Четвёртое… размер не главное говорите? И нет, я не про это. Я про размер головастика, который там должен уже быть совершенно здоровущим хомяком. А если мал? А если я мало ем овощей и фруктов и он решил не расти? А если отстаёт? А если… перерос? 

И помимо основных четырёх ещё десяток “если” про плаценту, предлежание, аномалии, опухоли и так далее и тому подобное. Но нос… был самым главным. Безусловно.

И почему-то Лев с этого веселился, а не переживал вместе со мной! Возможно, конечно, причина была в том, что я его в какой-то момент окончательно и основательно… заколебала.

Сегодня ночью проснулась в холодном поту, бросилась в его комнату и стала колотить по груди:

— А если… а если… 

В итоге была заткнута обещанием “нафиг пришибить” и уложена спать там же.

В истерическом припадке жуткого ужаса даже не придала этому значения, и только теперь, услышав, что нос три и два миллиметра, а пальцев пять, обернулась на Льва и смущённо покраснела за все две недели моих припадков.

Он сидел уперев локти в колени и… кусал костяшку пальца. На губах играла улыбка, такая… нежная, что ли?

Мы не обсуждали происходящее между нами, но я хотела думать, что эта нежность и ко мне тоже. 

Мы не обсуждали ребёнка и то что с нами из-за него случится, но я хотела верить, что однажды всё встанет на свои места. Всё нежное и похожее на чувства происходило между нами… по ночам (я не про секс, извращенцы), а утром мы снова были друг другу соседями и это стало какой-то традицией, что ли.

И даже периодический совместный сон в одной кровати (это не то о чём вы подумали) не обсуждали потом. Он никогда не превращался во что-то большее. Максимум я могла найти руку Льва на своём животе к рассвету.

Почему-то когда наступала темнота мы будто становились не соседями, а соратниками. 

Порой мне снились плохие сны и я знала, что там в той комнате меня защитят, в чём не признавалась с утра. Порой он, плёлся часов в пять утра из студии, а я сталкивалась с ним по дороге в туалет и он казался мне таким одиноким, что потом приходила и просто ложилась рядом. Порой я вот так его будила и что-то тараторила, а он тянулся ко мне и позволял греться о его горячую спину.

Но никаких разговоров. Слишком много было побочных, ненужных вопросов, которые решить ну никак нельзя. Как сказать будем ли мы вместе? Как обсудить стратегии воспитания и дальнейшей жизни? Как что-то кому-то пообещать? Тем более, что я даже не знала, как Лев ко мне относится, но очень даже хорошо знала, что наверное, не совсем равнодушен. Между нами что-то есть. Это точно! Помимо детёныша. 

Но вот сейчас, в эту минуту что-то нас настолько роднило, что я ни одного “против” даже не припомнила. 

— А… вес? — заикнулась я, но получила строгий взгляд.

— Мамочка, — вздохнула врач. — Всё соответствует сроку. По узи двенадцать и шесть, отклонением не считается. Предлежание…

— Предлежание? — взвилась я. Чуть сердце не встало.

— На раннем. Сроке. Нормально, — сухо ответила врач, которая, кажется была уже мной совсем-совсем недовольна. 

Она что-то бормотала про то где и какое оно это предлежание, а я даже не понимала страшно это или не страшно. 

— Сонь, — тихо позвал Лев, которому уже настойчиво намекали, что пора на выход. — Если бы что-то было не так… тебе бы сказали.

И он поцеловал меня в макушку прежде чем выйти.

А я кивнула ему в спину соглашаясь, и попыталась расслабиться.

— Вы когда вот так нервничаете — только вредите. Смотрите, как дрыгается! Это от нервов ваших. Не нервничайте. Ваши истерики ни к чему хорошему не приведут, — почти миролюбиво вздохнула врач, а я кивнула и ей тоже.

Наверное, они все правы. 

Даже почти уверена, что это так. 

Но понимали бы они как трудно впервые в жизни о ком-то заботиться. О ком-то, кого ты даже в глаза не видел и не увидишь ещё долго. А ещё постоянная мысль: всё что я сейчас делаю — может на нём отразиться. Он станет таким, каким его сделаю я, и назад дороги не будет. 

И чем дальше в лес, тем толще волки…

И вот я уже мать нового Гитлера, потому что съела на десятой неделе фисташку.

Лев стоял возле кабинета с наглой ухмылочкой, будто знал что-то, чего не знала я.

— Что? — с подозрением спросила у него. 

— Ничего, — он пожал плечами, подошёл и крепко меня обнял, я даже почувствовала его губы на своей макушке и невольно засмеялась. И самой страшно хотелось обниматься в ответ. И коснуться его лба, висков и волос. И быть может даже поцеловать, хотя бы в щёку.

Это было не романтическое. Это было что-то совсем другое. Особенное.

— Пол сказали? — спросил он, наконец, отступив.

— Ну… — я замялась, не уверенная, могу ли что-то обещать. — Как бы… в общем они говорят что пока мальчик. 

— Пока? Это как? — Лев сначала рассмеялся, а потом посерьёзнел. 

— Ну типа… пока они могут ошибаться. А вот на шестнадцатой неделе могут сказать точно, а сейчас ничего не обещают. Может да, а может нет…

— Ладно. Ну что твои носы и пальцы? На месте? 

— На месте, — смутилась я, понимая, что была дура дурой всё это время.

Вмиг как отрезало, и даже хотелось сказать: “Да ничего я такого и не думала! Я что, ненормальная?”. Как всегда. Опасность миновала и кажется, что и не было её, этой опасности.

Страшно только до прыжка.

После — ты храбрый лев.

И я теперь храбрый лев.

***

Первые снежинки посыпались нам под ноги. Они закручивались, не таяли. Будто крошечные мячики, отскакивали от земли и ветер загонял их под жухлую траву и растрескавшиеся бордюры.

Пахло дымом из печных труб, и жжёной травой — недалеко частный сектор, дачи. 

Мы со Львом и детёнышем стояли на крыльце перинатального центра и молча смотрели на эти первые снежинки, вдыхали этот сладковатый смог и молчали.

Я боялась на Льва смотреть, потому что он по прежнему будто бы знал какую-то тайну, когда вот так улыбался.

И ещё он будто меня не было рядом, даже и не обращал внимания на моё состояния.

Что с ним? О чём думает?

С ума что ли сошёл?

Я в какой-то момент так привыкла, что Лев постоянно проявляет ко мне какие-то знаки внимания, старается для меня, что теперь невольно щурилась и подозревала его в смертных грехах.

— Домой?

— Ага, — кивнула я и поплелась к машине.

Я умудрилась привыкнуть говорить про раздолбанный пентхаус “дом”. Впрочем… он уже не был таким раздолбанным, как раньше! Галочка мне за старания, а Льву за щедрый вклад.

Комнаты лишились древней драни, которой были до того заполнены. Я даже начала подклеивать полусорваные обои, а потом Лев предложил “авансом” нанять мастера и переклеить их совсем.

Ну… его квартира — его дело. 

Со свежими обоями всё заиграло новыми красками.

Кухня очистилась от хлама. Камин отмыли и выгребли оттуда залежи пепла. Я нашла ещё один кабинет, очень даже уютный и никем не используемый. Там стояло два длинных книжных шкафа, высоченных до самого потолка. В них книжки старые, целыми сериями. И скрипучее кресло-качалка. На общем собрании жильцов нашей квартиры было решено, что кабинет станет библиотекой и оттуда вынесли ужасный стол, а на его место установили ещё шкаф. Я нашла красивый пушистый ковёр и милый столик и стала готовиться к парам там, а не в своей комнате.

Я разобрала гардероб, отмыла душевую кабину и ванну. Оказалось, что в раковине на втором этаже барахлит смеситель и настояла его заменить. Лев пожал плечами и дал номер сантехника.

— Запишите на счёт?  —  усмехнулась я.

Как всегда.

Любой каприз за его деньги и мою инициативу.

В прачечной появилась пара новых корзин для сортировки белья, а в “моей комнате” куча ништяков.

Неделя за неделей я влюблялась в этот дом. Дом. Не квартиру.