Завидев директора еще издалека, некоторые ученики дрогнули. Кое-кто отошел в сторону, пытаясь укрыться в углу или за спиной товарищей. Фретич не тронулся с места.

— Лисандр, это ты так нахозяйничал у меня в зимнем саду? — спросил господин Фабиан с печалью в голосе, ощупывая свой компресс. — Весь цветник мой уничтожен… Зачем ты это сделал, мальчик?

— Я не трогал ваших цветов, господин директор, — ответил Фретич с достоинством.

— Так кто же это сделал? Пойдем, ты посмотришь. Помнишь мои цветы? — Господин Фабиан взял его за руку.

— Я верю вам, господин директор, на слово. Еще раз говорю: это сделал не я. Мы против таких методов борьбы. Уйти сейчас отсюда я не могу.

— Не столько цветы мне жалко, сколько ужасна мысль, что именно ты наделал это! Я рад, если это не ты… Эх, Лисандр, чего только не выболтал мне этот осел Пенишора… о тебе и обо всех вас! Будь на моем месте другой — вы все угодили бы в тюрьму. Но мне жаль вас…

— Мы не нуждаемся в вашей жалости. Мы добиваемся того, что нам положено по праву…

— Лисандр, — прервал его господин Фабиан, — выведи ты, наконец, учеников во двор! Потом поговорим. Посмотрим, что можно сделать. Я болен. Я не переношу сейчас шума.

— Со мною лично вам не о чем говорить, — ответил Фретич. — Мы выбрали комитет, и у нас имеются требования. Из зала мы выйти сейчас не можем. Комитет вынес решение: всем держаться вместе.

— Мальчик мой, я обращаюсь к тебе как отец. Ты хорошо знаешь, что я собираюсь тебя усыновить. Пошлю тебя за границу учиться. Сделаю из тебя человека. У меня ведь, ты знаешь, других наследников нет…

— Не можете вы мне стать отцом, — ответил Фретич спокойно. — Для меня вы — директор. Эксплуататор, как все эксплуататоры.

Господин Фабиан вышел из себя.

— Это я-то эксплуататор?! — завопил он, хватая Фретича за ворот. — Байстрюк ты! Босяцкое отродье! Подзаборник! Я из грязи тебя вытащил. Одевал, кормил… Человека хотел из тебя сделать!.. Погоди, я покажу тебе эксплуататора!.. Стурза! Где ты?.. Сторожа! Мастера! Немедленно сюда! Чтобы и духу бунтовщиков не осталось в зале!

Когда директор схватил Фретича за рубаху, толпа учеников придвинулась. Словно из-под земли, прямо перед директором вырос Доруца. Тут же оказался и Капаклы, а следом за ним, как всегда, целая куча ребят, его товарищей. Оставив свою работу по устройству сцены, из глубины зала вынырнул Урсэкие.

В дверь ввалился Стурза, таща за собой привратника Акима.

— Фэникэ-е!.. — в ужасе закричала супруга Фабиана, появляясь из другой двери. — Убьют они тебя, мамочка! Ой, сердце мое подсказывало! — залилась она слезами, заламывая в отчаянии руки. — Убьют они тебя! Ты безоружный… И я останусь одна в этой русской глуши! Пойдем домой, мамочка, пойдем! Лучше вызови полицию!

Обхватив его рукой, Флорида пыталась тащить господина Фабиана за собой.

— Болен же человек, болен он, бедняжка! — заискивающе объясняла она ученикам.

— Это что за безобразие! — закричал в этот момент Стурза. — Марш в мастерские! — и встал рядом с директором.

На несколько секунд в зале воцарилась тишина.

Директор, который отпустил было Фретича, сразу ожил, услыхав энергичный окрик Стурзы, Флорида вытерла слезы и, мгновенно приободрившись, надменно выпрямилась, стоя плечом к плечу с мужем. Аким уставился в землю.

— А ну! Живей, живей! — покрикивал Стурза своим обычным начальственным тоном. — Пока вас не повели под конвоем, под штыками!

— Никто не пойдет в мастерские, — спокойно и твердо ответил Фретич.

— Как ты смеешь, большевик? — взревел Стурза, угрожающе занося кулак над Фретичем.

— Пошли, Фэникэ, пошли, мамочка! — вздрогнула Флорида, снова изо всех сил принимаясь тащить господина Фабиана.

В этот момент Стурза получил сильный удар в бок. Между ним и Фретичем стоял Доруца. А оглянувшись, надзиратель встретился взглядом с Урсэкие, который, опершись на подоконник и насмешливо глядя на него в упор, насвистывал:

И уже издали доносились причитания госпожи Флориды:

— Идем же, мамочка, идем!

Из мастеров, вызванных на помощь, явился только Оскар Прелл. Но и он пришел не сразу, а много позже.

Стурзы в зале уже давно не было, и ученики слушали теперь лекцию Горовица: „Отсталая техника — причина несчастных случаев“. Усевшись в заднем ряду, принялся слушать Горовица и Прелл, а когда лекция закончилась и ученики начали аплодировать, он тоже зааплодировал. Прелл подошел к Горовицу и вступил с ним в беседу по поводу кое-каких технических деталей, связанных с темой лекции. На сцену вышел Урсэкие, чтобы объявить о создании кружка декламации и художественной самодеятельности, который сможет поставить спектакль не только для школы, но и для рабочих города.

Чтобы поговорить без помехи, Прелл и Горовиц отошли к двери. Занятые вопросами механики, одинаково увлекавшими их обоих, они очутились на школьном дворе. Мастеру хотелось непременно тут же доказать свою правоту в возникшем между ними споре. Для этого ему понадобились бумага, циркуль и линейка. Заинтересованный Горовиц последовал за ним в мастерские.

В слесарной царила тишина, которая придавала этому помещению, всегда кипевшему трудом, что-то кладбищенское.

Здесь не было сейчас ни души. Лишь в кузнице возился, вероятно, Моломан, но и его почти не было слышно. Войдя в свою рабочую контору, отделенную перегородкой от слесарной, Прелл взял со стола бумагу и, показывая ее своему ученику, спросил:

— Видал ты когда-нибудь этот чертеж? — и, не дождавшись ответа, изо всех сил ударил Горовица кулаком в ухо. Тот рухнул на землю.

— Вставай, вставай! — Прелл заботливо нагнулся, помогая ему подняться на ноги. — Ты видел его. И разобрался в нем. Ты — единственный слесарь, который мог в нем разобраться!

Не выказывая ни малейшего признака гнева, Прелл с той же силой нанес ученику удар по другому уху. Горовиц пошатнулся и снова упал к ногам мастера. Из уха у него вытекла тонкая струйка крови и побежала по лицу, белому, как бумага, которую держал в руках мастер Прелл. Немец вырвал из пакетика клочок ваты и, разделив его надвое, одним стер кровь с лица ученика, а другой свернул в шарик и, обмакнув в какой-то флакон, сунул ему в ухо. Затем, набив табаком свою трубку, он уселся на стул.

— Да, а я было думал, что ты сможешь стать хотя бы полезным жидом, — произнес он, задумчиво попыхивая трубкой. — Но нет, ты, оказывается, большевик. Ты не захотел понять меня. И все остальные тоже не захотели. Где вам понять! Да, первоклассная техника и порядок только в одной стране — в Германии… Фюрер… Бунт — хорошая штука, но против этих вшивых румын… Коммунизм?.. — Лицо Прелла перекосилось, точно он поперхнулся горьким дымом трубки. — Всем коммунистам надо „чик“! — показал он пальцем на горло. — Россия! Все вы любите Россию! России будет „чик“! Всем вам — „чик“! Хе… Все фамилии ваши у меня записаны, и все подписи есть… Вы не желаете делать детали? Теперь я могу говорить с тобой обо всех секретах. Ты не слышишь меня, ты оглох и никогда больше не будешь слышать…

Заметив, что ученик все еще лежит в беспамятстве, Прелл почесал затылок, поднялся и взял с полки стакан, намереваясь сходить в мастерскую за водой. На пороге он внезапно остановился. Перед ним стоял кузнец Моломан:

— Ты не выйдешь отсюда, пока не расплатишься за свою подлость, гитлеровская собака!

Прелл не растерялся. Он только сделал шаг назад и нагнулся к ящику своего рабочего стола. Моломан ждал, что станет делать немец, но, когда в приоткрывшемся ящике блеснула вороненая сталь браунинга, он бросился на Прелла и могучим ударом кулака свалил его на пол.

Моломан на руках внес Горовица в актовый зал и остановился на пороге. Там шло в это время представление Урсэкие. Смех мгновенно смолк. Ребята замерли.