От сводов отскакивает тоненькое многоголосье — детский ход под руководством Вельмиры Ротти исполняет отрывок из поэмы “Царственность”. Он повествует о любви правителя к народу и единстве короля с богами Квертинда. Эта умилительная картина греет сердце, и губы сами собой повторяют строчки на тахиши. Но на душе у меня тревожно.

— Ваше Величество, — возникает рядом служанка.

В руках у неё поднос, а на нём — засахаренные лепестки цветов — диковинка из кондитерской лавки в новом районе Лангсорда. Каждая порция — в шёлковой шкатулке с хрустальной крышечкой, декорированной слюдой и камнями.

— Какая прелесть! — радуются сопровождающие девушки.

— Только посмотрите!

— Тонкое изящество вкуса!

Девушки наслаждаются новинкой, и я тоже охотно беру угощение, но ни сладости, ни песни не могут успокоить материнского сердца.

— Где же Ирб? — спрашиваю я, стараясь заглянуть за спины ближайших гостей. Они застыли в почтительных позах, решив, что я их разглядываю. — Мне кажется, я только недавно видела его на этом месте.

— Его Высочество ушёл из концертной части зала, — краснеет служанка и опускает глаза. — Он теперь в узорчатом эркере, среди гостей.

Взволнованная, я ускоряю шаг. Шуршат платья, хлопают веера, звенят бокалы. Для некоторых моё появление — неожиданный сюрприз, и люди откровенно пугаются. Некоторые и вовсе вскрикивают от смущения. Я ободряю их ласковой улыбкой. Пробираясь сквозь стайки веселящихся придворных, я наконец вижу своего сына. Он как и прежде увлечён беседой, на этот раз — со своими верными друзьями. Стараясь ступать как можно тише, я, словно стязатель на особом задании, пробираюсь ближе к Его Высочеству. Принц стоит в компании двух друзей в полукруглом углублении гостиной, расписанным арабесками.

— Ты неутомим в своей жажде приключений! — восклицает лин де Врон, юный армейский офицер, допущенный ко двору по настоянию Ирба.

Форма ему невероятно идёт: неприметный серый китель не обезличивает, а как бы выделяет молодого человека из пестроты нарядов. На мужской груди уже красуется несколько почётных наград, одна из них — совсем недавно учреждённый орден мужества Мелиры Иверийской — за личный вклад в развитие военной мощи Квертинда.

— El vitalut emandi te poctar ol ti regnar, s'elud miсhi'jom jerna vol se coh calma som, — цитирует Ирб поэму “Царственность”, и тут же сам переводит: — Нам жизнь дана — творить и править, и твёрдой волей сопоставить полёт души с тоскою сна.

Родной голос ласкает слух лучше детского пения. С некоторых пор благополучие Ирба Иверийского стало для меня важнейшим приоритетом. Я взяла на себя роль его особой охранительницы, и счастье сына всегда ставила превыше дел государственных. Но разве кто-то посмеет осудить мать в её любви к своему ребёнку?

— Воистину так, — салютует лин де Врон.

Он замечает меня, но никак не выдает для Ирба моё присутствие, поддерживая невинную шалость.

— Теперь даже сонная тоска кажется мне не таким угрюмым состоянием, как узы брака, — жалуется Ирб. — Я уже успел побывать на приёме у четы Торн и познакомиться с невестой. Я был там тайно, конечно, и ей не представился. Теперь жалею.

— Неужели ваша наречённая так дурна собой? — ехидно провоцирует лин де Врон принца на откровенность. — Ходят слухи, Анна Верте прелестна и ласкова, как баторская осень. Неспроста Её Величество Мелира Иверийская выбрала её в качестве будущей королевы.

Лицо офицера остаётся непроницаемым, неизменным, и только в уголках глаз заметны смешливые морщинки.

— Просто ещё одна хорошенькая женская головка среди тысяч таких же, — тяжело вздыхает Ирб и возмущённо взмахивает пальцами в воздухе. — Как ты сказал, ласковая осень? О! Я тебя умоляю, Ханз, эта Анна Верте скучна и холодна, как поздний лёд на Лангсордье. “Да, господин”, “Нет, господин”, “Не желаете ли выпить вина?”. Даже мои откормленные борзые на охоте более находчивы, чем эта особа. Матушка так боится за мою жизнь, что решила сама заморить своего единственного наследника скучной женой.

За моей спиной фрейлины тихо хихикают, и я опасаюсь, как бы они не выдали нас раньше времени. Но Ханз будто нарочно отвлекает Ирба, играет вместе со мной в эту авантюру. Поразившись сдержанности лин де Врона, я пользуюсь таинственностью и рассматриваю Ирба, подмечая мелкие детали.

Как же хорош мой сын! Не бордовый, а тёмно-синий, сапфировый камзол застёгнут только у самого ворота, пуговицы с иверийскими коронами сверкают в весенних лучах. Светлые волны волос собраны в низкий хвост, руки с тонкими пальцами взлетают в такт речи, кружевные манжеты при этом небрежно откидываются. Словно и не живой человек, а искусство во плоти. Безупречное изящество нарушают только сапоги с подвёрнутым голенищем, которые сын всегда носит вместо туфель. Теперь так носят обувь все мужчины от Марииского моря до Галиофских утёсов! Именно Ирб ввёл моду на эту мужскую прихоть: как страстный охотник путешествий и любитель верховой езды, он готов в любой миг сорваться в дорогу.

Принц всё говорит и говорит, а я откровенно любуюсь сыном — среди друзей он как будто светится, и я думаю, что когда он станет править, люди непременно должны называть Ирба Иверийского Королём-солнцем.

Он хохочет над собственной речью, обнажая белые зубы, и я понимаю, что Ирб в превосходном настроении.

— Да разве вам это не безразлично? — пожимает плечами лин де Врон в ответ на жалобы принца. — Главное для наследника престола — произвести потомство. Вы выполните свой долг, а затем освободитесь, и никакие брачные узы не помеха.

— Так и есть! — смеется Ирб. — Семеро богов, так и есть, мой друг! Поэтому я и согласился. Я знал, что ты так и скажешь, Ханз, и предрёк твой мудрый совет ещё до того, как он будет высказан. Ведь нет никаких препятствий для того, чтобы я обеспечил ребёнка этой Анне Верте. В этом деле, сантименты только мешают. Бодрость духа и крепость тела, вот и вся хитрость, — заключает он и по-дружески треплет волосы серьёзного паренька, до этого молчавшего.

Уже не ребёнок, но ещё не мужчина, бледный и низкий юноша смотрит сурово, даже хмуро. И это немедленно становится предметом насмешек лин де Врона и самого Ирба.

— Чего же ты молчишь, наш юный друг с северного края? — спрашивает Ирб. — Не согласен со старшими?

— Ваше Высочество, — осторожно произносит молодой человек. — Я думаю, смысл брачных уз в другом.

— В чём же? — насмешливо поднимает бровь Ханз лин де Врон. — Неужто в любви? Ты в самом деле так считаешь?

Тот открыл рот, чтобы ответить.

— Ой не надо, не отвечай, — останавливает парня Ирб. — Сейчас начнёшь изрекать какие-нибудь пошлости, — он обнимает обоих друзей и хитро приговаривает: — Не провоцируй его, Ханз. Ты же знаешь, у нашего юного наследника из Кроуница разбито сердце. Это грубо — издеваться над раненым, не по-дружески. Не так ли, Цергог? — противореча самому себе, тут же дразнит его принц. — Или лучше называть тебя Цергоша?

Молодой парень багровеет, глаза его наливаются кровью, и я беспокоюсь, как бы он не принял легкомысленную игру Ирба за оскорбление. Поэтому наконец выдаю себя, вмешиваясь в ход беседы.

— Во имя Квертинда, господа, — выхожу я на свет и поочерёдно подаю всем руки для поцелуя.

— Во имя Квертинда, Ваше Величество, — отзывается Ханз лин де Врон и закрепляет своё почтение касанием губ.

— Во имя Квертинда, — шепчет Цергог Рутзский, с заметным смущением прикладываясь к моей руке.

— Матушка! — искренне радуется Ирб при виде меня. — Милая Матушка, я так вас ждал! Где же вы пропадали?

— Меня настиг Его Милость Биффин, — отвечаю я. — Пришлось задержаться на пути по делам Верховного Совета, но вот, я теперь здесь и готова представить тебе невесту. Сейчас немедленно велю слугам передать Анне, чтобы спускалась.