И Раубольд, повернувшись к Хайнике, начал докладывать:

— Ну вот я и вернулся. — Он потряс головой и, пододвинув к себе ногой стул, уселся на него. Вытянул ноги, потянулся. Стул заскрипел. — Тебе надо сидеть в коляске, Хайнике! — Раубольд потер руки, будто только что находился на морозе без перчаток. Расправил спину, потер ладонями щеки, как бы прогоняя усталость от бессонной ночи, и продолжал: — Некоторые так хлопали дверью, что чуть нос не прищемили. Я никогда от них не ожидал этого. Одни прикидывались глухими, другие открывали… В итоге через час будет пятьдесят человек, в том числе десять коммунистов. Это лучшие люди Вальденберга.

— Говоришь, пятьдесят? — задумчиво переспросил Хайнике.

Раубольд наклонил голову, улыбнулся, а затем спросил:

— Так как, доктор, вы с нами? Врач нам очень нужен.

— Значит, действовать будете с оружием? — спросил доктор Феллер.

— Безусловно.

— И стрелять из него будете?

— Возможно.

— Но ведь я же врач, господа!

— И только?

— Да.

— Давайте наконец покончим с формальностями, доктор Феллер! — предложил Хайнике. — Кто не с нами, тот против нас. Если вы не хотите и шага делать с нами, значит…

Хайнике вдруг скорчился. По его лицу видно было, какую невероятную боль он испытывал. Он стал массировать ноги руками, но боль не утихала. Поскорее пришел бы Ентц! Может, это немного развеяло бы его! Хайнике иногда даже думал, что не выдержит и не дотянет до победы. Правда, он прочь гнал эти мысли. Напрягал последние силы, но боль сковывала его. Хайнике застонал.

— Смертельно больного не исцелит и величие задачи, — резюмировал доктор Феллер.

— Уже прошло, — ответил Хайнике.

И он действительно сделал несколько шагов но комнате. Раубольд и Феллер пристально следили за ним. Хайнике сел, до крови сжав губы. Затем встал, подошел к окну и высунулся наружу. Вверх по улице шел Ентц. Этому всегда аккуратному человеку суждено было в ближайший час стать первым антифашистским бургомистром Вальденберга.

Ентц поздоровался с доктором Феллером и, обращаясь ко всем, сообщил:

— Коммунисты нижней части города готовы. Мы обосновались в спортклубе, где в тридцать третьем штурмовики избивали наших товарищей. В общем, город готов к восстанию.

Раубольд заметил:

— Никто не придерживается общего уговора. Каждый делает, что хочет. Хайнике вылезает из коляски, ты штурмуешь какую-то пивную, а доктор Феллер капитулирует уже в самом начале. — Он вытянул шею. Его лицо было мертвенно-бледным. — Вот ты, Хайнике, подвергаешь свою жизнь опасности. А для чего? — И Раубольд стукнул ладонью по столу. — А ты, Ентц, заводишь коммунистов в какую-то мышиную ловушку. Лучшего и не придумаешь для тех, кто захотел бы их переловить! — Он фыркнул и посмотрел по сторонам. Встретившись взглядом с Феллером, сказал: — А вы, доктор, осторожны, очень осторожны! — И засмеялся. — Куда мы придем, если каждый будет поступать так, как захочет его мозговая извилина? В лучшем случае — к могиле. Только сумасшедшие так делают!

— Ну, не очень-то разоряйся, — тихо одернул его Хайнике. — Давайте-ка присядем.

— Весьма сожалею, — заявил доктор Феллер, — но я за вашим столом лишний. Будьте здоровы.

И доктор Феллер открыл дверь. В коридоре стояли двое мужчин. На одном из них, с круглым розовощеким лицом, красовалась рыжая мохнатая шапка с голубым пером. Он стоял навытяжку, двумя пальцами придерживая ствол винтовки, будто боялся об нее обжечься. Другой был совершенно лысый. Маскировочную куртку он затянул ремнем, на котором были подвешены четыре ручные гранаты.

Ентц пояснил:

— Может, это и не слишком тактично, доктор Феллер, но зато, как вы можете убедиться, действенно. Я подумал: «А вдруг оставшихся в живых фашистов возьмет досада, что они не добили Хайнике в тюрьме, и они захотят наверстать упущенное у него на квартире?» Поэтому я и прихватил с собой пару товарищей. Они в курсе всех наших дел и во имя нашей цели готовы пожертвовать жизнью. Возвращайтесь-ка назад, доктор, вы нам нужны.

— Я расцениваю это, — с трудом выдавил из себя Феллер, — как принуждение… Но я не позволю, чтобы меня принуждали! Меня никто не может упрекнуть в том, что я сотрудничал с нацистами. Позвольте мне и сейчас остаться вне игры!

Хайнике даже не взглянул на него. Часовые у дверей не шелохнулись. Казалось, будто доктора никто и не слышал.

На лестнице послышались шаги. Вошел Бергхольц. Он был без оружия. Бергхольц взглянул на мужчин, поздоровался с доктором, а затем обратился к Раубольду:

— У меня нет оружия. Я нигде не смог найти его. Какой-то солдат, правда, продавал мне карабин за фунт хлеба, но у меня и самого хлеба нет. Подумать только: винтовку — за фунт хлеба! Вот это времена! И мораль отсюда!..

— Герр Хайнике раздобудет для вас пистолет! — вставил Феллер.

— Но я никогда не стрелял из него! — с удивлением произнес Бергхольц.

— А Хайнике научит вас! — язвительно заметил Феллер.

Дальше насмешек доктора Феллера терпеть уже было нельзя. Хайнике вскочил, шатаясь, как пьяный, подошел к Феллеру и, схватив его за плечи, начал трясти. Затем, собрав все свои силы, вытолкнул доктора за дверь.

— Проваливайте, доктор!

Часовые расступились.

Улицы тем временем уже ожили. Маршировали солдаты, будто и не кончилась война. Маршировали бессмысленно и бесцельно, с одного конца «острова» на другой, о чем они и сами уже начинали догадываться. Солдатское войско становилось все меньше и меньше, но его еще вполне хватило бы, чтобы устроить в городе битву. В городе находились еще и те из солдат, кто сменил робу на гражданский костюм, но не покинул «острова».

Хайнике распорядился:

— Вооруженные рабочие собираются в районе зеленого театра. Раубольд приведет их в город, если до обеда не поступят другие распоряжения.

— А куда мы пойдем? — спросил Ентц.

— Выдворять бургомистра из ратуши.

В эти минуты Хайнике был таким, каким любили его видеть товарищи. Он, как и прежде, вселял в них веру, поднимал дух. Он умел подбирать для этого нужные, веские слова, в которых отражалась вся его жизнь.

Хайнике взял клюшку, кивнул Ентцу и начал медленно и осторожно спускаться по лестнице. Выйдя на улицу, сделал несколько шагов по дороге. Булыжник был для него непривычен. Боль тысячами иголок пронизывала все его тело, но Хайнике, крепко сжав зубы, продолжал идти. В сопровождении Ентца он медленно шел вниз по дороге. Шел, гордо подняв голову. Он любовался голубизной неба, подставляя разгоряченное лицо теплому ветру.

Бургомистр д-р Рюссель умылся, выпил стакан воды. Во рту остался неприятный привкус. Остановившись посредине своего кабинета, уставился в потолок. Затем принялся приводить в порядок свои приватные бумаги. За двадцать один год их набралось порядочно. Подумать только, двадцать один год он правит городом! И самыми плодотворными были последние шесть лет. Город буквально расцвел. 17 мая 1939 года в нем насчитывалось 12 446 жителей. Среди них: рабочих — 48,3 %, служащих — 13,2 %, чиновников — 10,5 %, предпринимателей — 10,5 %; 55,4 % жителей были заняты в промышленности, 16 % — в ремесле, 1 % — в торговле и на транспорте и только 2,6 % — в сельском и лесном хозяйстве. На 395 промышленных и ремесленных предприятиях работали 6265 человек, 25 предприятий насчитывали по 50 человек и более. Предприятия, производившие различную металлическую продукцию, находились у Рюсселя в привилегированном положении, сельскому хозяйству совсем не уделялось внимания. Такой политики Рюссель стал придерживаться сразу же после выборов, состоявшихся 5 марта 1933 года. А результаты выборов были таковы, что представить себе точную картину расстановки классовых сил было довольно нелегко. Правда, рождаемость в те годы несколько снизилась, зато возросли вклады в сберкассах. Уровень жизни, если судить о нем по ценным бумагам, был довольно высоким. Тревожил только поток некрологов в газетах. Теперь войну проиграли уже окончательно, и времена его правления кончались. А жаль! Ведь сколько еще было задумано! Энергии у него хватало, и ему было досадно, что ее приходилось теперь расходовать на то, чтобы противостоять событиям, лавина которых угрожала смести его с лица земли. И ему не за что было зацепиться! Со свойственной ему солидностью доктор Рюссель чистил свой письменный стол. Продвигался он медленно, с большими перерывами, вспоминая годы, прожитые в Вальденберге. И среди них не было ни одного, когда бы он не заботился о городе. Он всегда о нем думал. Врагов в городе он насчитывал немного, но и друзей не было. Может, кто-то и завидовал его жизненному пути, не знавшему ухабов.