— Не важно? Тогда пусть женится! От печати в паспорте ничего не изменится! Мы также будем жить, также работать и спать!
— Да в том то и дело! — не выдержал я, проводя рукой по лицу. — От печати в паспорте ничего не изменится, Лен, поэтому мы можем жить и без нее.
— Нет не можем! Нет, не можем! — она вновь перешла на крик, топая ногами.
— Лена, успокойся… — тихий голос мамы звучал как отдаленное эхо, откуда-то, но как же он грел душу. — Марину всего девятнадцать. Ты же понимаешь, что ему лучше сейчас налегать на учебу, нежели податься в мужья. Отец Марина женился, когда ему было около тридцати. Подожди немножко, и я уверена, что…
— Нет! Надоело мне ждать! Ваша семейка использует меня! Я зарабатываю, несу в дом продукты, на прошлой неделе сменила занавески в спальне, а мне никто и спасибо не сказал!
— Так. — Бабушка прошла в спальню, взяла стул, поставила его к окну, неуклюже залезла на него и принялась снимать занавески. — Пока ты не научишься ценить чужой труд, будешь жить где-нибудь подальше от нашей семьи. Ирина и днем, и ночью трудится на ферме, у меня пенсия, Марин подрабатывает, и ты еще смеешь обвинять нас в том, что мы сидим на твоей шее? Занавески ты купила? Держи! Подотри себе зад этими занавесками!
— Мама…
— Помолчи, Ирина. — Махнула рукой бабушка, осторожно спускаясь со стула и бросила Лене занавески. — Никто и никогда не посмеет назвать меня иждивенкой! Гляди какая нашлась! Приехала на все готовенькое и указывает. Вон из нашего дома! Уходи, я устала!
Я понимал, что бабушка права, но растерянный вид Лены, сжимающей голубые полупрозрачные занавески, заставил меня смягчиться.
— Ба, успокойся, я уверен, что Лена сказала это на эмоциях. Мы все перенервничали. — Подойдя к бабушке, я приобнял ее за плечи. — Нам с Леной нужно научиться вдвоем решать свои проблемы. Я должен пересмотреть свое отношение к браку. Может быть все же стоит…
— Конечно же стоит! — согласилась Лена, довольно улыбаясь.
Следующие несколько дней мы жили душа в душу, но мне становилось всё хуже и хуже от мысли, что придется ради «семьи» отложить писательство. Лена обязательно потребует, чтобы я вышел на работу, ведь мужчина обязан обеспечивать семью. Все мои черновики были выброшены в мусорку, и лежали у дверей, в ожидании, когда бабушка спалит их в печи.
В то утро Лена пораньше ушла на работу, а я еще лежал, надеясь досмотреть прерванный будильником сон. Как вдруг мне прилетело да еще и хорошо так, по уху тетрадью. Шелест страниц надолго врезался в память, потому что словно оглушил меня в тот момент. Я подхватился и увидел бабушку, держащую в одной руке пакет с черновиками, а в другой тетрадку, которой и ударила меня. На ее лице я читал лишь боль. Ей было больно от мысли, что я сдался, так и не дойдя до той точки, где уже не стыдно бросить. Я даже не начинал толком, но уже сдался. И из-за чего? Из-за того, что боялся потерять Лену. Почему боялся? Не знаю. Может быть просто мне было важно, чтобы кто-то меня поддерживал, но я совсем не подумал о том, что она уже давно заставляла бросить, заняться тем, что у меня получится куда лучше.
— Ты чего?! — не понимая проговорил я, потирая горящее ухо.
— Я чего?! Ты ради этой стервятины готов дело всей жизни бросить?! Это так тебя воспитывали? Так?! — ругалась она, так и норовя ударить меня еще раз тетрадью.
Мама вернулась с работы как раз, когда бабушка кричала и била меня тетрадью. Ворвавшись в спальню, она застала на пороге не зная защищать меня или останавливать бабушку. Не знаю, как это выглядело со стороны. Наверное, очень нелепо.
— Мама! — воскликнула мама, больше не в силах смотреть на то, как «избивают» ее сына. — Что происходит?
— Твой сын решил бросить писать!
— Что?! Марин, это правда? Милый, у тебя же все хорошо получается…
Она прошла к постели и присела рядом со мной, обнимая и поглаживая по волосам.
— Я решил, что Лена права…
— Кто тебе такое сказал?! Права! Бабе почти тридцать, вот она и торопится запрыгнуть в последний вагон, а у тебя вся жизнь впереди. — Сказала бабушка, кажется успокоившись и присела рядом, погладив меня по плечу. — Запомни одно! На всю жизнь запомни: не слушай никого, только свое сердце!
Лена что-то невнятно произнесла, и ее сын сразу же направился в коридор, где начал поспешно одеваться. Он выглядел недовольным, как и мать. Возможно, они надеялись на что-то… да и Лена в нашем разговоре часто упоминала квартиру. Неужели у нее хватило совести, чтобы прийти в квартиру к бывшему возлюбленному и так нагло говорить о… До меня внезапно дошло. Лена пришла, чтобы посмотреть квартиру, а не для того, чтобы проведать меня. И мальчишка тоже с неподдельным интересом рассматривал все вокруг и вид из окна. Нет, я не думаю… или так оно и было?
Как только дверь за ними закрылась, я сразу же вернулся в гостиную и устало опустился на диван. Мне нужно было несколько минут побыть наедине со своими мыслями, но Юля требовала внимания. Она все не могла нарадоваться щенком, который как только незваные гости покинули квартиру, вышел из нашей спальни и устроил настоящий концерт. Улегшись у ног Юли, он с визгом извивался, словно девчонка его пинала, но стоило ей спустить руку, как он тут же подставлял ей свой круглый живот. Наблюдать за ними было настолько уютно, что я решил… как только наступит лето, расцветет сирень, и мы поженимся. Я обязательно доживу до лета. Нельзя поддаваться болезни, нужно быть сильным и показать кто кем правит. Пока я в здравом уме, буду стараться держаться. Юле нужен настоящий защитник… она ведь такая хрупкая и слабая, но скрывает это. Я видел насколько тяжело ей даются наши ссоры, как сложно ей каждый раз подходить первой и улыбаться, глядя мне в лицо. Она молодец… но что будет с ней?
— Не хочешь прогуляться?
— Нет. Я очень устала сегодня… перенервничала. А ты хочешь? — Юля взглянула на меня и улыбнулась, кажется собираясь уже подняться и идти со мной, но я покачал головой.
— Завтра сходим. Я вот думаю, может быть завтра Ваньку позвать в гости? Можно и Кира с Филом.
Юля подозрительно взглянула на меня, словно я что-то задумал, и она не понимала что именно. А что задумал я и задумал ли вообще? Да. Я решил не отдаляться ни от кого. Пусть будет больно, после моего ухода, но зато обо мне будут помнить. Я ведь всегда хотел именно этого… чтобы обо мне помнили.
— Я хочу навестить тех детей… в больнице… Думаю, что…
— Ты очень изменился… — тихо проговорила она, после чего продвинулась ближе и обняла. — Купим игрушек и поедем? Можно еще наших позвать, чтобы тоже сложились и что-нибудь купили! Точно! Благотворительность — это же офигенно!
— Постой, я не собираюсь заниматься благотворительностью, просто хочу… не знаю… Мне сегодня стало не по себе, когда я шел по коридору, а санитарка клеила бантик на отпечаток ладошки. Мне кажется, что не нужно быть слишком умным, чтобы догадаться для чего это все…
— Каждая ладошка еще и подписана… жаль, но такова жизнь. Кому-то дано прожить до ста лет, а кто-то уже в пять устал бороться. Давай не будем о грустном. — Она взяла мою ладонь в свои руки и еще ближе придвинулась, тяжело выдыхая.
Не знаю что она имела в виду, говоря о том, что я изменился. Возможно… раньше я не хотел видеть никого рядом с собой, а теперь все изменилось. Если раньше я мог провести несколько дней не выходя из дома, то теперь меня тянуло куда-нибудь, лишь бы еще раз глотнуть свежего воздуха. Я пытался надышаться перед смертью. Как бы забавно это не звучало, но это так и было. Но каждый раз мне было мало. Хотелось дышать полной грудью, выехать загород и дышать, дышать, дышать… пока есть силы. Пока есть жизнь…
— А то что ты сказал Лене, это правда? — вдруг спросила Юля, нарушая тишину.
— Что именно?
— Ну… — она тяжело выдохнула, не решаясь продолжить разговор. — Кстати, я совсем забыла… Ваня сказал давать тебе таблетки, а я чуть не забыла.
Девушка поднялась и быстрым шагом ушла в спальню, наверняка за таблетками, а я остался думать над ее словами. Кажется, Юля спрашивала о свадьбе… Именно о свадьбе я говорил Лене. Если я промолчу сейчас, сделаю вид, что не понял о чем она спрашивала, то возможно все может пойти не так, как я хотел бы. Поднявшись с дивана, я поспешил к Юле. Нужно просто перешагнуть черту, и тогда все будет по-другому. Нужно было перебороть себя и поговорить о том, о чем я никогда раньше даже не позволял себе думать.
