– А что за имя такое: Варлен? Иностранное? – полюбопытствовал я.

– Сам ты иностранный. Варлен это Великая АРмия ЛЕНина, – гордо сказал дед.

– Понял, – усмехнувшись про себя сказал я и лёг на кровать. В животе заурчало.

– А когда здесь кормят? – спросил я.

– Жрать хочешь? Значит, жить будешь, – отозвался Иван. – Скоро, наверное, накормят. Митрич, когда завтрак?

– В 8 утра. Ещё час ждать, – ответил дед.

А есть так хотелось! Такого сильного голода я давно не испытывал. Что значит молодой организм. А мозги старые. Передо мной здесь такие возможности открываются исключительные. Рациональная часть моей личности все еще отказывалась до конца поверить в произошедшее. А вот эмоции давали о себе знать. Периодически ловил себя на том, что испытываю что-то похожее на эйфорию, ловя кайф от ощущения молодости, силы, бурлящей в жилах энергии.

И всё же. Почему ты, братец Пашка, с моста прыгнул? С высоты своего опыта я видел только одну объективную причину для такого поступка: смертельная болезнь с мучительным концом. Со всем остальным можно и нужно жить.

Хотя в юности любой мало-мальский стресс воспринимается как трагедия вселенского масштаба.

Я прикидывал варианты «трагедий», с которыми мог столкнуться Пашка.

Первое, что пришло в голову: несчастная любовь. Влюбился паренек в девицу стервозную. Сам-то с виду неказист, шансы закадрить не самые лучшие, мягко говоря. А она может еще поиздевалась как-то или условие какое поставила невыполнимое. Мог пойти с горя и сигануть. Хотя, конечно, такой сценарий говорит не в пользу Пашкиного характера. Глупость откровенную спорол.

Второе: с родителями не повезло, они алкаши или психопаты. Но всегда можно сбежать от них, поступив учиться куда-нибудь, где есть общага. Да хоть в суворовское училище.

Третье: в школе с учителями или одноклассниками проблемы. – Смотри вариант номер два.

Безвыходных положений не бывает.

В палату заглянул Ефремов и кивком головы вызвал в коридор Николаева. Коротко проинструктировал его о чём-то и ушёл. Иван вернулся на свою кровать и опять закурил.

У меня уже в горле першит от дыма и глаза слезятся. Ну ничего. Скоро у них сигареты закончатся.

Из коридора послышался громкий стук каблуков, в комнату почти вбежала женщина лет пятидесяти плюс-минус. Выше среднего роста, тёмно русая, стройная, миловидная. Ей бы выспаться и была бы красавица.

– Павлик! Сынок! – бросилась она ко мне.

Я резко сел в койке. Вот так номер. Это моя матушка. Она присела рядом, обняла меня и расплакалась. В дверях показался Ефремов.

– Ну-ну, – обнял я её за плечи, – всё хорошо.

– Ты не пришёл вчера домой! – сквозь слёзы жаловалась матушка. – Я ходила к участковому. А ночью позвонили, сказали, что ты в реку упал, и тебя отвезли в больницу.

В реку упал – хорошо сказано. Она не знает, что я сам прыгнул? Или не хочет говорить при всех? Я взглянул на старшего сержанта. Он молча стоял в дверях и многозначительно сверлил меня взглядом. Что-то тут не то.

Ну упал, так упал.

– Тут такое дело, – начал я. – Похоже, я вчера головой сильно ударился. Короче, не помню я ничего. Совсем ничего.

– Как?! – опять зарыдала почти уже успокоившаяся мать.

– Как-то так, – не нашелся я, что ей ответить.

Матушка оглянулась на Ефремова. Тот только развёл руками.

– Но что-то же ты помнишь?! – в надежде спросила она.

– Последние несколько часов помню. И всё, – соврал я.

– Как же так?! – прижала она к губам непонятно откуда взявшийся тряпичный носовой платок. – Но это же пройдёт?

Матушка опять оглянулась на старшего сержанта. Тот пожал плечами.

– Вы бы к доктору зашли, – подсказал он ей.

– Да-да, – сказала матушка, вставая, – иду!

Она вышла из палаты. Мне она понравилась. Мягкая, нежная, немного неуверенная. Обо мне так искренне беспокоится! Это так трогательно.

Я посмотрел на старшего сержанта. Он стоял, опершись на дверной косяк, и курил!

– А можно мне в палату для некурящих? – спросил я.

– Ты будешь лежать здесь. Под присмотром Николаева, – тихо, но жёстко ответил Ефремов. – Или мы с доктором дадим ход твоему делу, и ты ляжешь в психушку, – проговорил он с нажимом. – И тебя поставят на учёт. Выбирай.

У меня челюсть отвисла. Так меня здесь опекают? Исправляют мои ошибки? Не дают пацану испортить себе жизнь? За какие такие заслуги? Или не так: за чьи заслуги? Явно не Пашки Ивлева. Похоже, у меня батя здесь в авторитете.

И мама у Пашки хорошая. Так что родители-придурки это похоже не его случай. Причину Пашкиной «трагедии» надо искать в другом.

В палату вернулась мама. Лицо ее было встревожено. Она села ко мне на койку и погладила по голове.

– Я на работу. Скоро придёт бабушка, принесет поесть и тёплые вещи, – сказала она, поцеловав меня в лоб.

О, ещё и бабушка есть. Парень вообще в шоколаде.

Матушка ушла. А я лежал и обдумывал ситуацию.

– Как настроение? – подсел ко мне Николаев. Ему явно что-то было нужно.

– Нормально, – ответил я, вопросительно взглянув на него.

– Как самочувствие?

– Нормально.

– А с моста вчера чего сиганул?

– Я не помню. Может, я поскользнулся и нечаянно упал?

– Конечно, – задумчиво проговорил Иван. – Нечаянно через перила перелез…

– Я честно не помню. Может, конфликт какой-то с кем-то? Ты ничего не слышал? – спросил я.

– Нет.

– Может, в школе что? – не терял надежду я.

– Не знаю.

– Может у меня любовь безответная?

– Гадать можно до второго пришествия, – оборвал меня Иван.

– А кстати, какое сегодня число?

– 11 февраля.

– Семьдесят первый год?

– Ну а какой же?

– Я так, уточнил просто.

– Завтрак! – послышался в коридоре зычный женский голос.

– О! Поедим! – обрадовался я. – Пойдемте?

– Куда? – хором спросили Митрич и Иван.

– На завтрак.

– Сиди. Сюда принесут, – осадил меня дед и сел в кровати. Он вообще мало ходил. Видимо, лиса его сильно потрепала.

Я ждал, сидя на кровати и нетерпеливо потирая руки о колени. Вскоре дородная высокая хохотушка, похожая на Нонну Мордюкову, в белом халате с темной косой, торчащей из-под белой косынки, вкатила в палату двухуровневую тележку, похожую на сервировочный столик на колесиках.

На тележке сверху я разглядел разваренную гречневую кашу в мисках из нержавейки. На втором уровне стояли кружки, накрытые подносом с хлебом. На каждом ломтике хлеба маленький кусочек масла.

– Проголодались?! – громко спросила буфетчица. – Налетай!

С её появлением как будто ураган в палату ворвался. Хохотушка проворно расставляла нам миски с кашей и кружки по высоким табуреткам у изголовья коек. Потом положила каждому на кружку ломтик хлеба с маслом.

– Приятного аппетита! – хохотнула она и скрылась в коридоре со своей тележкой.

Я был очень голоден. Жидкая каша закончилась быстро. Ложки у меня не было, и я кашу просто выпил и вылизал миску. Чай я выпил еще перед кашей, так как не пил со вчерашнего вечера. Дожевывая несчастный ломтик хлеба вместе с кусочком масла, я огляделся вокруг.

Митрич, заметив мой голодный взгляд, предложил мне свою кашу, так и стоявшую нетронутой на его прикроватном табурете.

– А ты? – спросил я его для приличия, находясь на низком старте у своей койки. Митрич только махнул рукой.

Вторая тарелка с кашей продержалась чуть больше, её я вылизывал уже не спеша, с чувством, с толком, с расстановкой. Сложив пустые миски одна в другую, я, наконец-то, заметил, как переглядываются Иван и Митрич.

– Аппетит хороший. – с усмешкой сказал Иван.

Мне было всё равно. Утолив голод, я почувствовал острое желание взять под контроль свою новую жизнь. Я подсел к Ивану.

– Как думаешь, долго мне здесь ещё торчать? – спросил я его.

– Если бы ты мог мне объяснить, по какой причине вчера с моста сиганул, я бы знал, что тебе ответить, – сказал он серьезно. – А так, пока мы не выясним, что тебя заставило это сделать, будешь сидеть здесь.