домой, лег спокойно спать, а на другой день гордился своим поступком, как героическим мщением за поруганную честь, хотя о последней не имел ни малейшего понятия. Теперь скажи мне: кто более злодей – дикий или современник твоего века? Притом жестокость первобытных людей, если рассмотреть её беспристрастно, ничто по сравнению с современными: тогда секунда, один удар оканчивал всё; а теперь изобретены средства томить дни, месяцы, годы, терзать на каждом шагу, разорять, грабить, приводить в нищету и с усмешкою смотреть, как несчастное семейство исчезает от бедности и отчаяния, словом, теперь приготовляют ко всем ужасам смерти, дав время оплакать несчастное бремя жизни.
Розальм не мог сыскать возражения; он вздохнул, вспомнив, как поступили с ним, и дух продолжал:
– Наконец люди стали постепенно собираться в общества; но как только зло впустило ядовитые семена в разум, начинающий выходить из дремоты, то люди разделились на отдельные частицы, учредили первоначальные власти для обуздания самих себя и к защите от соседей. Я остановлюсь в повествовании о размножении и устройстве народов на том, что Египет стал колыбелью наук и художеств, и мы не остались без дела: разум, готовый к дальнейшему просвещению, мы постарались в самом начале наполнить злом. Первые греки стали ревностными последователями египтян; Афины, Фивы, Спарта возникли внезапно; науки и художества исполинскими шагами входили в пустые и необитаемые места; появились люди, которые посвятили себя отечеству, и, заглушив страсти в самом начале, явили пример разума, правоты и тех подвигов, которым и поныне отдаётся справедливость. Аристиды, Леониды, Эпаминонды, Тимоны, Сократы и многие им подобные; они в мире и войне остались непоколебимы; скромность и добродетель этих великих мужей, соединённые с героической твердостью, ставили препоны нашим усилиям. Одна Спартанская Республика, этот клочок земли, приводила в изумление весь ад. Наконец мы вооружили персов: сотни тысяч робких, изнеженных воинов наводнили Грецию, готовые поглотить землю героев. Но они, напротив, побежденные, со стыдом бежали в своё отечество. Но победа греков, Фермопильская битва, послужила только к пагубе непобедимых: персы после себя оставили семя разврата, – оставили золото: этот пагубный металл поколебал греков. И спартанцы, эти мужественные герои, обнажившие мечи для защиты общего блага, стали наёмниками. Афиняне и прочие греки превратились в барышников и разврат, корысть и прочие пороки истребили племя героев и оставили только одно воспоминание и неуместную гордость возноситься достоинствами предков.
Не имея более дела у греков, мы обратились к вновь возникшему Риму, и труды наши увеличились: мы нашли непоколебимую добродетель. Римляне, воодушевленные одним чувством любви к республике, часто доказывали делом, что истинная любовь к отечеству, твердость нравов, мудрость, не зараженная ложными понятиями, превозмогает все препоны; и Рим, часто стоя на краю пропасти, лишенный всех пособий, возрастал сам собою; добродетель и мужество его граждан составляли непроницаемый заслон бедствиям войны, голода, заразы и нашим ухищрениям. И тут мы снова употребили золото. Скоро этот пагубный металл развратил крупнейшую державу известного тогда мира. С ним возникли: алчность, обман, честолюбие, и всех родов преступления – не стало Камиллов, Катонов и Фабиев, – не стало диктаторов и консулов, которым не жизнь, а отечество были драгоценны – исчезли горделивые республиканцы, которые жили для славы, а не для жизни. Места этих людей заступили Тиверии, Калигулы, Нероны и подобные им. На место честности явилось предательство, и народ, бывший предметом уважения, постепенно приходя в упадок, потерял величие свое.
– Так пролетая вселенную, мы размножали зло, и быстрые успехи превзошли се наши надежды; всё, к чему ни прикасалось оно, стало заражено пороком и означало наше торжество. Протекали века древности, настали новейшие; зло, пороки, страсти еще более умножились, а повелитель тартара, опасаясь, чтоб мы не стали подражать людям, велел нам возвратиться в постоянное свое жилище.
– Теперь ты видишь, любезный Розальм, что я долго оставался в бездействии, сожалел о потерянной свободе обращаться с людьми. Наконец повелитель тьмы позволил нам снова выходить на свет, но только по одному, и не иначе как с приглашения человека, который имеет в нас нужду. Он хотел узнать, нет ли новых изобретений, не известных еще в аду. Мы бросили жребий, очередь пала на меня. И так, вызванный тобою, я считаю своим долгом служить моему избавителю.
