– А вот это лишнее, договаривались же, – сладко зевнула Катя, медленно потягиваясь.
– Знаю, знаю. Тебе претит выглядеть беспомощной барышней с мозговитым роботом в услужении. Но я просто хотел сделать тебе приятное. Ты вчера так устала. Считай, что это просто проявление заботы.
– Ладно, спасибо. Так что там с заданиями-то?
– Начну с последнего. Тест Тьюринга впервые был пройден в 2004 году. Но это, как ты понимаешь, на тот момент была уже просто пустая формальность. На него уже давно никто не ориентировался, поскольку умение обмануть собеседника никак не свидетельствует об осознанности мошенника.
– И это значит…? – Катя спрыгнула с постели и накинула халатик.
– Да ничего это не значит. В реальности ИИ мог появиться когда угодно. Собственно, так и произошло. Появился он гораздо раньше 2004 года. Поэтому и тест Тьюринга твой…
– Мог быть пройден гораздо раньше?
– Даже если и так. Он давно уже не считается хоть сколько-нибудь значимым показателем осознанности процессов, протекающих в электронных мозгах.
– А тогда, в конце 20-го века тоже не считался? – Катя прошлепала на кухню и с нескрываемым теперь уже удовольствием плюхнулась на стул и отхлебнула из кружки горячего чаю. – Спасибо за чай, дядь Валь. Обалденный!
– Тогда, разумеется, тоже многие его критиковали, но при проверке работы машин все равно ориентировались по большей части на него. И прохождение теста Тьюринга в те годы стало бы настоящей сенсацией.
– Хм. Ясно, – Кате не было ничего ясно, но ее мало интересовала эта история. Когда бы не был создан этот пресловутый ИИ, сейчас он прекрасно и бесперебойно работает, ничего большего ей от него и не было нужно. – А с джунглями как дела?
– Все в полной боевой готовности. Можно выезжать хоть прямо сейчас.
– Мда? Спасибо, дядь Валь.
Вчера все закрутилось как-то уж чересчур быстро: Катя вдохновилась странной малоинформативной статьей, вспомнила о своей давней страсти и в одночасье решила мчаться на край света реализовывать мечту о джунглях. А стоило ли в принципе предпринимать столь резкие движения? Она ведь хотела еще полистать записи Меркулова, поконспектировать их для будущего романа, поразмышлять, наконец, начать делать наброски… А никак не лететь в неуютную сельву, полную гигантских комаров и чудовищных анаконд. В конце концов, для этих целей у нее вся жизнь впереди.
Катя допила чай и достала рукоделие: хотелось сначала собрать еще пару украшений, а потом снова приняться за записи. Дядя Валя не встревал: когда-то давно они договорились, что советы он будет давать только по просьбе Кати. Иногда, правда, договоренность эту он грубо нарушал, но только в крайних случаях, где его вмешательство и вправду могло оказаться полезным, но сейчас он и сам, вероятно, решил дать ей возможность побыть одной и подумать над тем, а стоит ли лететь на другой континент непонятно ради чего, когда тут простаивает дело всей жизни ее знаменитого дяди.
Она перебирала бусины, нанизывая их на леску, но мысли продолжали крутиться вокруг записей. За вчерашний день она успела заинтересоваться событиями восьмидесятилетней давности и хотела, по крайней мере, дочитать часть, относившуюся к судьбе пропавшего в Бразилии самолета. Поэтому недоделанное украшение пришлось отложить. Она снова потянулась к тетради, схватив ее за ломкий корешок, дернула со стола, потянув к себе на колени, и в этот миг что-то выпало из нее и, немного покружившись, приземлилось на пол. Какой-то небольшой листок, хранившийся, вероятно, между страницами тетради. Катя наклонилась, подобрала его с пола, развернула, да так и замерла, не успев дочитать короткую записку до конца:
Я, Меркулов Захар Александрович, двадцати семи лет, находясь в здравом уме и твердой памяти, действуя добровольно, без чьего бы то ни было принуждения, решаю свести счеты с жизнью. В смерти моей…
Рука сама дернулась, отбрасывая предсмертное письмо в сторону. Дядя… планировал покончить с собой? Разумеется, он этого не сделал, но тогда зачем же он сохранил эту записку, в которой по сути даже для Кати, еще только накануне начавшей знакомиться с ситуацией, не содержалось никакой принципиально новой информации?
После записки в тетради не содержалось больше никаких записей. Запиской она, вероятно, и заканчивалась. По иронии судьбы Катя начала читать работу с конца. Хотя такой расклад показался ей совсем уж невероятным. Не мог же Меркулов резко прекратить вести записи именно в день предполагаемого самоубийства и не написать более ни строчки. Катя достала убранную в ящик стола пачку тетрадей и пролистала каждую. Даты попадались довольно редко: дядя вел дневники весьма хаотично, далеко не всегда вспоминая о необходимости датировки. В конце концов, это были его рабочие черновики, а не просто дневники барышни прошлых веков. Но и по этим скудным данным Катя имела возможность убедиться в верности своего странного предположения: Меркулов прекратил конспектировать свою работу в августе 1991 года.
Впрочем, у нее оставался еще диск с электронными файлами, который она так и не достала из смартфона. Щелчок пальцами у лица, и Катя принялась за изучение содержимого. И вот уже здесь информация была строго сгруппирована по папкам, правда, обозначались они не годами, а тематикой. И Кате пришлось потратить пару часов на то, чтобы разобраться в датах создания каждой из работ. После пресловутого августа 1991 г. все дневниковые записи обрывались, как и в их письменной версии. Черновиков, которые могли быть написаны позднее, также не обнаружилось. Зато в достатке были официальные публикации в самых разных научных журналах. Их тут был целый вал, но ни одной живой человеческой записи, ни одной пометки, ни одной секретной запароленной папки. Все кристально чисто, выхолощено, как абсолютный дистиллят.
Катя задумчиво почесала переносицу. В любом случае, следовало прочитать все содержимое диска. Если дядя хотел, чтобы она с ним ознакомилась, она это сделает. В конце концов, судя по всему, работа эта имела для Меркулова колоссальное значение, раз он готов был свести счеты с жизнью, когда понял, что никогда не сможет реализовать свои наработки на практике. Может быть, у нее получится понять, что же его остановило, хотя так и подмывало набрать номер Казарцева и как следует его допросить на предмет столь чудного поведения дяди.
– Дядь Валь, – снова позвала она своего единственного постоянного собеседника.
– Опять разбудила старика? – проворчал ИИ.
– Вот представь такую ситуацию: жил себе ученый, работал над созданием какого-то прибора, всю жизнь этому посвятил. А потом вышло так, что всю его работу свернули, не дали провести испытания, опытные образцы прибора уничтожили или отправили пылиться на склад. И ученый так тяжело воспринял этот удар судьбы, что решил покончить с собой. Уже даже письмо прощальное накатал. А потом вдруг передумал и переключился на совсем другую тему, даже в другую научную сферу подался с тем же пылом и рвением.
– Это в какую же?
– Ну был физиком, а тут резко увлекся экономической теорией и начал совершать в ней открытия не меньшие, чем по своей основной специальности.
– И это без образования, без необходимых знаний?
– Ну, знания-то он мог и самостоятельно получить… – протянула Катя. – И все равно это звучит как-то уж слишком из ряда вон что ли… Ты как думаешь? Что с ним такого могло произойти, что такой переворот свершился в его сознании?
– И он совершенно забросил старую работу? Совсем забыл о ней, отложил ее – несмотря на то, что еще недавно был готов покончить с собой из-за невозможности ее продолжить?
– То-то и оно, – кивнула Катя.
– А это точно один и тот же человек? – выдал вдруг дядя Валя.
Катя снова, в который уже раз, перечитала словарную статью, посвященную Меркулову. Краткое упоминание об основном образовании и первом месте работы. Ни слова о разработке прибора, завершившейся вместе с падением СССР, и километровое полотно, посвященное экономическим теориям, столь успешно реализованным Захаром на практике. Играть в детектива не хотелось, это бы отняло уйму времени, а что Катя получила бы взамен? Информацию о хитросплетениях ума и души человека, который хоть и имел огромное значение для мира сегодняшнего, однако, уже умер и мало чем мог помочь Кате как с написанием романа, так и с запланированной поездкой в Бразилию.
