— Вы не имеете права задерживать меня как какого-то преступника, как бродягу или жулика!

— Арестовать его! — приказал Музольт своим людям, хотя те не имели никакого представления о том, как нужно арестовывать крестьянина. Они сняли с ремня винтовки и щелкнули затворами. Однако делать этого не было никакой необходимости, так как Кальмус вовсе и не собирался обороняться, а его охрана и пальцем не пошевелила, чтобы защитить своего вожака.

— Вы жулики! Уличные жулики! Я вам покажу! Я Кальмус, крестьянин Кальмус, которого еще никогда никто пальцем не тронул! — закричал Кальмус.

— Пошли, да побыстрее, если не хочешь попробовать приклада! — бросил Музольт и зашагал вдоль состава, а потом пересек несколько путей и направился к станционному зданию. Он слышал за своей спиной чьи-то голоса. Хлопали двери вагонов.

У входа в вокзал Музольт остановился и громко приказал:

— Окружить здание! Два человека со мной! Смотрите, чтобы эта птичка не упорхнула!

— А может, мы несправедливо арестовали крестьянина? — спросил кто-то Музольта.

— Я с него начну, — ответил Музольт.

— Но беженцы… Я не знаю, Музольт. Может, лучше дать ему возможность бежать?

— Вперед, товарищи! Нас ждет Цукман!

До слуха железнодорожного чиновника Цукмана долетел шум со стороны эшелона с беженцами. Цукман открыл окно и прислушался, однако понять, из-за чего там шумят, он не мог. Если бы в его распоряжении находился хоть один человек, Цукман обязательно послал бы его узнать, по какой причине там шумят, но он остался на станции один-одинешенек. Со стороны путей до него долетали обрывки каких-то приказов, но каких, он тоже не мог разобрать, да и не очень-то старался, так как за последнее время на станции перебывало довольно много солдат. Цукман привык ни о чем их не расспрашивать, так как их военные тайны никакого отношения к жизни станции не имели.

Дней восемь назад на станции появилось множество солдат. Они установили на вагонах станковые пулеметы. Состав готовили к отправке на фронт.

«Какое безумие, — думал тогда Цукман, — отправлять солдат на фронт, хотя уже никто не знает, где этот фронт находится».

Сейчас он увидел вооруженных гражданских. Они окружали вокзал. Цукман никого из них не знал. За его спиной вдруг хлопнула дверь. Повернувшись, Цукман увидел, что посреди комнаты стоит Музольт. Чиновник перепугался, увидев направленный на него пистолет, и инстинктивно поднял вверх руки, хотя в душе его росла злость.

«Музольт, простой составитель поездов, позволяет себе такое! Ну и чурбан же!..»

Цукман невольно вспомнил, как весной 1943 года под откос были пущены две цистерны с чистым авиационным бензином. Погибло больше шестнадцати тысяч литров бензина. Цукман был тогда уверен, что эта диверсия — дело рук Музольта, хотя никаких доказательств у него не было.

— Не вздумайте сопротивляться, Цукман! Антифашистская власть назначила меня комендантом железнодорожной станции, господин чиновник! — сказал Музольт.

Цукман молча кивнул, а сам подумал о том, что этот Музольт — большой притворщик и умело притворялся много лет.

Однажды Цукман спросил его: «Вы сами — сторонник тотальной войны или нет?»

Музольт тогда не ответил и лишь загадочно улыбнулся, действуя по принципу: если хочешь сохранить себе жизнь, держи язык за зубами.

— Вам придется выполнять мои приказы! Понятно? — строго проговорил Музольт.

Цукман снова кивнул, на его лице было написано раздражение.

Под окном неожиданно раздался выстрел, на путях поднялся шум. В небо взвилась осветительная ракета. В ответ на выстрел открыли стрельбу и люди из группы Музольта, окружившие здание вокзала. Со стороны стрелок тоже послышалась стрельба: там четверо солдат столкнулись с группой рабочей самообороны. Люди Музольта, поняв, что стреляли не по ним, успокоились.

Музольт подскочил к окну и высунулся из него. Со стороны запасных путей слышались шаги множества людей. Музольту показалось, что беженцы идут для того, чтобы захватить вокзал.

Цукман, стоя за спиной Музольта, тихо кашлянул.

Музольт напрягал зрение, но ничего не видел в темноте. На всякий случай он громко крикнул:

— Стой!

Прислушался: шагов не стало слышно. Тишина воцарилась и в здании вокзала. Музольт с облегчением вздохнул.

Стоя у открытого окна, он громко крикнул в темноту так, чтобы его слышали и те, кто находился на путях, и те, кто был возле складских помещений:

— Во всех, кто попытается приблизиться к вокзалу, будем стрелять без предупреждения!

— А если это беженцы? — спросил кто-то из группы Музольта.

— Стрелять в каждого, кто попытается приблизиться к вокзалу!

Отдав приказ, Музольт отошел от окна, сел на стул и сказал, обращаясь к Цукману:

— Я здесь работал составителем поездов, вы были железнодорожным чиновником. С этого часа мы с вами поменялись ролями. Теперь вы, чиновник, будете подчиняться простому составителю поездов. Мы взяли власть в свои руки. Антифашистская власть — это власть таких же рабочих, как я! А сейчас сделайте так, чтобы беженцы покинули вокзал. Но имейте в виду: если вы попытаетесь надуть меня, а значит, антифашистскую власть, вам несдобровать!..

Цукман кивнул.

— Скажите что-нибудь, от ваших молчаливых кивков можно с ума сойти!

— Я все понял, — сказал Цукман.

— Ну то-то!

— Могу я спросить, что будет с железной дорогой, если такие, как вы?..

— На этот вопрос я могу вам дать точный ответ. В первую очередь я ликвидирую название «Германская имперская дорога». Не будет свастики на вагонах, у железнодорожников не будет старой формы и старых фуражек. Чиновников на железной дороге тоже не будет. Я придумаю новое название дороги, ну, например: «Антифашистская железная дорога». Или что-нибудь в этом роде…

— И вы собираетесь один руководить всей Германской имперской дорогой? — явно с издевкой спросил Цукман.

Музольт уловил издевку, но, чтобы не взорваться от бешенства, начал смеяться, а сам лихорадочно искал в голове подходящий ответ. Наконец он сказал:

— Ты думаешь, я действую один? Ерунда! Ты заблуждаешься! — И Музольт опять рассмеялся.

Потом все замолчали. Стало тихо-тихо.

— Значит, сначала я должен удалить с территории станции всех беженцев? — переспросил Цукман. — А что потом?..

— В первую очередь удалить беженцев, — подтвердил Музольт.

— Это значит лишить бедняг крыши над головой, выгнать их всех под открытое небо и тем самым еще больше отравить им и без того несладкую жизнь?

— Да! Да! Да!

В глубине души Музольт проклинал Раубольда за то, что тот назначил его комендантом станции, и злился на самого себя. У него было такое чувство, что он наделал целый ряд глупостей, которые тяжким бременем легли на его плечи. Правда, он выполнил задание Раубольда — занял вокзал, точнее, кабинет Цукмана. А что ему делать дальше? Ведь от следующего решения зависел его авторитет!

— А что вы намерены делать со мной? — спросил Цукман. — Вам известно, что я состоял в нацистской партии, однако вы хорошо знаете, что я ничего противозаконного не делал.

— Мы это знаем.

— Тогда защитите меня.

— Этого я вам обещать не могу, — уклончиво ответил Музольт, чувствуя, что этого Цукмана стоит немного припугнуть и лучше держать его в неизвестности.

— Я ведь тогда и рта не раскрыл, когда взорвались цистерны с горючим.

— А что вы об этом знали, господин чиновник?

— Ничего, но я догадывался…

— Негодяй!..

— Я вам еще понадоблюсь!

— Да, конечно, — ответил Музольт. — Вы нам еще понадобитесь, но только не думайте, что вы и впредь будете руководить всей работой станции.

В этот момент дверь распахнулась, и в кабинет ввалились двое из группы Музольта, ведя Кальмуса.

— Здесь он будет в большей безопасности, — сказал один из них. — А то на улице крестьяне требуют его освобождения. Может, теперь они успокоятся.

Музольт взял в руки фонарь «летучая мышь» и, подняв его над головой, осветил лицо Кальмуса.