Однако, мы уже отмечали, что государственный патернализм, столь дорогой савойскому правительству, кажется, отсутствовал в Великобритании эпохи Просвещения, и эта страна, по правде говоря, очень далека от предмета и сюжета данной книги.

В итоге имеет место двойная модернизация: она противоречиво затрагивает крестьянское общество и господство сеньоров. Но в том, что касается проблем охоты, мы в затруднительном положении: где современные тенденции? Дело в том, что волнения, требовавшие свободной охоты и рыбной ловли в Савойе, мобилизовали богатых (и не очень богатых) сельских жителей, а также многочисленное приходское духовенство, выступить против сеньоров, сохранявших монополию на охотничьи ружья. Таким образом, они требовали (это в данном случае было антиэкологическое выступление) демократизации права на истребление фауны, как зверя, так и птицы. Таким образом, последние савойские медведи были истреблены в результате того, что было разрешена охота на них после 1790 или 1800 года… Дворяне-обладатели разрешения на охоту, ограниченно истреблявшие дичь, были большими любителями живой природы, чем крестьяне, безжалостно истреблявшие дичь. Не будем говорить (это еще одна головоломка) о волках, на них уже имеется пухлое досье, и в наши дни это дело вновь ставится на обсуждение, если не в реалиях жизни в горах, то уж точно в дискуссиях в средствах массовой информации, как в Савойе, так и в Дофине.

Охота — не единственный предмет социального протеста[214]. Классовая борьба существовала, само собой разумеется, в частности, в отношении к привилегированным сословиям: еще почти за сто лет до Французской революции, уже тогда, крестьяне, как в Савойе, так и в Дофине, и их становилось все больше, стали выступать против налоговых поборов, которые собирала в свою пользу аристократия. Они сжигали регистры с правами сеньоров; также они выступали и против богатых крестьян, которые присваивали общинную землю, служившую до того бесплатным пастбищем для тощих коз или коров, которыми владели бедняки. Эти конфликты между социальными группами осложнились из-за вмешательства савойского государства, одного из самых просвещенных для того времени и очевидно гораздо более просвещенного, чем была французская монархия в эпоху Просвещения. Начиная с 1728 года Виктор-Амадей II (король с 1713 года), а затем Карл-Эмманюэль III проводят общий кадастр земель (Франция провела работу по кадастру земель только при Наполеоне I, а затем при Людовике XVIII). Целью этой операции Виктора-Амадея было поставить налогообложение на справедливые основы, которые заменили бы неправедный «сбор налогов на глазок» прошлого века; обозначить по-настоящему принадлежащие дворянам земли, что приводило к перекраиванию многих крестьянских полей, которыми владели дворяне, другими словами, к ограничению «де факто» привилегий дворян в налоговых вопросах. Эта серьезная инициатива сардинской монархии закончилась в период с 1762 по 1771 годы эдиктами, отменявшими крепостное право, и сильным ограничением прав сеньоров, и этими эдиктами воспользовались, конечно, прибегнув к выкупу земель, более двух третей деревенских общин, еще до того, как до самого сердца Альп дошли «социальные благодеяния», иногда грубые, или же смягченные, которые принесла с собой Французская революция.

Сейчас скажем два слова о Церкви, или скорее о церкви, то есть, я хочу сказать, об основной приходской организации, «деревенской церкви», как мы сказали бы сейчас; она оставалась одним из «привилегированных» мест, где во главе с кюре собиралась деревенская община, иногда настроенная, то ли с одобрения священника, то ли без него, на борьбу против привилегий и людей, которые ей не нравились. Итак, в недрах этого святого места можно было вести «партизанскую борьбу» против того, чтобы была скамья для знати, и гербов владельцев замков, когда изображения этих гербов вызывали гневный рев некоторых проповедников на кафедрах. Некоторые крестьяне бывали участниками отвратительных сцен, когда они имели смелость вытаскивать из могил тела детей буржуа, «недостойно» погребенных под полом церкви. Решительно, несмотря на разнообразные конфликты, церковь была прежде всего пространством для всех, и тем более если речь шла о ее украшении: бедняки, которые достаточно небрежно относились к своему собственному жилищу, лезли из кожи вон, чтобы украсить барочным завитком колокольню их приходской церкви. Оформление алтаря в итоге стоило большой суммы, равной высокогорному пастбищу, и как раз савойские церкви благодаря постепенной работе получали великолепные алтари в стиле рококо. Необарокко во всей своей красоте! Стиль Людовика XV для христиан… Позолота и все прочее…

Художественное украшение — это побочный феномен, внешне, конечно, производящий впечатление. В массах населения Савойи подспудно назревала тенденция, ведущая к улучшению демографической ситуации региона. Вместо 300 000 жителей в 1700 году (в будущих двух департаментах нашей современной Республики) их стало 400 000 в 1789 году. Количество… качество: благосостояние, гигиена и культура развиваются в среднем классе; их мебель становится более роскошной, изделия их гастрономов — все более изысканными, а количество их биде увеличивается. Повышение уровня грамотности, небольшой шаг в сторону большей свободы нравов, растущее влияние франкмасонства подготавливают Савойю к новой судьбе, которая ждала ее в период с 1789 по 1815 годы, не без неприятной обратной реакции, благодаря Французской революции и французской аннексии, хотя она была всего лишь временной; она началась уже давно, эта аннексия, хотя только строго в языковом плане. На уровне элиты, в частности, дворянской, французский язык действительно был языком культуры в эпоху Просвещения и даже гораздо раньше; стоит напомнить, что святой Франциск Сальский, самая значительная фигура католической Церкви в савойских горах, писал и издавал свои произведения на французском языке, предназначенные прежде всего для местной паствы, по меньшей мере, образованной.

Французская революция имела огромный резонанс в Савойе: она утвердила ее первое присоединение к «великой нации», с последствиями как позитивными, так и спорными, которые может вызвать событие такого рода. Новости из Парижа (и из других мест) начиная с 1789 года, в особенности в ходе 1790-х годов, распространялись в савойских горах быстро. Временные мигранты, взрослые и дети, которые ехали во французскую столицу, чтобы натирать там паркет или, согласно неверному стереотипу, прочищать дымоходы, или чтобы выставлять напоказ сурков, теряли свой доход и мотивы для своего отъезда на север из-за экономического кризиса, который вызвали во Франции завихрения огромного революционного «цунами». Что касается дворянских эмигрантов, которые покидали «королевство Капетинга», как вскоре стали говорить, назавтра после взятия Бастилии, они заставили много о себе говорить, и не всегда хорошее, между Шамбери и Аннеси, эти люди с белыми кокардами и тростями со спрятанным в них оружием. Население Савойи или, по меньшей мере, его элита, окруженное французскими городами или хотя бы городами, где говорили по-французски, такими как Лион, Женева и Гренобль, было прекрасно информировано о важных событиях, происходивших в Иль-де-Франс. И хотя не стоит впадать в параноидальную интерпретацию аббата Баррюэля, все же франкмасонство, кажется, сыграло в регионе свою роль в продвижении революционных идей. Конечно, не стоит говорить о том, что крестьяне или вся буржуазия выступали за глубокие преобразования в их савойском обществе, так как до них доходило эхо из соседнего большого государства; но не подлежит сомнению, что часть крестьян, объединившись между собой, и многие буржуа благосклонно или сочувственно относились к революционному развитию событий. И даже в судейском сословии, представители которого были близки к дворянству или сами были дворянами, такие как Кафф и Сирта, охотно крутили колесо революции, принимая во внимание, однако, тот факт, что таких было меньшинство в их сословии, которое стало активной контрреволюционной силой, когда буржуазная «прогрессистская» элита выступила против парламентов, которые отныне стали рассматривать как реакционные или продворянские; такой поворот произошел во Франции зимой 1788–1789 года. Крестьянские или, в более общем плане, народные восстания, не всегда достигавшие таких значительных масштабов, как в соседнем Дофине, тем не менее происходили, как инфекция из Франции, и разворачивались обычно все по тем же поводам — десятина, хлеб, соль; другими словами, имел место отказ то там, то здесь от уплаты десятины и от сеньориальных прав (servis, как их называли), выступления против налога на соль, и наконец, продовольственные бунты, как в Монмелиан весной 1790 года: здесь нет ничего такого, с чем не были бы уже знакомы французские историки. Перед лицом беспорядков и волнений драгуны из полка Аосты и другие военные всю весну 1790 года кое-как бились против населения или против некоторых его элементов, чтобы обеспечить поддержку законности Старого режима и его обычное функционирование.