Сейчас уже дети Антанавичусов выросли, а тогда Рочкене нелегко было их на ноги поставить! Родственники, как мыши, растащили имущество Антанавичусов. А Рочкене что, разве она была богачка? Мало того, еще бабы донимали ее — вот, дескать, дети ходят грязные, паршивые, известное дело — не свои… Вовсе они были не грязные, и не паршивые, да только злые языки иначе не скажут. Наш отец каждую весну пахал огород Рочкене, сено для нее косил. И теперь отец велит мне пасти корову Рочкене. И я пасу. Если бы и не велел, я все равно пасла бы…

Вот какая у нас героиня!

Когда живешь на большой дороге, может всякое случиться. Одному из наших гусей голубая «Волга» сломала ногу… Мама уже было начала пилить отца, как вдруг шофер предложил купить этого гуся. Представляете, где его ощиплют и изжарят? В Клайпеде! Там, где плещет о берег Балтийское море. Просто голова кру́гом идет, как подумаешь, куда улетел наш гусь.

Так вот, чего только не случается, но такого, о чем я вам сейчас расскажу, в Гургждучай не ждали… Где там!

Ехал однажды через Гургждучай серый автобус. Нет, скорее, синевато-серый или серовато-синий. Автобус как автобус. Ведь всякие автобусы проходят мимо. Помню, как-то раз после полудня остановилась желтая машина с красным крестом на лбу. Внутри все так блестело, так сверкало, что глазам было больно. Шофер объяснил, что это «зубной кабинет на колесах». Это я просто так про «зубной кабинет» вспомнила, чтобы вы представили себе, какие разные бывают автобусы! А сейчас я вам расскажу про синевато-серый…

Так вот, ехал через Гургждучай синевато-серый автобус и вдруг стал на обочине. Шофер осмотрел колеса, поднял капот, поковырялся в моторе, но дальше не поехал. Так и остался автобус стоять как вкопанный, словно у него колеса спустили. Оказывается, это был не обычный автобус… Может быть, еще необычнее «зубного кабинета» на колесах… Настоящий магазин, с витриной — папиросными коробками, шоколадными конфетами и бутылками лимонада в большом окне.

Слетелись люди к автобусу, как осы на мед. И тогда я впервые услышала веселый, всех насмешивший возглас:

— Горит лавочка Ляксандры!

Я сначала не поняла, что это за «лавочка». Да ведь это чемоданы Ляксандры с тканями, платочками, чулками, расческами! Да это же горы его сигарет «Парашют»! В Гургждучай «Казбек» не курят. Не годится, говорят, «Казбек». А «Парашют» — просто нарасхват. Так этого «Парашюта», представляете, Ляксандра заготовил целые горы! Когда мы с отцом выбирали маме платье, я видела эту груду. Ляксандра, конечно, продает свой «Парашют» дороже. Мужчины ворчат, переплачивая, но куда пойдешь, как не к Ляксандре, если курить охота? И вот «лавочка» Ляксандры горит!

Уже и раньше не раз казалось, что вот-вот сгорит его «лавочка». Нагрянут, бывало, к нему из района с проверкой, ищут, ищут, только даже коробка спичек лишнего не найдут. Хитрый он очень, Ляксандра, умеет прятать. Да и «винтовкой» той прикрывался: боролся, мол, за советскую власть, а тут обижать вздумали… Так и уезжали ни с чем. А Ляксандра снова за свое…

Только уж на этот раз, как видно, навсегда сгорела «лавочка» Ляксандры.

В самом деле, никто больше не желал покупать у него. Ведь в «магазине на колесах» дешевле, и к тому же купишь, что захочешь. Не найдешь какого-нибудь товара, продавец записывает — в другой раз привезет. Даже Эле, Эле Шаучукенайте купила себе в автобусе чулки. Хотела, чтобы все видели! Красивые-красивые эти капроновые чулки! Они прозрачные и блестят, как стрекозиные крылышки. Знаете, Эле начала наряжаться. Вы уже, наверно, догадываетесь почему? Шофер-то все ездит и ездит мимо. Все его дороги сводятся к одной… Куда бы ни выбрался, какой бы круг ни пришлось давать — попадает в Гургждучай.

Как взвился Ляксандра из-за этих капроновых чулок! С пеной на губах поносил свою дочь. Он уже был не на аиста похож — на злого взъерошенного грача. Только грач черный, а Ляксандра — белый. Он орал, а Эле молчала. Он размахивал длинными руками, а Эле прятала чулки за спиной, высоко подняв плечи.

— Изорву на кусочки! В огонь брошу! — вопил Ляксандра.

— Не порвешь — два рубля пожалеешь, — отрезала Эле так, как осмелился бы, пожалуй, только мой отец.

Вот какая храбрая наша Эле! И еще она повторила то, о чем люди переговаривались на улице, окружив автобус:

— Все равно горит твоя лавочка! Я рада, что горит. Ненавидят тебя все из-за этой лавочки!

Соломенная шляпа Ляксандры съехала на затылок, показался белый, как творожный сыр, незагоревший лоб.

— А дом? Кто тебе хоромы такие отгрохал? Такому дому только в городе стоять. Кому? Себе его строил?

— Мне ни дома твоего, ни лавочки твоей не надо. Руки есть — заработаю!

Нехорошо подслушивать, но я испугалась, как бы Ляксандра не полез в драку. Никогда не видела его таким обозленным. Белый лоб стал красным, будто бы его вдруг солнышком прихватило. Я прижалась к забору, готовая звать отца на помощь, если бы Ляксандра вздумал драться.

Только никого звать не понадобилось.

— Отец, я уйду, оставлю тебя, если хоть пальцем тронешь!

Так воскликнула Эле, и занесенная длинная рука Ляксандры упала как подкошенная.

Не одолел Шаучукенас своей дочери. И людей, обступивших «магазин на колесах», он не осилил.

— Погодите! Еще прибежите, еще будете вымаливать пачку «Парашюта»! — грозился он, но никто не обращал на него внимания.

Все смеялись и гадали, какая пчела ужалила пасечника.

Все-все радовались появлению магазина, и я тоже радовалась. Отец купил мне пенал. Из желтого дерева, блестящий. Как солнечный луч будет сиять пенал у меня на парте.

Но и напугал меня магазин. Очень-очень напугал. Представляете? Отец купил матери шелк на платье. Не такой нарядный, не с ромашками — в горошек. Синий-синий, с белыми горошками. Что теперь будет? Отец уверен, что тот материал я бросила Ляксандре в лицо. А я не бросила. Рочкене шьет маме платье из него. Два раза уже Эле мерила платье из материала, который я не бросила. Сидит это платье на Эле как влитое. Что же теперь будет?

Ох и разозлится мама, когда я принесу от Рочкене красивое платье с пышными рукавами! И ворот у платья с глубоким вырезом — Эле так захотелось. Ведь платье-то выходное. Может, в нем Станкунене когда-нибудь в город выберется? Давно она в городе не была… А может быть, на море взглянуть поедет? Говорят, колхозники ездят к морю. Конечно, в хороших колхозах бывают такие экскурсии. Но, может быть, и наш когда-нибудь заделается хорошим, устроит экскурсию?

Что со мною будет?

Горит лавочка Ляксандры, но горю и я!

А платье красивое, сидит на Эле как влитое… Может быть, понравится маме и она не станет меня ругать? Ведь синее с горошком наверняка до зимы будет лежать в ящике шкафа. Скоро жатва. Мать пойдет за отцом рожь убирать. Некогда будет по портнихам бегать. А мы ей — раз! — готовое…

И между прочим… Не думайте, что «магазин на колесах» сам прикатил. Кто-то написал в район, а может, и еще выше, чтобы прислали. Я знаю, кто писал, но меня просили никому не говорить. Может быть, вы сами угадали кто?

Вы, наверное, решили, что это студент Швегжда постарался?

А вот и нет!

Так, может быть, моя учительница Иоланта?

Тоже нет! Она только аккуратно исправила ошибки, потому что Эле не очень-то сильна в грамоте…

Не спрашивайте — не скажу! А кроме того, у меня своих забот хватает.

Ведь я горю!

А у Казюкаса, брата Анупраса-пивовара, оказывается, в самом деле была тайна…

Я долго не верила, думала, небось второе колесо для велосипеда стащил из-под брезента какого-нибудь остановившегося грузовика. Но колесо так и не прикатилось, только всяких болтиков набрал у шоферов за принесенное ведро воды, за кружку малины… Как раз малина поспела. На ту, что росла вдоль опушки, садилась дорожная пыль. Возьмешь в рот ягоду — песок на зубах скрипит. Но никто не сердится — это пыль дороги, большой, веселой дороги. Смотри да смотри, дорога как бесконечный фильм.