— Я не знаю… но… Юль, подожди…
— Дальше не поднимается, так что… — она взглянула на дверь, поднялась с пола и наклонилась к моему лицу. — Так что снимай штаны, пока я не сняла их с тебя самостоятельно! Ну Марин! Не смотри на меня таким взглядом, а то я чувствую себя неловко!
Я рассмеялся, проведя рукой по лицу, затем поднялся из кресла, расстегнул ремень и взглянул на задумчивое лицо Юли. Она смотрела на щенка, вернее взгляд был направлен на него, но мыслями она была где-то далеко. Стянув одну штанину, я взглянул на ранку на колене и сморщился. Выглядело это немного неприятно. Посиневшее колено с кровоточащей раной, что может выглядеть хуже? Да, есть вещи выглядящие похуже, но… отвратительно ощущать себя больным и знать, что этот день может быть последним. Я сел обратно в кресло, Юля смочила кусок ваты перекисью и без предупреждения приложила к ране.
— Щиплет!
— И что? Подуть? — рассмеялась она, вновь промокнула вату перекисью и принялась дуть на мое колено. — Очень жаль, что ты испортил нам Новый год…
— Я это уже понял, — выдохнул я и провёл рукой по лицу, тяжело сглотнув. — Я много чего делаю не подумав, но я исправлюсь, если ты захочешь.
— Причем тут «если ты захочешь», Марин? Главное, чтобы ты сам захотел измениться. Я же не могу заставить тебя меня полюбить или… — Юля покачала головой, не находя нужных слов и снова подула на рану.
— Ты права, я не смогу сказать тебе тех слов, которые ты хочешь услышать, но я могу дать тебе эмоции.
Она грустно усмехнулась, взяла другой кусок ваты и приложила уже его к колену. Я знал, что эмоции ей не нужны, но не понимал почему? Эмоции, воспоминания и прикосновения — этим нужно жить, но не словами. Они могут быть пустыми.
— Что это значит? — вдруг спросила Юля, взглянув на меня. — Какие эмоции ты хочешь мне дать?
— Только те, которые ты сама захочешь испытать! Восхищение… обожание… веселье… трепет… неловкость… смущение… радость… желание… боль…
— Боль? Хочешь, чтобы мне было больно?
— Нет, я не хочу, чтобы после того, как все закончится тебе было больно, но…
— Не говори так! Как только боль пройдет, я забуду тебя… а я не хочу… И вообще я не хочу об этом говорить сейчас! — она поднялась, подошла ко мне и крепко обняла.
Её объятия стали для меня успокоением. Я полностью растворялся в них, каждой клеткой тела чувствовал ее напряжение и то как сильно она сдерживала себя, чтобы не показать мне слез. Сильная. Ее выдержке позавидует каждый, даже я. Тот еще слабак. Ее рука коснулась моей щеки, и я прикрыл глаза. Прикосновения — дарили новые эмоции… Казалось, что наш «договор» действовал в обе стороны. Нам нужно было переживать все эмоции вместе, и пусть после я не буду чувствовать боли… я буду чувствовать ее до. Каждый день, просыпаясь и видя ее улыбку, мое сердце будет разрываться на части от одной мысли, что я ее скоро оставлю. Но знал, что Юле куда тяжелее… я не знаю, что будет после моей смерти, я просто умру, и для меня все закончился, но для нее… Для хрупкого ангела, который всеми своими силами пытается меня вернуть к нормальной жизни — для Юли все только начинается. И она готова это все в раз перечеркнуть, лишь бы быть рядом. Я должен быть благодарен ей за все. Должен целовать ее руки и радоваться каждому прожитому дню, и не должен думать о том, что будет завтра.
Мне снова восемь. Худой мальчишка с вечно растрепанными волосами и грустным взглядом. Я стоял перед зеркалом в своем новом костюме, мама поправляла рубашку, которая была великовата, бабушка держала в руках пиджак. Не знаю или уже не помню, откуда появился этот костюм, но я был самым счастливым на свете. Новая вещь. До этого я носил старенькие серые брюки, которые были чуть коротковаты, отчего все вечно смеялись и называли меня «подстрелышем» и белый свитер, который вязала бабушка. Он был колючим, но я терпеливо ходил в нём весь день, потому что другого ничего у меня не было. А тут… настоящий костюм! И пусть великоват. Вырасту.
— Ну, что скажешь, милый? — улыбаясь произнесла мама, разглаживая пиджак на моих плечах. — Какой ты у меня уже взрослый…
— Я теперь буду самым важным в классе! Даже у Мишки нет костюма, он чернила пролил на пиджак, а они не отстирываются. — Посмеялся я, продолжая рассматривать себя в зеркале.
— Мам, а тебе как?
— Великоват костюмчик, Ирина, великоват, — сказала бабушка, смотря на меня и скорее всего думая о том, как лучше подшить рукава и длинные штанины.
— И пусть великоват! Зато новенький, да? Вот, даже Марин согласен! Мужчинка мой! — мама крепко обняла меня, так крепко, что у меня перехватило дыхание. — Брючки и подвернуть можно, а пиджак… может тоже подвернуть? Дай руку!
Я протянул маме руку, и она тут же загнула край рукава, смотря на то, как это все выглядит. Мне нравилось и до этого… подумаешь, велико. Уже не терпелось прийти в школу в обновке. Не помню, как я пережил тот день, но с вечера лег спать пораньше, на что мама только посмеялась.
Раннее утро. Ещё даже бабушка не проснулась, она та ещё ранняя пташка, а я уже не спал. Лежал в постели и думал о том, как все удивятся, и сразу начнут дружить. Больше никто не обзовет меня, ведь я буду, как и все. А если они еще позовут меня играть в футбол — я стану самым счастливым! Только бабушка проснулась, я встал следом. Она поставила чайник, достала из шкафчика сушки и насыпала их в вазочку, стоящую на столе. Следом встала и мама. Она не могла лежать, видя как я, путаясь в пуговках, пытаюсь застегнуть рубашку. На ее лице были полосы от подушки, сонный взгляд смотрел на меня с особой любовью, спутанные волосы небрежно топорщились во все стороны.
— Спал бы еще, — тихо проговорила она, подкатывая рукава на моей рубашке.
— Я хочу скорее пойти в школу! Представь, как все удивятся моему новому костюму!
Мама рассмеялась, потрепала меня по голове и ушла на кухню. Еще час я сидел, как на иголках, ожидая, когда меня уже отпустят в школу.
Шел до школы быстрым шагом, стараясь поскорее до неё добраться, а это было не так близко, как казалось на первый взгляд. В класс влетел на всех парах. Осмотрелся — только Наталья Олеговна и ее Ванька. Он всегда был самым первым, потому что приходил в школу вместе со своей мамкой. А еще он часто рассказывал, что по утрам он сидит в учительской с учителями и пьет чай. Не знаю насколько это правда.
Пройдя к своему месту, я достал из портфеля учебник, дневник ручку и сел. Все молчали, а я ждал, когда же все соберутся. Следом пришли девчонки-отличницы, затем близнецы Агапкины, а потом уже и все остальные. Но на перемене никто не заговорил со мной. Урок прошел скучно. Наталья Олеговна что-то монотонно рассказывала. За окном шёл дождь. Все зевали. Даже девочки-отличницы.
На следующей перемене, учительницы ушла куда-то, девочки побежали в библиотеку, мальчишки побежали играть в догонялки, а остальные остались. Петриков, близнецы Агапкины, Павлик Ветлячков и Колька, живущий недалеко от нас — что-то оживленно обсуждали. Кажется новый выпуск «Мурзилки». Я встал с места, прошёл к доске, взял тряпку и начал стирать с нее мел. Услышал, как мальчишки затихли, потом начали шептаться.
— Эй, ты, — крикнул Петриков, я сразу же обернулся, — классный костюмчик!
Другие мальчишки прыснули, стукая друг дружку по рукам, чтобы перестали смеяться.
— Да! — кивнул я, на что рассмеялся даже Петриков.
— Где-то я уже видел этот костюмчик. — Задумчиво произнес Павлик. — О! Вспомнил, на брате! Этот недоносок донашивает шмотки. Ты б еще у бомжа отобрал штаны!
— Это мой костюм. — Вторил я, на что все смеялись еще больше.
— Конечно. Твой. Папаша зек купил на зоне и передал тебе, да? — ухмыльнулся Петриков. — А нет… твоя мамашка работает за еду и тряпки!
— Заткнись! — я сжал кулаки.
— А то что? Бабка твоя прихромает и нам пальцем пригрозит? — продолжал Ванька, стоя у парты близнецов и смеряя меня взглядом полным ненависти.
Не знаю что мной двигало тогда, но я в два прыжка оказался рядом с Петриковым и замахнулся, пытаясь попасть кулаком тому по зубам. Я хотел, чтобы он заткнулся. Кровь бурлила во мне. Я слышал лишь шум в ушах, поэтому когда Ванька что-то сказал, не услышал, но близнецы тут же схватили меня за руки и стали держать. Как бы я не пытался вырваться, не получалось.
