– Ладно, – сдалась я. – Пусть будет Бали. Но только учти – никаких приключений, никаких дискотек и сомнительных знакомств. Ты не будешь никого убивать, а мне не придется вытаскивать тебя из тюрьмы. Более того, я возьму с собой ноутбук, буду сидеть в гостинице и работать. Я собираюсь вести здоровый образ жизни и рано ложиться спать. И еще я действительно буду присматривать за тобой и не позволю тебе ввязываться в сомнительные авантюры.
– Вот и отлично! – хихикнула Адела. – Я знала, что могу на тебя рассчитывать. Значит, договорились. Ты будешь сидеть в отеле, работать и вести здоровый образ жизни, а я посмотрю, как это у тебя получится. Чао, дорогая. Целую.
Прежде чем я успела ответить, моя легкомысленная подруга уже повесила трубку.
Неделю спустя я уже позабыла о своем желании отстроить вокруг дома трехметровый бетонный забор и превратиться в затворницу.
Наш самолет до Джакарты вылетал завтра. Вещи я уже упаковала, и мне осталось приобрести лишь лекарство от ностальгии, а точнее – русскую газету.
Один мой приятель, несколько лет назад эмигрировавший в Соединенные Штаты, на вопрос о том, не страдает ли он от ностальгии и если страдает, то как он с ностальгией борется, ответил:
– Ностальгия, конечно, возникает время от времени, но избавиться от нее не проблема. Для этого мне достаточно прочитать пару русских газет.
Пребывая на территории любимой родины, газет я принципиально не читала, по причине в точности противоположной: их чтение вызывало у меня острую ностальгию по эмиграции.
Я мечтала достать какой-нибудь вдохновляющий «боевой листок» правоэкстремистского толка, раскрывающий бесконечные сионистские заговоры и утверждающий, что члены российского правительства, включая президента, – все как один хорошо замаскированные евреи, проводящие политику геноцида в отношении русского и православного населения. К сожалению, мне не повезло. Не встретив на своем пути ни одного распространяющего подобные шедевры «сокола Жириновского», я, немного подумав, за неимением лучшего купила примитивный «Московский комсомолец».
Я уже собиралась запихнуть газету в багаж, чтобы через несколько дней, устав от пасторали тропического рая, почитать ее, сидя где-нибудь под пальмой в лесу Святой Обезьяны или на пляже Кусамбы, но мое внимание привлек заголовок, набранный крупными буквами на первой странице: «Труп легендарного русского киллера обнаружен в окрестностях сицилийского города Катания».
Заметка меня заинтересовала, и я, присев на диван, прочитала:
«Позавчера неподалеку от местечка Ачиреале в 30 километрах от Катании был обнаружен расчлененный труп мужчины, смерть которого наступила от удара, нанесенного тяжелым тупым предметом в затылочной части головы.
Итальянские полицейские пришли к выводу: убитый – Сергей Адасов, киллер, известный в криминальных кругах России под кличкой Шакал. Они идентифицировали личность на основании внешнего сходства (что представляется довольно сомнительным, так как, по данным Интерпола, Адасов сделал ряд пластических операций, полностью изменив свою внешность) и дактилологической экспертизы (дактилологические карты с отпечатками пальцев Адасова имелись в ста семидесяти странах – членах Интерпола).
Несмотря на то что дактилологическая экспертиза является в подобных случаях самым надежным способом идентификации личности, как стало известно из достоверных источников, сотрудники московского отделения Интерпола не очень доверяют в этом отношении своим итальянским коллегам. И хотя выезжавшая на Сицилию комиссия РУОПа также опознала тело, окончательного ответа на вопрос, действительно ли это Адасов, до сих пор нет.
Загадочное убийство вытащило на свет одну из проблем, связанную с российско-итальянскими отношениями. Власти Палермо высказали предположение о возможной смычке российских мафиозных структур со служащими итальянских консульских учреждений.
Не исключено, что и Адасов, купивший, по непроверенной информации, собственную виллу в одном из кварталов Палермо, проживал на острове по документам итальянского подданного или гражданина какого-то другого иностранного государства……»
Далее следовала ссылка на то, что продолжение находится на третьей странице, но продолжение меня не интересовало. Я пристально всматривалась в помещенную над текстом фотографию Шакала. Его широкоскулое лицо и особенно необычный, редко встречающийся в России разрез глаз казались мне знакомыми. Впрочем, фотография была не слишком четкой, лоб Адасова был прикрыт челкой, а губы и подбородок полностью скрывали усы и борода.
Из-за близорукости у меня была достаточно плохая память на лица, и, честно говоря, все темноволосые бородачи, если, конечно, у них не было каких-то особых примет вроде зловещего шрама, пересекающего щеку, или носа Сирано де Бержерака, были для меня на одно лицо.
И все же погибший (или не погибший) Сергей Адасов кого-то мне упорно напоминал. Кого-то достаточно близкого знакомого. К счастью, среди моих друзей бородачи встречались не слишком часто. Решив действовать методом исключения, я стала методично перебирать их в памяти. И тут меня осенило. Это же вылитый Марк Симония!
Впрочем, если внимательно присмотреться, можно было заметить различия в форме носа, в разлете бровей, но глаза были точь-в-точь такими же, как у Марка: нижнее веко почти плоское, лишь слегка изогнутое мягкой дугой. Верхнее веко накрывало его, как колокол, придавая взгляду что-то мистическое. Подобный разрез глаз я лишь иногда встречала на старинных иконах, но из всех виденных мной людей он был лишь у Марка и у легендарного киллера Шакала.
Марк Симония, которого друзья ласково называли Марик, был одним из наиболее экзотичных моих поклонников. Каждый раз, вспоминая о нем, я не могла удержаться и начинала безудержно хохотать. Когда мы встретились, мне было восемнадцать, а он был на год старше. Приехавший в Москву из Тбилиси и поступивший на физфак МГУ, Марк был наполовину грузин, наполовину еврей.
От своих грузинских предков он унаследовал горячий южный темперамент, а от жертв пятого пункта – приближающийся к гениальности уровень интеллекта и впечатляющий спектр всевозможных талантов. Марик свободно говорил на четырех иностранных языках, писал неплохие стихи уже на шести языках (включая русский и грузинский), играл на пианино и на флейте, пел завораживающе красивым баритоном и перечитал чуть ли не всю Ленинскую библиотеку.
Он дарил мне розы, пел романтичные песни на французском и итальянском, писал для меня стихи, читал мне вслух полные очарования древние египетские легенды, приглашал в оперу и в консерваторию, словом, вел стремительную атаку по всем фронтам.
Я, как и следовало ожидать, млела от подобного феномена, почти как героиня какого-либо душещипательного любовного романа. Но, несмотря на невыразимое обаяние Марика, я так и не пала в страстные объятия грузинского еврея по самой прозаической причине: ростом он был на целых пять сантиметров ниже меня.
В этой чисто психологической неспособности завести роман с низкорослым мужчиной была виновата мать моей лучшей подруги, которая с навязчивым постоянством предостерегала нас от романтических отношений с «мини-мужчинками», как она именовала всех представителей мужского пола ниже среднего роста.
Всех низкорослых мужчин Марина Гавриловна считала глубоко закомплексованными и тратящими большую часть своего времени и сил на самоутверждение, а потому неспособными вести себя естественно и нормально в отношениях с представительницами противоположного пола. В качестве примера она приводила Наполеона, Ленина, Сталина, Гитлера и прочих маньяков-недомерков, компенсирующих недостаток роста неуемной жаждой власти.
На собственном опыте я убедилась, что в чем-то Марина Гавриловна оказалась права. Большинство моих знакомых «мини-мужчин» занимал не столько процесс общения с окружающими людьми вообще и с прекрасными дамами в частности, сколько впечатление, которое они на них производили. Впрочем, маньяки с жаждой власти встречались среди них не слишком часто. Обычно сжигаемые неутолимым честолюбием «мини-мужчинки» компенсировали недостаток роста, развивая интеллект и добиваясь впечатляющих успехов в области науки и искусства, попутно, как Брежнев медали, с упертостью религиозного фанатика коллекционируя победы на любовном фронте.