Это были мои бурки. Посыпались лёгкие смешки. Ольга Анатольевна растерянно глянула на сапоги, потом на нас и развела руками:

– А что, похоже, что из нашей, Никитин? Это, наверное, уборщица оставила или бабушка чья-то… Отнеси обратно от греха подальше, пока милицию с собаками не вызвали.

Группа взорвалась смехом.

– Баба Люда пришла! – заорал вдруг Чернов и тут же получил оглушительный удар «литературой» по башке.

– Машкова! – прикрикнула Ольга Анатольевна и, дождавшись, пока Ленка медленно осядет и положит учебник обратно на парту, сорвала с носа очки. – Что ты себе позволяешь? – Выдержала строгую паузу, повернулась ко мне: – Люда, это правда, твои сапоги?

Я сидела, зажав руки между коленями, чтобы никто не видел, как они дрожат, и, упрямо потупившись, пыталась сглотнуть предательский ком в горле.

– Кобыркова?

– Разрешите выйти…

– Конечно, Люда… – голос её неожиданно потеплел. – Можешь выйти.

***

Ближе к вечеру того же дня я шла из магазина через Лёшкин квартал. На скамейке у его подъезда сидели пацаны, ну и Лёха с ними. Он, как обычно, подошёл ко мне. «Привет – привет; как дела – как дела», – игра во «всё нормально» одним словом. Когда я развернулась, чтобы идти дальше, за спиной раздался посвист и приглушённый смешок:

– Целка-невидимка…

Я вспыхнула. Резко развернулась, сжимая кулаки.

– Чё сказал?! Повтори!

Парни растерянно переглянулись, и один из них глупо усмехнулся:

– А я чё… это не я, это Лёшка…

Я повернулась к Савченко:

– Ты?!

Хотела влепить пощёчину, но Лёшка, увернулся и тут же схватил меня за запястье, крутанул, зажимая в объятиях:

– Хорош, Люд! Погоди, ну стой… Давай поговорим!

Я вырывалась так отчаянно, что ему пришлось отпустить. Он шёл за мной до самой общаги, уговаривая объясниться, но я молчала, почти не моргая смотрела вдаль – это был единственный способ не разреветься.

***

Я решила закосить на недельку от техникума. Мне было стыдно, даже позорно. И дело не только в сапогах… Ленка, сволочь, всё-таки растрепала! И главное – кому?! Знала, скотина, куда бить. Интересно, при каких обстоятельствах она ему рассказывала?..

От мысли, что она, возможно, всё-таки переспала с Лёшкой, сердце разрывала ярость. Полночи я обдумывала, как и кому рассказать о её собственных похождениях. Вспоминала, кто может знать её адрес, чтобы настучать сразу мамашке, а если посчастливится – то и папаню застать между командировками. Вот это будет кара небесная! Она такого даже представить себе не может! Но тут же вспомнилась её реакция на вопль Чернова и то, что она единственная из всей группы, включая и святую Барбашину, не ржала над проклятыми бурками. И отчего-то именно в этот момент меня прорвало слезами.

Мама, слыша, как я шмыгаю носом, встала среди ночи, порылась в шифоньере, вытащила вязанную косами шапку, видно, ту самую, что осталась от неведомой мне бабы Шуры.

– На вот, завтра надень эту. Что там эти ваши «пидорки» могут закрыть… пятнадцать градусов! Сапоги на батарее? Не мокнут? А то, если мокнут, можно ногу газетой обернуть и в мешочек целофановый, как в носок. Ничего, Людок, перезимуем!

***

Вместо учёбы я решила ходить на вокзал, торговать семечками. Надо же хоть попробовать – вдруг дело стоящее? Поэтому собралась с утра, как обычно, и, не дожидаясь пока мама тоже пойдёт на работу, скользнула в коридор. И чуть не грохнулась, споткнувшись обо что-то у порога.

– Люд, тебя чё, ноги не держат? – крикнула из-за двери мама.

– Нормально всё!

Присела возле пакета, в котором лежала коробка из коричневого перламутрового картона. Наклеечка с цифрой 38 на её торце говорила сама за себя. В этот момент с обратной стороны двери послышалась возня – это мать собиралась выходить. Я подхватила пакет и выбежала на улицу.

В зимнюю пору «посетители» заброшенной общаги грелись кострами. Мёрзлые коридоры горько воняли дымом, но, с другой стороны, и кучки говна тоже замерзали, и можно было нормально дышать и не бояться вляпаться. Я зашла в одну из комнат второго этажа, присела на остов пружинной кровати, вынула из пакета коробку. В ней, завёрнутые в бордовую кальку, лежали сапоги. Натуральная кожа "под крокодила", голенища высотой до колена, мягкая цигейка изнутри. Модный квадратный каблук.

Я с замиранием сердца сунула в сапог ногу, застегнула молнию… Идеально! Холодный пока ещё мех обволакивал, моментально нагреваясь, и не было сил заставить себя снова влезть в проклятые бурки! Прохаживаясь по комнате, я жалела, что рядом нет зеркала, и гадала: кто? Лёшка? Куда ему, это же кожа! Да и на самом-то деле я всё поняла с самого начала, просто не решалась признаться себе в этом. Необорванная бирочка на блестящей, обмотанной калькой собачке замка гласила: Made in Italy. Ну конечно Ленка.

Я сняла сапоги, с сожалением натянула остывшие уже бурки и бессильно опустила руки. Ну вот как быть? Зная Ленку, вполне можно предположить, что ничего она от меня взамен не хочет – просто прониклась ситуацией и помогла, чем смогла. С другой стороны, что, из-за сапог простить ей предательство? Почему-то вспомнился Денчик: «Это всё херня, забудь. Но вот это… этого забывать нельзя!»

Я много раз вспоминала события той субботы, и каждый раз находила всё новые косяки… со своей стороны. Ленка-то действительно не сделала ничего такого, на что я не пошла бы заранее, и всё верно она говорила – я ехала туда сосать незнакомому мужику, и то, что так резко пошла в отказ, было кидаловом по отношению к ней. Но даже тут она нашла, как вытащить меня из задницы. А я снова чуть не запорола всё. И тогда опять она, между прочим, приняла удар на себя, отправившись в бильярдную с двумя мужиками – лишь бы оградить меня от перспективы пойти по туркам. И в ситуации с Денчиком я сама дура, тут она тоже права.

Ну, поругались, наговорили друг другу сгоряча… Но она-то хотела сказать мне что-то после – это я не стала её слушать! А с другой стороны, кто шантажировал меня итальянской юбкой? Кто грозился рассказать всему району, что я типа соска? Кто и при каких обстоятельствах шепнул Лёшке это дурацкое прозвище в мой адрес? Кто кого кинул-то? Я запуталась в этих мыслях. Припрятала сапоги в надёжное место и поспешила на вокзал.

Местная мафия мне не обрадовалась. Это были бабуськи, активно торговавшие сигаретами, жвачками, газировкой в аллюминиевых банках, шоколадными батончиками, презервативами с откровенными картинками на упаковке и вообще всем чем угодно. Они вели себя как хозяева вокзала, а то и всех людей, ожидавших электрички и даже просто проходящих по его территории, – нагло, вызывающе. Поэтому возле касс мне сесть не удалось. Кажется, я только вошла внутрь, а бабки, тут же вычислив моё намерение, подняли такой шум, словно я у кого-то кошелёк украла. Пришлось трусливо сбежать. Так был потерян первый день.

Всю ночь я думала, как быть, а наутро смастерила из коробки от новых сапог что-то вроде лоточка: проковыряв в боковушках дырки, продела в них пояс от халата и надела на шею. Теперь мне не нужно было место. Я просто ходила вдоль железнодорожный путей, как ярмарочный коробейник, торговала… и шугалась каждого шороха, готовая в любой момент дать дёру. Второй день прошёл неплохо, и я уже видела – если процесс наладить, то лоточная торговля – дело стоящее.

Утром третьего дня ко мне подошёл парень лет двадцати трёх. Одет не по сезону, но модно – в кожаную косуху без подстёжки и бейсболку козырьком назад, спортивные штаны и кроссовки «Пума». Крепкий такой. Если судить по фигуре и кривому носу – спортсмен. Возможно, бывший. Лицо широкое, скуластое, не в моём вкусе.

Как раз перед его приходом ушла электричка, возле меня создалась очередь человек из пяти. Парень подождал, пока все разойдутся, взял щепоть семечек на пробу. Пробуя, шутил, улыбался. Потом поймал мой взгляд:

– Ну чё, как вообще, никто не обижает тебя тут?