— Прелестная бледная прорицательница в нашем магазине, лу-лу! — радостно завопил рудвик.

— Благодарю вас, не стоит, — процедила я сквозь зубы и стремительно вышла прочь в белёсое марево.

Дверь с протяжным скрипом закрылась за спиной. Сегодня был не тот день, когда я была готова любезничать с народом.

На небольшой площади ютились всего две торговых лавки, святилище Девейны да трактир, у входа в который по старой провинциальной традиции разместили доску объявлений. Здесь она не пользовалась популярностью: на ветру трепетали лишь пара пожелтевших листочков пергамента. Один из них — с перечёркнутой короной. Мои вмиг похолодевшие пальцы крепко стиснули меховую оторочку накидки.

Вдалеке, на подъездной дороге пыхтел паром королевский дилижанс в окружении всадников охраны. Я запретила им приближаться.

Сверху вспенивались облака и ровно падали снежинки. Здесь, на вершине холма, небо казалось невообразимо низким — оно спустилось на землю ледяным туманом. Пелена заволокла белоствольные деревья осиновой рощи, укрыла прозрачным покрывалом каменные статуи и фонари. Кристальное, подёрнутое снежной дымкой утро окутывало безмятежностью. Морозная тишь словно бы обнажила пространство, но безлюдностью обманываться не стоило. Я знала, что из каждого окна за мной наблюдают местные обитатели. Только поэтому не сорвалась с места, как испуганная лань.

Я спрятала орхидею под пальто и быстро зашагала. Миновала и площадь, и пустующую сейчас паперть перед святилищем, нырнула под кованый свод, прошла мимо памятного обелиска и остановилась у ограды, кинув взгляд за забор. От обрыва меня отделяли чугунные прутья ковки, обрамляющей золочёную корону. Прямо за ней, у подножья, раскинулся величественный Лангсорд. Город наполнял заснеженные улицы человеческими потоками и гудел шумом дилижансов. С высоты вечная суета столицы казалось такой… далёкой. Игрушечной. Неважной. Ветер подхватывал городские звуки и приносил эти отголоски жизни в обитель покоя и смерти. В самое сердце лангсордского кладбища.

Ледяной вихрь подхватил мои локоны и смешал аромат мятного масла с морозной свежестью.

Я приподнялась на носочки и снова глянула вниз. На этот город, на этих людей и это королевство. За них я пожертвовала своим счастьем. В висках больно закололо, как в последнее время бывало часто.

Глубокий вдох не принёс облегчения.

— Госпожа, — раздался сзади обеспокоенный голос. — С вами всё хорошо?

Я не шелохнулась. Когда привычка к боли становится частью характера, ты больше не придаёшь ей значения. Отныне боль пронизывала моё существование, как видения и слабость, как голоса, что зовут меня сквозь вечность.

— Я же приказала ждать у дороги, — с подчёркнутым недовольством проговорила я. — Ты забыла, что мои приказы не оспариваются, Джулия?

— Простите, я подумала…

— Уйди, — коротко процедила я.

Под удаляющимися шагами захрустел снег.

Стало немного лучше.

Камлен Видящий говорил, что в мудрости прорицаний и библиотеках есть все ответы. Мне бы хотелось увидеть в прошлом или вычитать в древних фолиантах, как справиться с бесконечными душевными муками. Но у горя нет единого сюжета. Каждый проживает его сам, как будто пишет новую, доселе невиданную историю страдания. Никто из живущих не знает, каким он станет в своём отчаянии, как долго предстоит продираться сквозь пучину трагедии и когда закончится боль.

Я проживала своё горе, как будто стоя за оградой на вершине холма. Издалека. Пряталась за суетой и глушила в себе чувственность, как образцовый правитель. Ведь Квертинд не терпит сентиментальности. Его идеал — абсолютная бесчувственность мраморной статуи. Ледяная твердыня, несокрушимая и прочная. Как монументальный Тибр, стерегущий вход в Преторий.

Такой я и была для всех, кто видел меня последнее время. Сильной и спокойной.

“Она смогла отпустить свою любовь и пережить трагедию,” — теперь сплетничали в свете те, кто ещё недавно шутил про нашу связь с экзархом.

Никто не знал, что своё горе я так и не прожила. С каждым днём отпуская свою любовь, на самом деле я носила её с собой. Не позволяла забыть ни слова, ни жеста, ни вздоха. Перебирала перед сном все события, ныряла в видения прошлого, не желая возвращаться обратно.

У тех, кто отдаёт себя служению королевству, для горя имеется расписание: расплакаться в восемь, утихнуть к утру. Есть чёткий распорядок, но нет надежды, что когда-нибудь горе исчерпает срок давности и покинет душу.

— Ваша Милость, он на другой стороне, — снова донёсся в спину голос помощницы.

Я всё-таки обернулась. За воротами остались стоять стязатели, цепким взглядом осматривающие пространство вокруг меня. Джулия куталась в тонкое пальто, отгоняя стайку воробьёв и переминаясь с ноги на ногу. Две служанки дышали теплом на ладони. Холод донимал мою свиту значительно серьёзнее, чем меня.

— Да, — уже сдержаннее кивнула я. — Вернитесь к экипажу, я не задержусь надолго.

Каблуки застучали по вычищенной от снега дорожке. Ограды и ворота, обелиски и надписи, редкие фонари и вычурные склепы, надгробья и статуи проносились мрачным смерчем. Он был куда разговорчивее местных обитателей. Кладбище звало меня плачем и горем родственников, стучало инструментами скульпторов и хохотало басом могильщиков.

Твёрдая поступь не могла выдать моего волнения. Однако же хрупкий стебель орхидеи, спрятанный под пальто, казалось, стучал в такт встревоженному сердцу. Мне было не по себе, и я то и дело пробегалась глазами по обелискам, плитам, эпитафиям. Боялась, что среди заиндевевшего камня не узнаю того, кого до сих пор носила в сердце.

Но его я увидела издалека.

Грэхама Аргана.

Высокий и статный, он белел на возвышении, прижав к груди кулак. Ветер бесстыдно лизал его каменные вихры, серьёзный взор смотрел за грань.

Грустная улыбка тронула мои губы.

Приметливый глаз, разбирающийся в искусстве, обратил бы внимание на ту тщательность деталей и выразительность мраморного жеста, которых может достичь в своём творении только маг Нарцины пятого порядка. Белоснежные осиновые стволы, как колонны, выстроились за спиной экзарха Аргана полукругом, а постамент укрывал стяг с короной Квертинда. Место для погребения было выбрано самое лучшее.

Я подошла тихо, будто боясь нарушить сон погибшего. Солёный ком в горле перекрывал дыхание и грозил перейти в поток слёз, но я приказала себе терпеть. Манера скрывать боль слишком сильно въелась в сознание, и даже сейчас нельзя было давать себе послабления. Распахнув накидку, я достала ветку с белоснежными цветами и положила её на постамент, не смея поднять взгляд. Лепестки коснулись бордовой ткани стяга.

— Экзарх Арган, — спокойно и торжественно проговорила я. — Вы достойно послужили королевству. Как Великий Консул, я обещаю вам, что ваш подвиг не останется незамеченным. Гибель во имя Квертинда и великой идеи — большая честь для…

Я вдруг замолчала, будто прерванная тишиной в ответ и подняла взгляд.

— Грэхам, — слабо прошептала я.

И всё-таки не выдержала — сложила обе ладони на край пьедестала, коснулась их лбом и расплакалась. Я больше не могла сдерживать слёзы. Они своенравно покатились с щёк на руки, затем — на бордовый стяг, на белый мрамор, к ногам любимого мужчины. Погибшего за то, во что он верил. За то, во что верила я.

— Грэхам… Грэхам… — произносила я снова и снова.

Простишь ли ты меня когда-нибудь, за то что я не попыталась спасти? Прощу ли я сама себя когда-нибудь за это?

— Я всё ещё жду, тебя Грэхам, — срывалось с губ. — И дождусь. Я буду с тобой. Не молчи…

Туман стоял над кладбищем Лангсорда, туман застилал мой взор, в туман обратилось время. Всё перестало существовать, словно бы по велению Иверийской магии.

— Он всегда мечтал покорить Лангсорд, взобраться на самую его вершину, — нарушил моё уединение мужской голос. Я резко вскинула голову и отдёрнула руки, будто меня застали за чем-то неприличным. — С тех пор как приехал сюда. И вот, город у его ног.