Рутерфорда давно уже беспокоил Джефферсон. В его молчании, в его ответах невпопад было что-то странное. Теперь он вдруг изменил своей обычной молчаливости и стал бормотать себе тихо под нос. Рутерфорд прислушался к этому бормотанию и с удивлением заметил, что Джефферсон произносит совершенно бессмысленный набор слов. Редко-редко он отвечал на вопросы товарищей. Большей частью он просто не слышал, что ему говорят, и продолжал бормотать.

На следующее утро пришлось расстаться и с беднягой Джефферсоном. Его оставил себе вождь Вана, в деревне которого они провели вторую ночь своего печального путешествия. Эмаи, казалось, расплачивался пленниками за ночлег. Разлука моряков с Джефферсоном не обставлялась такими предосторожностями, как разлука с Томпсоном и Смитом. Пленников было теперь так мало, что Эмаи не опасался их и прямо объявил о предстоящей разлуке. Таким образом Рутерфорд и Джек Маллон получили возможность проститься с Джефферсоном.

— Прощай, Джефферсон, — сказал Джек Маллон и заплакал.

— Прощай, старый приятель, — сказал Рутерфорд, хлопая Джефферсона по плечу.

Но Джефферсон не сказал ни слова. Он равнодушно пожал руку друзьям и даже не обернулся, когда воины Вана повели его в хижину своего начальника.

— Он уже, кажется, перестал понимать, что происходит, — печально промолвил Рутерфорд, глядя вслед уходящему Джефферсону.

У Эмаи из шестерых пленников осталось только двое — Рутерфорд и Джек Маллон.

Третий день пути был самый трудный. Горные речки то и дело пересекали им дорогу. Их переходили вброд, по горло в ледяной воде. Камни вырывались из-под ног и с грохотом исчезали в глубоких ущельях. Даже могучие плечи Рутерфорда устали тащить тяжелый котел. А Джек Маллон совсем изнемог и громко жаловался на свою судьбу.

— Я уверен, что и нас разлучат с тобой, — причитал он. — А что я буду делать один? Я сойду с ума от ужаса. Ты, Рутерфорд, силен и хитер. Ты умеешь с ними ладить. А меня убьют через час после того, как я расстанусь с тобой…

Рутерфорд и сам боялся, что ему придется расстаться с Джеком Маллоном. Он подозвал к себе Эшу и тихонько спросил ее, не собирается ли Эмаи подарить их кому-нибудь, как он подарил остальных.

— Нет, — ответила девушка, — отец вас никому не подарит. Он говорил, что оставит себе самого сильного и самого молодого. Белому мальчику, которого ты ведешь с собой, отец будет давать очень много еды, чтобы он поскорее вырос и стал таким же большим и красивым, как и ты.

Эти слова успокоили Рутерфорда и утешили Джека Маллона.

— Быть может, нам когда-нибудь удастся бежать отсюда, — мечтательно произнес Джек Маллон. — Я вернусь в Дублин, к маме…

— Для того чтобы бежать, нам нужно жить на морском берегу, — ответил Рутерфорд, — а если мы убежим сейчас, с нами будет то же, что с Джоном Уотсоном, или еще хуже. Пока мы должны добиваться только одного: чтобы островитяне вполне нам доверяли и позволили нам ходить всюду, где вздумается. Но до этого еще очень далеко.

После многочасовой ходьбы без единого привала пленники заметили на дальнем холме большую деревню. Узнав, что это деревня Эмаи, Рутерфорд и Джек Маллон облегченно вздохнули — значит, скоро конец этому утомительному путешествию и можно будет отдохнуть. Впрочем, деревня была еще очень далеко, и, прежде чем достичь ее, нужно было перебраться через две реки.

Первая река оказалась очень мелкой, и отряд перешел ее с легкостью, не замочив даже колен. На другой стороне лес был выкорчеван, и пленники увидели большое поле, засаженное репой, капустой, дынями, тыквами и какими-то незнакомыми им овощами.

На поле работало несколько женщин. Они разрыхляли кольями и каменными мотыгами землю для нового посева. Кол плохо приспособлен для копания земли, но лопат новозеландцы не знали. В Новой Зеландии все полевые работы лежали на женщинах, и Рутерфорд подивился, что им удалось такими неуклюжими орудиями взрыхлить такое большое поле.

Увидев приближающийся отряд, женщины издали прокричали свое обычное «айр-маре» и бросились со всех ног бежать в деревню, чтобы первыми принести радостную весть.

Следующая река, которая пересекала им путь перед самой деревней, оказалась широкой и глубокой. Рутерфорд впервые видел в Новой Зеландии такую большую реку. Как он впоследствии узнал, она называлась Вайкато. Через все прежние речонки они переходили вброд, но через Вайкато вброд перейти было невозможно. Из деревни им прислали несколько пирог. Пироги эти были вырублены из сосновых бревен и украшены сложной резьбой. К носу самой большой пироги была прикреплена на палке отрубленная женская голова, совершенно высохшая, с развевающимися по ветру волосами. В эту страшную пирогу сел Эмаи. Его спутники расселись по остальным пирогам, и флотилия на всех веслах понеслась к противоположному берегу реки.

Пироги пристали к подножию холма, на вершине которого находилась деревня. Видно было, что спутники Эмаи очень стосковались по родному дому, потому что они стремительно выскочили из пирог и, несмотря на усталость, со всех ног пустились бежать вверх. Особенно быстро бежала Эшу. Она опередила мужчин и первая достигла родного частокола.

Исступленно завывающая толпа вышла им навстречу. Женщины в знак приветствия махали в воздухе циновками. Мужчины разрывали себе ногтями и камешками кожу на лице. Впереди всех встречающих стояла сгорбленная, сморщенная старуха. Седые волосы на ее голове были так редки, что сквозь них проглядывал коричневый круглый череп. Во рту у нее не было ни одного зуба. Она шла, опираясь на сучковатую палку, и злобно глядела по сторонам. Эта старуха показалась пленникам отвратительной.

Но именно к ней раньше всего подбежала Эшу. Она долго терла свой маленький носик о крючковатый нос старой ведьмы. Потом к старухе подошел Эмаи и тоже долго терся о нее носом. У отца и дочери был счастливый, довольный вид. Да и не мудрено — ведь эта отвратительная старуха была матерью Эмаи и бабушкой Эшу.

В первую минуту все так радовались своему возвращению домой, что совсем позабыли о пленниках. Рутерфорд и Джек Маллон поднялись на холм последними, вместе с рабами, которые тащили тяжелую поклажу. Но наконец Эмаи вспомнил о них и подвел к своей матери. Старуха злобно осмотрела пленников из-под косматых седых бровей. Они ей очень не понравились. Она стала шипеть и фыркать, как разозленная кошка. Потом вдруг протянула длинную костлявую руку и ущипнула Джека Маллона за ногу. Острый, крепкий ноготь вонзился глубоко в кожу молодого моряка. Джек Маллон громко вскрикнул и отскочил в сторону.

Воины, стоявшие кругом, радостно захохотали. Но Эмаи недовольно взглянул на них, и смех сразу оборвался.

Долго еще они терлись носами, кричали, царапали себя от радости в кровь. Наконец всей толпой ввалились в деревню.

Деревня Эмаи действительно была похожа на столицу — в ней находилось по крайней мере семьдесят хижин. Ни одна из деревень, в которых побывали пленники, не могла сравниться с ней величиной. Не мудрено, что жители ее подчинили себе такой обширный край.

Хижина Эмаи стояла в самой середине деревни. Она была гораздо больше остальных хижин. Но вход в нее был так же низок, как вход во все новозеландские хижины, — верховный вождь, входя в свой дворец, должен был становиться на четвереньки.

На поляне был сейчас же устроен торжественный пир. В этом пире участвовали только самые знатные воины. Остальные стояли кругом и смотрели. Рутерфорд очень удивился, когда Эмаи вдруг усадил его и Джека Маллона рядом с собой. Вождь оказал своим пленникам честь, которой не было удостоено большинство его подданных. Принесли зажаренную свинью. Знатные воины накинулись на еду с обычной жадностью.

Среди пирующих была всего одна женщина — мать Эмаи. Даже Эшу не разрешили участвовать в пиршестве, и она стояла в толпе, глядя, как жуют ее отец и бабушка. Пленники поняли, что Эмаи относится к ним дружелюбно, и обрадовались. Одно их тревожило — мать Эмаи поглядывала на них так злобно, что при каждом ее взгляде Джек Маллон вздрагивал от страха.