– Но почему? Я же не собираюсь повторять попытку.

– Это ты не помнишь ничего. А если вспомнишь?

– А если не вспомню?

– А не важно! Причина никуда не делась. Ты просто о ней забыл. Выйдешь из больницы, она сама о себе напомнит. И опять – здравствуй, мост.

– Логично, – ответил я. – Хотя, нет! Сейчас я уже, наверное, смог бы разобраться с любой проблемой.

– Да что ты, – язвительно ответил Иван.

Я не обиделся. Учитывая, как я сейчас выгляжу, это действительно прозвучало самонадеянно.

– Мне кажется, не обязательно именно в больнице отсиживаться. Думаю, дома тоже безопасно. Вряд ли причина там.

– С чего ты взял?

– Ну, ты видел мою матушку? Она классная.

– Ну, не знаю…

Я махнул на него рукой, вернулся на свою койку и попытался уснуть. Ночь была суматошной, я не выспался.

Я задремал, мне приснилась матушка улыбающаяся, добрая и ласковая. Не успел я насладиться своим сновидением, как в палату шумно вошла целая врачебная делегация.

Утренний обход, догадался я. Пока я спросонья протирал глаза, доктор Юрий Васильевич, стоя у койки пострадавшего от любовника жены Петровича, докладывал другому престарелому доктору об утреннем происшествии. Старичок доктор напомнил мне профессора Преображенского из фильма «Собачье сердце», очень похож. Он не спеша присел на стул, который ему предусмотрительно подставила Марина.

– Как Вы, батенька, себя чувствуете? – спросил старый доктор Петровича, держа его за запястье.

– Нормально, – ответил Петрович.

– Прекрасно, прекрасно, – повторял старый доктор, слушая Петровичу грудь. А потом он распорядился перевести его в Терапию.

– Хорошо, Демьян Герасимович, – ответила за всех Марина.

Демьян Герасимович перешёл к койке Митрича и разговаривал с ним какое-то время «за жизнь». Потом он перешёл к Ивану и тоже обсуждал с ним «дела семейные».

Посмотрев утром, как Юрий Васильевич кулаком реанимировал Петровича, я подумал, что старый доктор тоже не просто так с больными «ни о чём» разговаривает, он что-то для себя проверяет. Они тут приучены с любой проблемой справляться, как в анекдоте про русского космонавта, с помощью подручных средств и какой-то матери. Сейчас со мной будет говорить. Не спалиться бы, а то не выпишет.

– Ну-с, молодой человек. Как у вас дела? – пересел Демьян Герасимович к моей койке.

– Лучше всех! – как мог бодрее ответил я.

– Прекрасно, прекрасно. А чувствуете себя как?

– Тоже лучше всех. Домой хочу.

– А что Вам дома делать?

– К экзаменам готовиться. Десятый класс.

– Прекрасно, прекрасно. А какие у Вас планы после школы?

– Ещё не думал, может, в моряки пойду.

– Прекрасно, прекрасно. Так, в каком году Вы родились?

Подловил! Старый чёрт.

А у меня ещё профессиональная деформация: считаю только с калькулятором.

Как-то надо вычислить в уме, в каком же году я родился: 1971 минус 16 это 1971-10-6 это 1961-6 равно 1955.

– В пятьдесят пятом, – медленно ответил я с заметной задержкой.

Доктор всё это время не отрываясь смотрел на меня. Его хитрые глаза видели меня насквозь. Я смущённо улыбнулся и вскинул вверх руки, типа сдаюсь.

– Прекрасно, прекрасно, – завёл было свою шарманку Демьян Герасимович и вдруг сказал: – Но в школу Вам ещё рано.

– Да, я понял, – ответил я.

Демьян Герасимович так по-доброму улыбнулся, что я даже не расстроился.

Делегация направилась к выходу из палаты.

Я переглянулся с Иваном, он развёл руками, типа, ну, не судьба. Ладно, буду пока лежать в больнице.

Тут в палату одной головой заглянула девушка.

– Привет! – широко улыбаясь сказала она.

Ох, хороша, каналья! Наверное, как раз про таких говорят: кровь с молоком. Выше среднего роста, рыжая коса до пояса. Стройная, но при теле. Грудь, просто АХ.

– О! Вероничка! Ты как здесь? – спросил заметно оживившийся Иван.

– Земля слухами полнится, Ванечка! – игриво сказала она, вошла в палату, взяла стул у моей койки, оставленный после обхода, и уселась перед Иваном. – Говорят, ты вчера с Большого моста прыгал?

Я во все глаза наблюдал за молодыми людьми. Вероника вдруг повернулась ко мне.

– Это тебя спасать пришлось? – спросила она, с любопытством разглядывая меня.

– Павел, – представился я, протягивая ей руку.

– Э! Пашка! Куда руки тянешь? – рявкнул на меня Иван.

УПС! Мне же 16. Я взглянул на Ивана: глаза его метали молнии.

– Это Вероника, моя невеста, – сказал он с ударением на слове МОЯ.

– Понял, понял. Не дурак, – примирительно сказал я и лёг на свою койку.

Какой ревнивый. Но девка реально хороша. Если ещё и с мозгами, и добрая, то цены ей нет.

Вероника надолго не задержалась. Как я понял из их с Иваном разговора, у неё был перерыв, она спешила вернуться на учебу. Обещала забежать ещё раз вечером. Она оставила Ивану треугольный пакет молока и плюшку сердечком.

Чем хороши маленькие города, это относительно небольшими расстояниями. Трудно представить, как в Москве кто-нибудь два раза в день навестил бы кого-то в больнице между учебными парами. Судя по всему, городишко, куда меня занесло волей неизвестных мне сил, совсем небольшой. Как он там называется? Святославль? Ну, раз на больнице вывеска «Святославская». В какой хоть это области?

Я вдруг осознал, что уже не впадаю в ступор от одной только мысли о произошедшем со мной. Размышляю обо всем вполне отстраненно, даже с каким-то интересом. Все-таки человеческая психика – невероятно гибкая штука, ко всему приспособиться может.

Медсестра Валентина прикатила в палату каталку и увезла Петровича вместе с его подушкой, одеялом и простынями. Прощаясь с ним, мы пожелали ему не вешать нос.

Я лежал и в полудреме думал о поворотах судьбы. Ещё вчера утром я планировал свою старость, а сегодня утром у меня вся жизнь впереди и все дороги открыты. Я могу профессию сменить. Например, стать военным. Нет, военным не надо: в 90-х им очень туго придётся. Хотя, тогда всем туго было. О, кстати, надо будет в приватизации как-то грамотно поучаствовать. Тогда колхозники гектарами землю на водку меняли. Ваучеры… Что там с ваучерами было?

Вдруг что-то тяжелое плюхнулось мне на живот. От неожиданности я матернулся, открыл глаза и тут же получил ладонью по губам от высокой пожилой, но ещё очень крепкой женщины. Она была стройной, несмотря на возраст, с правильными чертами лица. В молодости она, безусловно, была красавицей. Взгляд ее светло-серых глаз был строг, как у директрисы школы. У себя на животе я обнаружил матерчатую авоську, нащупав в ней руками кастрюльку.

– Бабушка? – еле ворочая языком от удивления, спросил я.

Четверг, 11.02.71 г. Святославская городская больница.

Сказать, что я удивился, увидев бабушку, ничего не сказать. Комиссар в юбке. Только красной косынки не хватает и нагана.

– Пойдём. Покурим, – вместо приветствия сказала она и направилась в коридор.

Я тут же поднялся и вышел вслед за ней.

– Я что, курю? – удивлённо спросил я, но ответа не удостоился.

Мы молча вышли в холл. Народ в холле не обращал на нас внимания. Бабушка подошла к окну, я тоже. Милицейского Бобика перед крыльцом больницы уже не было, значит, Ефремов уехал.

– Рассказывай, – приказала мне бабушка тоном, не терпящим возражений.

– Что? – не понял я и тут же получил увесистый подзатыльник.

– Да что ж такое! – не выдержал я. – Что у вас за методы воспитания такие, мадам?

И тут же получил ещё один подзатыльник. Это беспредел. Я отошёл от этой ненормальной на безопасное расстояние.

– Мне, на минуточку, уже 16, – сказал я наставительным тоном. – Я уже сознательная личность, меня нельзя так унижать. А то на всю жизнь запомню и стакана воды вам в старости не подам.

– Ты доживи, сначала, до моей старости, – сказала как плюнула она.

Вот, стерва. Ни жалости, ни сомнений. Она внимательно наблюдала за мной.