Обхождение Петра I со своим любимцем было оригинально. Император ничего не делал без совета Меншикова. Во всех событиях своей правительственной деятельности и частной жизни он выказывал ему такое доверие, выше которого быть не может. Можно было бы сказать, что монарх и его любимец были сердечными друзьями, если бы любимец, всегдашнее игралище своих страстей, не сделался вследствие этого недостойным высокой чести быть другом своего государя. Почти постоянно Меншиков должен был сопровождать императора, и если Петр иногда оставлял его, то этот любимец, с согласия императора, управлял всем государством. Этот скипетр можно было тогда назвать действительно железным. Вследствие этого росло число врагов, которых Меншиков создавал себе ежедневно своим своекорыстным поведением. Враги следили за каждым его шагом и извещали императора обо всем, что узнавали относительно корыстолюбивых поступков его первого государственного сановника. Вследствие этого Меншиков находился три раза в царствование Петра I под строжайшими следствиями, из которых мы приведем один только пример, бывший в 1719 году. Князь Меншиков был обвиняем в том, что дурно управлял финансами империи, которые были поручены ему одному, и что многие суммы обратил в свою пользу. От него была взята шпага, ему было запрещено выходить из дому, и он должен был ожидать наказания, которое наложит на него император. Были причины полагать, что дело примет очень дурной оборот, и уже начали поговаривать, что Меншиков будет приговорен к вечному заточению. Однако радость его врагов была слишком поспешна. Монарх позвал к себе Меншикова. Едва он вошел, как бросился в ноги императора, просил о помиловании и обещал исправиться. Петр тотчас же забыл его преступление и думал уже только о заслугах своего слуги. Он опять почтил его своей милостью и только возложил на него большой денежный штраф, который Меншиков должен был немедленно уплатить.
За небольшие проступки были и штрафы небольшие. Рассказывают следующее: однажды вечером император узнал о многих продерзостях, учиненных Меншиковым. На следующее утро Петр отправился на Васильевский остров[22] к Меншикову, который тогда жил в своем дворце, вошел в спальню, где Меншиков еще спал, выговорил ему все его проступки и поколотил без шума, но весьма чувствительно своего любимца, который был настолько низок, что выносил подобные побои. После этого император отправился домой. На возвратном пути Петр встретил толпу людей, которая на его вопрос заявила, что идет на Васильевский остров поздравить Меншикова с днем ангела. Император тотчас же возвратился вместе с ними. Меншиков страшно испугался, думая, что Петр вернулся, чтобы еще поколотить его. Но монарх ободрил его, сказав при самом входе в комнату: «Я услышал, что сегодня твой праздник; я пришел с этими добрыми людьми, чтобы поздравить тебя и откушать с тобой». Так оканчивались почти всегда жалобы, приносившиеся на князя. Глубокая проницательность и обширная полезность этого человека доказываются тем, что Петр, несмотря на многие обвинения, держал его при себе и ничего не делал без его совета и согласия.
Князь Меншиков был преступником не только по тем чертам корыстолюбия и вероломства, которые доходили до сведения монарха. Были еще и другие, которых император не знал и за которые он заслуживал бы строжайшего наказания и полнейшего удаления от государственных дел. Петр I, всегда мечтавший стать немецким имперским князем с правом голоса в имперском сейме, мог, не знаем когда и по какому случаю, овладеть шведской Померанией. Прусский двор, вовсе не желавший иметь такого неудобного соседа, обратился к Меншикову и подкупил его за 20 000 дукатов. Первый сановник императора, которому он вполне доверял, представил какие-то, вероятно мнимые, мотивы, по которым император отказался от своего намерения овладеть Померанией. Короче, все переговоры были прерваны. Если бы Петр узнал настоящий ход дела, любимец его едва ли отделался бы обычным наказанием.
Если Меншиков мог всегда так счастливо избегать заслуженных им последствий своих проступков и нередко побеждать своих обвинителей, этим он был обязан по большей части Екатерине. За то и он заботился об интересах Екатерины. С этими заботами он соединял всегда и собственную выгоду. Так как ни один из сыновей Петра и Екатерины не остался в живых, то Меншиков задумал возвести Екатерину по смерти Петра на престол ее супруга. Он сообщил эту идею Петру, который одобрил ее. Таким образом, она была объявлена наследницей престола и коронована в 1724 году. Легко было предвидеть, что князь Меншиков, бывший двигателем всего этого дела, станет кормчим в государстве, если по смерти Петра Екатерина взойдет на трон.
У такого могучего любимца, каким был Меншиков, сумевший сделаться равно необходимым как императору, так и императрице, не могло быть недостатка в знаках отличия со стороны иностранных дворов, которые все добивались его дружбы. Венский двор давно уже возвел его в имперские графы и вскоре затем в имперские князья; копенгагенский, дрезденский и берлинский дворы слали ему свои ордена. Сам Петр I, желая дать своему любимцу публичное доказательство своего благоволения, удостоил его титула герцога Ингерманландского; в то время он был уже первым статс-министром и первым генерал-фельдмаршалом армии.
Но все эти высокие знаки милости монарха не могли удержать князя на пути справедливости. Его корыстолюбие и вероломство подвергли его вновь немилости своего государя за несколько месяцев до смерти императора. Но так как именно в это время Екатерина, благодаря своим критическим обстоятельствам, более чем когда-либо нуждалась в советнике, то граф Ягужинский должен был постараться отвлечь мысли Петра к другим предметам. Это удалось ему; князь был так счастлив, что вновь получил милость своего государя, и на этот раз без всякого с его стороны пожертвования.
Екатерина и Меншиков считали теперь необходимым решиться на все ради самосохранения и, вероятно, с самого начала согласились принести для достижения цели самые дорогие жертвы. Петр I был страшно недоволен обоими и грозил им жестокими наказаниями, если бы только поднялся со своего болезненного ложа. Уже давно поведение Екатерины и Меншикова было прямо противоположно повелениям императора, и он часто предостерегал обоих. Кары, которыми угрожал им император, были бы, следовательно, весьма чувствительны и, вероятно, низвели бы обоих к той же ничтожности, из которой они были вознесены милостью монарха. Было, следовательно, сообразно с мудростью Екатерины и князя и в их личных интересах вовсе не допустить выздоровления императора. Таким образом, весьма вероятно, что они предупредили природу, и болезнь величайшего из императоров, царивших тогда в Европе, привела искусственными мерами к печальной развязке скорее, чем следовало по крепкой его натуре (1725). Петр умер, и все его планы относительно Екатерины и Меншикова, которые, конечно, были велики и спасительны, рухнули.
Меншиков, Ягужинский и священник Феофан помогали теперь Екатерине в ее новом положении – на русском престоле. Ни для кого это событие не было столь выгодно, как для князя Меншикова. Первый год царствования Екатерины был, собственно, царствованием Меншикова. Продолжение не отвечало, однако, началу. Чаш-ка Меншикова высоко поднялась на весах, между тем как чашка голштинской фамилии опустилась и имела перевес. Любимец ясно понял падение своего значения, когда не мог воспрепятствовать возвращению своего смертельного врага барона Шафирова. Тем не менее он ничего не потерял в глазах всего света ли в своем достоинстве, ни в кажущемся участии в управлении. Но этого ему было мало. Он хотел сохранить действительное влияние на дела, которое имел до тех пор. Что ему не хотели предоставить добровольно, он стремился приобрести иными средствами. Тяжело бытописателю в нескольких строках, близко следующих одна за другими, два раза решаться высказывать одно и то же подозрение о преступлении и только этим подтверждать верность того и другого события. Почти не подвержено сомнению, что Меншиков, желая один и неограниченно властвовать над страной несовершеннолетнего государя и женить его на своей дочери, сократил дни жизни Екатерины I. Эгоизм и властолюбие заглушили в Меншикове все чувства, которые необходимо должны были возбуждаться в его сердце воспоминанием о прежних отношениях к Екатерине и благодарностью за все, что она для него сделала. Екатерина умерла (1727).
