– Вообще писателям и режиссерам сейчас, наверное, особенно тяжело. Живописцам да музыкантам во все времена неплохо живется: рисуй себе пейзажи и людей, жанровых мастеров всегда было наперечет. Сочиняй фуги с менуэтами – там ни тема не нужна, ни сюжет, ни проблематика, ни сложные и противоречивые герои. Никаких идей раскрывать не нужно, знай себе маши кистью по холсту или выстраивай ноты в одни тебе пока ведомые последовательности. А вот чтобы книгу написать или снять фильм, нужно всколыхнуть какую-то важную проблему.

– Совсем необязательно. Создать простую и добротную развлекательную вещь ничуть не проще. Возьми того же Жюля Верна или Эдгара По…

– И? Жюль Верн эксплуатировал нашу жажду путешествий, которую утолить в те времена могли лишь единицы. Тогда как сейчас каждый в любой момент может махнуть не то что в Антарктиду – в соседнюю звездную систему! А Эдгар По эксплуатировал наши страхи, пользовался недостаточной образованностью масс, играл на ее низменных инстинктах. Сейчас же, когда даже младший школьник неплохо разбирается в теории относительности…

– Веришь ли, – перебила его Катя, – до сих пор не особо понимаю, как именно она нам сейчас помогает, просто верю всем на слово.

– Да и у меня примерно то же самое, – махнул рукой Пол и рассмеялся, – но все равно в мире царит безоговорочное доверие науке, всем мистификациям прошлых лет найдено разумное объяснение, уровень преступности на нуле. Никакие триллеры и ужастики родиться попросту не могут, поскольку даже если найдется сейчас гений, способный либо выдумать ужастик для нашей реальности, либо нафантазировать какую-нибудь вымышленную реальность, разве будут его произведения пользоваться спросом? Раньше такие творения щекотали нервы, вызывали адреналиновую бурю, позволяя отвлечься от насущных проблем. Сейчас же у всех нас одна единственная проблема – отсутствие этих самых проблем. Еще немного, и мир накроет тоска и скука за неимением конкурентной борьбы и сопутствующих ей проявлений агрессии.

– Нам эту скуку пророчили с самого начала. Прошло уже не одно десятилетие, а ее не видно даже на горизонте.

– Хорошо, если так все и будет продолжаться. А то читал я как-то об одном довольно древнем эксперименте, и погрузил он меня в неприятные раздумья. Ты что-нибудь слышала о мышином рае?

Катя нахмурилась. На лекциях по философии им что-то рассказывали на этот счет. У них даже билет на экзамене был с таким вопросом, но университетские годы благополучно миновали, самые неприятные моменты благополучно забылись, а вместе с ними и вся философия подчистую. Катя улыбнулась и помотала головой, не боясь выглядеть недостаточно образованной в глазах Пола.

– Да я сам буквально недавно наткнулся на диспут двух ученых, заинтересовало название, вот и полез в словарь. Ты ничего такого не подумай, я не книжный червь какой-то, – тут же принялся зачем-то оправдываться Пол. – Мне типаж одного из этих ученых приглянулся, и я стал искать его фактурные фотографии, чтобы портрет написать. А в текст вчитался по сути совершенно случайно – хотел побольше о его жизни узнать, чтобы характер поточнее запечатлеть, а там как раз про диспут этот знаменитый и писали. Вот так одно за другое потянулось, и узнал я про мышиный рай этот пресловутый. Когда-то очень давно, лет сто или около того назад, ученые одной из капиталистических стран решили смоделировать коммунизм в отдельно взятой мышиной клетке. Посадили в загон несколько пар молодых мышей, обеспечили их буквально всем необходимым – чтобы избавить их от необходимости добывать пропитание и драться за территорию. Нивелировали агрессию. Даже гнезда для будущего потомства им подготовили. Регулярно меняли подстилки, кормили вкусно и питательно, регулировали освещение. В общем, обеспечили самый настоящий рай. Мышиный рай – именно так и назвали тот эксперимент. Как думаешь, что вышло в итоге?

– Мы не мыши, – предвидев исход этой истории в хитро блеснувшем взгляде Пола, буркнула Катя.

– То есть, ты уже догадываешься, чем все это закончилось?

– И чем конкретно?

– Полной деградацией, вырождением и вымиранием. Это если кратко и не вдаваясь в подробности всего печального процесса. Тогда ученые, разумеется, сделали вывод, что конкурентная борьба просто неизбежна, чтобы жизнь на планете продолжала развиваться, а не загнулась. Никакого рая на земле никому не положено. Бейся за выживание, бейся за место под солнцем. И если тебя растопчут, то плевать на тебя, для вида в целом будет только лучше.

– Потрясающе, – с сарказмом выдавила из себя Катя. – О чем же спорили те философы, на которых ты наткнулся?

– Ну, первый защищал в точности твою точку зрения: мы не мыши, у нас гораздо более развитый интеллект, мы в состоянии контролировать свои инстинкты, свое поведение, а вся наука прошлых лет автоматом исходила из аксиомы, что человек ничем, ровным счетом ничем не отличается от этих самых мышей. Так оно, может, и было, да только человечество должно стремиться к большему, чем просто занимать на планете нишу мышей, лишь бы только не выродиться. Уж лучше выродиться, чем жить по закону джунглей. Оппонент его в целом был с ним согласен, однако, упирал на то, что нельзя почивать на лаврах. Нельзя просто слепо надеяться, что человечество как-нибудь само избегнет проблемы мышиного рая. Надо непременно заниматься разработкой возможных выходов из райского тупика, чтобы если он когда-нибудь наступит, быть во всеоружии и знать, как поступать. Это был очень интеллигентный диспут, но, к сожалению, ни к каким конструктивным мыслям собеседники так и не пришли. А вот задуматься меня заставили.

– Пойдем спать, – пробормотала Катя. – Если уж лучшие умы планеты пока не знают, как решить эту проблему, мы в этом и подавно не разберемся. Как там у Толстого? Делай что должно, и будь что будет.

Она поднялась по ступенькам, поставила чашку в раковину и задернула занавеску, отгораживающую ее кровать от остального пространства трейлера. Пол еще некоторое время шуршал на своем откидном спальном месте, но вскоре затих и он.

Утром, едва только Катя размежила веки, перед ней возникла голограмма Казарцева:

– Пока мы в Иллинойсе, давайте завернем к болотам с кипарисами. Потеряем от силы пару дней всего, зато впечатлений массу получим!

Катя зевнула:

– У нас пополнение. Так что, неплохо бы еще и с ним посоветоваться.

– Да, дядя Валя уже сообщил. Не думаю, что художник будет против этой затеи. Наша задача наоборот будет вытащить его оттуда пораньше, а то вряд ли он захочет покинуть то место на следующий же день. Бьюсь об заклад, он и ночевать уляжется прямо в лодке. Я ночью фотографии полистал: там невероятные виды.

– Хорошо, хорошо! – не стала спорить Катя. – Пусть дядя Валя ведет трейлер туда. Я бы лучше, конечно, в Чикаго заглянула, но… в конце концов, мне что, Нью-Йорка что ли мало было?

Пол уже встал и вовсю гремел посудой на кухне, разогревая чай и нарезая бутерброды на двоих. Катя урвала парочку и снова задернула шторку: новый попутчик хоть и вызывал у нее неподдельный интерес, но куда интереснее было снова провалиться в миры Меркулова и его таинственных экспериментов. Трейлер же меж тем на пределе скорости мчал к болотам реки Кэш и, по прогнозам ИИ, мог оказаться там уже к вечеру.

Озеров держится молодцом: предпочитает не расспрашивать меня, для чего мне нужны все эти сложные машинные выкладки по определению нравственного уровня человека. Довольствуется простыми и сухими ответами. А вот Казарцев уже что-то заподозрил и, хоть и не допрашивает меня конкретно, но иногда в беседах с ним проскальзывают такие странные фразы, что становится понятно: он явно что-то подозревает. Я не вижу в нем желания припереть меня к стенке или высмеять. Пока он на это просто неспособен, но он читает мои мысли гораздо лучше многих моих давних знакомых, и это дает мне надежду на то, что я все же на верном пути.