Только минуту спустя Каддиг заметил, что Шрамм прервал разговор. Телефонная трубка молчала, но это не обескуражило Каддига. Наоборот, он почувствовал вдруг необыкновенный прилив бодрости и оптимизма. В такие минуты нельзя себя распускать. Надо показать, на что ты способен. Каддиг вызвал секретаршу и продиктовал ей содержание телефонного разговора с правительственным советником Шраммом, радуясь тому, что теперь-то он может вершить свои дела так, как ему заблагорассудится.

Неожиданно он спросил ее:

— А что бы вы сказали, если б я предложил вам соединить наши сердца? Вы одиноки, я — тоже. А времена сейчас отнюдь не для одиноких людей. Теперь зависимость одного от другого во много раз больше, чем когда-либо в прошлом.

Шарлотта Крушка пожала плечами. Для нее, как видно, это не было неожиданностью.

— Вы против? — удивился Каддиг.

Она же подумала: «Ты ведь уже труп. Нет, нет, я не поддамся на эту провокацию. Он боится свершившегося, у меня же все впереди. Он и я? У одной у меня есть еще шансы, с ним же…»

Она повернулась и гордо вышла из комнаты. Вильямс Каддиг растерянно посмотрел ей вслед и сосредоточил свой пристальный взгляд на двери, которая уже давно закрылась. Неподвижно сидел он в кресле ландрата, сидел опустошенный и разбитый, сидел и чего-то ждал, хотя, в сущности, и сам не знал, чего именно ждет.

Ждал и человек, который вот уже пятнадцатый день тайком пробирался по стране, используя в качестве укрытия любую ложбинку и рощицу. За истекшие четырнадцать суток ему так и не удалось обрести хоть на одну ночь крышу над головой в каком-нибудь заброшенном домишке. Его одежда сейчас представляла весьма живописный вид. Пиджак он снял с огородного пугала, которое стояло среди поля еще с прошлой осени. Он оставил бы пугало и без шляпы, если б ее как следует не отделали птицы. Когда он в Баварии решил скрыться, на нем были элегантные полуботинки, но их хватило всего на два дня. Затем сутки он шел босиком. Сапоги, которые теперь были на нем, он снял с убитого солдата. Они были ему в самую пору, будто обувной фабрикант специально шил их на него.

Одиночество сводило его с ума. Иногда ему казалось, что он уже давно потерял голос. Он не решался, конечно, попробовать, сможет ли он закричать сейчас так же, как кричал в свое время на плацу в Орденсбурге. Зато на свои уши он мог положиться: они улавливали даже самый отдаленный собачий лай. В те минуты, когда силы совсем оставляли его, он уже был близок к тому, чтобы пойти в ближайшую деревню и заявить о себе американскому коменданту.

Такую встречу он основательно обдумал. Он заявил бы тогда: «Я Готфрид Готенбодт — руководитель одной из национал-социалистских организаций в Орденсбурге. Но я был всего лишь управляющим. Я ни в чем не повинен. Я только вел дело. Я очень хочу есть. Я сделаю для вас все, что потребуете, но только дайте, ради бога, что-нибудь поесть и отпустите меня к моей жене Лиссе».

Это был третий населенный пункт, который лежал на его пути за пятнадцатый день побега, но и здесь он не обнаруживал присутствия солдат. С ужасом он отметил, что стал очень неосторожен: подходил совсем близко к домам. Он был похож на загнанного зверя, который предчувствовал, что далеко ему уже не уйти.

Сейчас он лежал на опушке леса, что возвышался над городом, и смотрел на освещенные солнцем крыши домов. Внизу на своем клочке земли трудились крестьянин и его жена. Готенбодт снял пиджак и расстегнул ворот грязной рубахи. Мимо кто-то прошел, но Готенбодт настолько ослаб, что даже не прореагировал ка это. Им владело сейчас такое равнодушие, которое отличает обычно смертельно больных, в полном сознании ждущих своего конца.

Наконец Готфрид Готенбодт заметил лейтенанта, который шагал во главе колонны солдат. Готенбодт протер глаза. Действительно, это был лейтенант в немецкой военной форме. Солдаты тоже были в немецкой форме и с оружием.

Готфрид Готенбодт медленно поднял руку, чтобы обратить на себя внимание. И вот лейтенант стоял уже перед ним. Немного привстав, Готенбодт заморгал глазами, но так и не произнес ни слова: язык его настолько распух, что едва умещался во рту.

— Парень, да ты как призрак! — брезгливо произнес лейтенант.

— Воды, — простонал Готенбодт, — хотя бы глоток.

Лейтенант открыл фляжку и подал ему. В ней была крепкая сивуха. Она сильно обожгла больной язык, потекла в желудок. Готенбодт закрыл глаза. Ему показалось, будто его опустили в кипяток.

— Откуда это ты? — спросил лейтенант.

Готфрид Готенбодт неуверенно сделал неопределенное движение рукой, показывая направление от леса к долине.

— Солдат?

Готенбодт покачал головой и сразу же почувствовал, что этого недостаточно для убедительного ответа. Молниеносно в его голове созрела легенда, которую он и рассказал лейтенанту. Он выдал себя за военнообязанного, работавшего на военном заводе.

— Завод поставлял техническое оборудование для самолетов. Незадолго до прихода американцев завод остановился, и я отправился к своей жене Лиссе, которая жила в Вальденберге. — Готенбодт показал на залитые солнцем крыши домов. — Но вот совсем рядом с домом у меня иссякли силы. Какое счастье, — пролепетал он, и на его губах появилась едва заметная улыбка, — что по дороге шли вы, камрад лейтенант, со своими солдатами. Если б не эта случайность, я, возможно, умер бы с голоду, глядя на город.

— Вы военнослужащий? — переспросил лейтенант.

Один из солдат выкрикнул из-за плеча лейтенанта:

— Это же жирная свинья! Сразу видно. Я уверен, что это дивизионный казначей!

Лейтенант отрицательно покачал головой:

— Казначеи уже давно все дома. Это обыкновенный подлец и трусливая собака!

Готфрид Готенбодт слабым движением руки пытался отвести упреки в свой адрес.

— Мы из Вальденберга, — сказал лейтенант, — русские позабыли про этот город, американцы — тоже. Он никем не занят. В нем достаточно места для трусов. Я позволю вам войти в город, если мои люди такого же мнения. — При этом он повернулся к солдатам и предложил: — Если кто желает, может рассчитаться с предателем.

Готенбодт захныкал. На глазах у него появились слезы. Как в тумане, он видел, что солдаты пошли дальше. Впереди них шагал лейтенант, который даже не обернулся.

— Не убивайте меня, только не убивайте, — умолял Готенбодт. — Война ведь кончилась. Вы понимаете, что делаете?

В десяти шагах от него остановился солдат, который принял его за дивизионного казначея. У него было краснощекое, молодое лицо. Во рту не хватало двух верхних зубов. Это страшно искажало лицо солдата, особенно когда он смеялся, а смеялся он беззвучно, широко открытым ртом. Солдат вытащил пистолет. Готенбодт закрыл глаза. Он считал последние секунды своей жизни и с ужасом ждал выстрела.

Жалюзи были опущены. Сквозь них тонкими полосками просачивались в комнату солнечные лучи, освещая своеобразную игру едва заметных пылинок. Шрайтер сидел у окна в потертом кожаном кресле. Видна была лишь его лысина да широкие, потерявшие форму войлочные тапки, которые он носил и зимой и летом.

— Ты была в городе? — спросил он.

— Нет, — ответила Лисса Готенбодт.

— Тебе надо пройтись в город и посмотреть, что там творится. Сейчас такие дни — всего можно ожидать.

Над лысиной Шрайтера клубился голубой дымок. Сегодня он закурил раньше обычного. Его молчание, которое он лишь изредка прерывал, обращаясь с несколькими словами к дочери, красноречиво свидетельствовало о том, как угнетала его неопределенность.

— В городе такая тишина, — промолвил Шрайтер.

— Может, они забыли про нас. Наверное, случалось в истории так, что забывали про целый город.

Закурила и Лисса Готенбодт.

— Ты куришь?

— Гитлер больше не видит этого. Стало быть, немецкая фрау вновь может курить.

То, что она курила, его мало тревожило. Главное — туго было с табаком. Ведь там, где курят двое, часто возникают ссоры буквально из-за крох. А тут на него свалились и другие заботы, которых раньше он не знал. Где достать, например, овса для его четырех лошадей? Откуда взять дизельное топливо для двух грузовиков? Ведь теперь нет больше частей вермахта, где все это можно было достать за бутылку корна.