Дверь одного из бараков с шумом распахнулась, и на пороге появился начальник лагеря с овчаркой на поводу. Никто не знал его настоящей фамилии, все называли его Ломом. Однажды он сам заявил:

— Я как лом: меня ничем не согнешь.

Когда к нему обращались «господин начальник лагеря», он сердился и бил тех, кто его так называл. В таких случаях он требовал, чтобы его величали Ломом. Однако стоило кому-нибудь назвать его так, как он вдвойне бил «провинившегося», доказывая, что он никакой не Лом, а господин начальник лагеря. Его ненавидели всеми фибрами души. Он был жесток и превратил лагерь в сущий ад.

Увидев у ворот лагеря грузовик и людей с автоматами, Лом в душе стал проклинать себя за то, что не сбежал ночью. Он то бледнел, то краснел, как рак. Овчарка так и рвалась с поводка.

Остановившись метрах в пяти от ворот, он вежливо спросил:

— Что вам угодно?

— Иди ближе, Лом! — сказал Раубольд.

Начальник лагеря подошел ближе. Теперь они стояли друг против друга, их разделяли только ворота, обтянутые колючей проволокой.

— Открывай ворота! — приказал Раубольд.

Лом полез в карман и, достав связку ключей, начал один за другим открывать замки. Когда ворота приоткрылись на полметра, в щель быстро проскользнул Раубольд, а за ним — Хиндемит.

— Дай мне все ключи! — потребовал Раубольд.

— Если вы намерены принять у меня лагерь, — произнес Лом, — я готов передать вам его.

— Позовите переводчиков! — бросил Раубольд.

Переводчики появились моментально, будто они давно ждали этого приглашения. Их было шесть человек. Они выстроились перед Раубольдом на таком расстоянии, чтобы слышать каждое его слово.

— Нет только переводчика итальянца, — объяснил начальник лагеря. — Итальянцы всегда опаздывают. Я с ними намучился, а теперь вам придется мучиться.

— Посадите овчарку на цепь! — приказал Раубольд.

Лом привязал овчарку к железному кольцу. Наконец медленно и нехотя пришел итальянец. У Раубольда было такое чувство, что ему не хватает воздуха и он вот-вот задохнется.

Костер тем временем догорел, и к небу поднималась лишь тонкая струйка дыма. Появление Раубольда с грузовиком настолько ошеломило узников, что они буквально застыли на местах. Наступила такая тишина, что было слышно потрескивание углей в костре. На фоне мельницы, сложенной из красного кирпича, бросались в глаза грязные кубики бараков, которые вот уже несколько лет подряд красили зеленой краской. В воздухе сильно пахло хлоркой и несвежей водой.

Переводчики явно волновались, хотя стояли перед Раубольдом не больше трех минут, а ведь они привыкли к долгим нотациям.

Раубольд тоже волновался. Вместо того чтобы громко, во все горло закричать: «Вы все свободны! Вы свободны!», чертил носком ботинка какие-то загадочные линии.

Затем, позабыв и о переводчиках, и о том, что перед ним стоит начальник лагеря, произнес:

— Антифашисты прогнали нацистов из города и захватили власть в свои руки!

Сказав это, Раубольд посмотрел на лица узников, но ничего не мог прочесть на них — такими безучастными они были. Никто даже не усмехнулся, никто не попросил его повторить сказанное. Узники ждали, когда им переведут сказанное.

— Власть в городе теперь находится в руках рабочих, — вновь заговорил Раубольд. — Передайте своим людям, что антифашистская власть, которую возглавляет коммунистическая партия, в первый же час своей победы предоставляет свободу своим братьям по классу.

Начальник лагеря, стоя в стороне, внимательно слушал. Он ждал, что после этих слов узники бросятся на него и убьют. Он боялся не без оснований. Его мало было утопить в бочке с водой или же в клозете. Самое легкое — они могли пристрелить его, но он боялся даже такой смерти.

Увидев, что никто будто не обращает на него внимания, Лом решил потихоньку смыться, но его остановил окрик Раубольда:

— Ты останешься здесь!

Тем временем переводчики перевели узникам лагеря слова Раубольда. Послышались радостные крики, даже смех. Узники возбужденно загалдели сразу на семи языках.

— Немедленно передать все продукты питания в ведение выборного лагерного комитета. Лагерное командование из немцев распускается. Все узники лагеря будут обеспечиваться питанием наравне с гражданами города. Для наведения порядка в городе формируется антифашистская полиция, которая возьмет под свою защиту и лагерь. Избранный вами лагерный комитет должен обеспечить надлежащий порядок в лагере. Антифашистские органы власти в кратчайший срок примут все зависящие от них меры, чтобы как можно скорее отправить вас всех на родину! — Раубольд дал знак переводчикам перевести сказанное.

Когда смолкли переводчики, Раубольд обратился к начальнику лагеря:

— Пошли с нами! Марш!

Справа от гитлеровца шел Хиндемит, слева — Раубольд. Сев в машину, они уехали. Ворота лагеря остались незапертыми.

Переводчик итальянец, с которым «намучился» бывший начальник лагеря, вышел на дорогу и помахал удалявшейся машине рукой. Затем он вернулся в барак, достал из-под своего соломенного матраца пистолет, застрелил лагерную овчарку и, миновав незапертые ворота, исчез в направлении города.

В долине, окруженной лесом, в то утро царила тишина. День обещал быть спокойным. Вот если бы не казнь Таллера… Над сосновым бором в безоблачном небе парил жаворонок. Лениво потягиваясь и широко зевая, просыпались солдаты. Они спали на сене. В коротком сне солдаты хотели забыть и картину казни, и прочие неприятности. Разумеется, выспаться они не выспались и потому едва шевелились, неохотно поднимаясь. Однако вид у них был отнюдь не удрученный.

Несколько солдат вышли на поляну и, задрав головы, искали в небе жаворонков. Как по команде солдаты засунули руки в карманы и втянули шеи в плечи. Вид у них был такой, будто они озябли, хотя утро стояло теплое и безветренное. Из лесу пахло свежей зеленью. О казни Таллера они старались не вспоминать, так как в душе каждый из них не считал его виновным в столь тяжком преступлении.

Вскоре на поляне показался Альфонс Херфурт. Он тащил из дома ванну. Поставив ее на середину поляны, Херфурт принес два ведра воды и, плесканув ее в ванну, начал умываться. Намылившись по пояс, стал смывать с себя пену. При этом он так непринужденно фыркал и кряхтел, будто специально прибыл сюда для того, чтобы вот так помыться на лесной поляне под открытым небом. Затем начал растираться махровым полотенцем. Краешком глаза Херфурт наблюдал за своими солдатами. А те, находясь от него на значительном расстоянии, подумывали о том, то ли им подшутить над своим командиром, то ли сделать вид, будто они его не видят. Глядя, как плескается в холодной воде Альфонс, солдаты и сами были бы не прочь так помыться, но ни один из них не решился бы попросить у Херфурта ванну. Да и при мысли о холодной воде у них мурашки забегали по спине.

«Они так смотрят на меня, будто впервые в жизни видят раздетого по пояс унтер-офицера, — думал в это время Херфурт. — Казнь они восприняли спокойно. Может, они даже не поняли, что именно случилось на их глазах? Бывают такие случаи, когда и взрослые не сразу понимают смысл происходящих событий. Вчера они напились, сегодня утром послушно выполняли все мои приказы, а сейчас стоят с таким видом, будто готовят заговор против меня. Никакой дружбы больше нет и в помине. Из-за этой войны сейчас все полетело вверх тормашками, в том числе и такое понятие, как дружба…»

Из дома вышла Элизабет Шернер. Она повязала голову платком. На плечи накинула коричневую куртку из искусственной кожи. Легкой походкой подошла к Херфурту и сказала:

— Я пошла…

— Никуда ты не пойдешь! — оборвал он Элизабет, глядя куда-то мимо нее, хотя прекрасно видел и ее рот с тонкими губами, и упрямые пряди волос, которые то и дело спадали ей на лоб. — Ты пойдешь тогда, когда я тебе разрешу!

— Из своего собственного дома я буду уходить, когда мне заблагорассудится, и возвращаться, когда захочу! — возразила ему Элизабет. — Я в этом лесу родилась и выросла, я люблю этот лес и буду по нему гулять, когда захочу! — добавила она и пошла по тропинке, ведущей к лесу.