Мне некуда было деваться. Всё, что я смог – это рвануть налево и подставить такси задницу.

– Держись! – только успел закричать я. В мою дверь тут же влетела Газель, а в задницу такси. Раздалось несколько громких хлопков. Сработали подушки.

В глазах потемнело. Боли не было. Откуда-то издалека слышался женский истеричный визг. Прости меня, Светка! Я не хотел. Наступила тишина.

В полуобморочном состоянии я чувствовал, как кто-то бьёт меня по щекам. Отстаньте все. Я сплю.

Не знаю, сколько я был в отключке. Очнулся от того, что руке стало больно: кололи вену. Где-то рядом кто-то громко сказал:

– У нас остановка! Адреналин!

И я опять провалился в пустоту.

Святославль, февраль 1971 год. Река Славка.

Пришёл в себя я от обжигающего холода. Легкие раздирал жуткий кашель. Я просто захлебывался им. Меня охватил животный страх. Неужели скорая, что меня эвакуировала с места ДТП, в реку сорвалась? Я в ужасе открыл глаза.

Передо мной на коленях стоял мокрый молодой милиционер. Именно милиционер! Он был в шинели, с которой ручьем текла вода. Милиционер тяжело дыша сел, стянул с себя один сапог и вылил из него воду. Я лежал на боку тоже мокрый насквозь и никак не мог прокашляться. Было очень холодно. Я сел. Милиционер вылил воду из другого сапога и, больно ударив меня в плечо, агрессивно спросил:

– Какого чёрта ты прыгнул?! Совсем свихнулся?! Идиот!

Он обулся и встал. Я, наконец прокашлявшись, тоже встал и молча разглядывал этот сюр.

Мы стояли на берегу не очень широкой, но полноводной реки, замерзшей вдоль берегов. Чуть в стороне над нами высокий мост на бетонных опорах. На мосту с открытыми дверями стоял допотопный жёлто-синий милицейский уазик. К нам под мост бегом спускались с дороги люди. Первым бежал ещё один милиционер в допотопной шинели. Он был старше, выше и полнее того, что стоял рядом со мной.

– Живой! – констатировал он, подбегая к нам. Я разглядел у него погоны старшего сержанта. – Молодец, Николаев! Вытащил. Давайте бегом наверх в машину. Не май месяц.

Меня чуть не пинками погнали наверх из-под моста. Немолодой мужик в ватнике и ушанке, который спускался под мост вслед за милиционером, остановился на полпути и, когда мы поравнялись, воскликнул, глядя на меня:

– Ты что ж это удумал!? Паскудник!

– В тепле разбираться будем, – ответил за меня старший сержант.

Мы поднялись к машине.

– Давайте, на злодейские места оба. С вас течет, как из ведра, – распорядился старший сержант, и Николаев бесцеремонно затолкнул меня в отсек для задержанных и сам уселся рядом. Завыла сирена, и мы помчались по ночному городу.

Я ни с кем не спорил и ни о чём не спрашивал. Я никак не мог придумать рационального объяснения происходящему. Я помню аварию на перекрёстке, помню, что отключился.

Может, это галлюцинации? Так бывает после наркоза. А что? Допустим, мне сделали какую-нибудь операцию, и сейчас я таким образом прихожу в себя. Может быть? Может.

А раз это галлюцинации, то пусть будут. Я посмотрю и повеселюсь. Хотя было так холодно, что совсем не весело.

Зубы у меня громко стучали, я весь трясся и, пытаясь хоть немного согреться, стал тереть ладони друг об друга. Николаев выглядел не лучше. Причём его замерзшие руки, похоже, были в крови. Я немного напрягся, но интересно посмотреть, что будет дальше.

Я наблюдал сквозь решётку в дверях за проносящимися мимо одноэтажными домами частного сектора. Улицы освещались фонарями с тусклыми желтыми лампами накаливания. Света от них было не больше, чем от луны. После ярко освещенных московских улиц контраст был особенно заметен.

– Ты чей будешь-то? Как твоя фамилия? – спросил вдруг старший сержант через решётку между злодейским отсеком и остальным салоном уазика.

Я промолчал: мои галлюцинации? Мои! Хочу – отвечаю, хочу – молчу.

– Это Пашка Ивлев, – подсказал ему Николаев. – Я его знаю. Мы с одной улицы.

– Какой ещё Ивлев?! – не выдержав, спросил я каким-то чудны́м голосом. Поразился, как непривычно он звучит.

Уазик резко затормозил, и мой вопрос остался без ответа. В свете фар я разглядел крыльцо с колоннами и вывеску «Святославская городская больница».

Старший сержант быстро вышел из машины и, взбежав по ступенькам, начал молотить кулаком в высокую двустворчатую дверь. Николаев выволок меня из машины и подтолкнул к крыльцу. В темноте я успел разглядеть двухэтажное здание, похожее на помещичью усадьбу.

В ближайших окнах загорелся свет. Из-за двери послышался женский голос:

– Кто там?

– Это Ефремов. Открывай, Марин! Ихтиандра недоделанного привезли.

Двери больницы открылись. В полосе света в дверном проеме появился четкий силуэт женщины-медика в медицинском халате и колпаке.

– Почему недоделанного? – спросила она, выходя на крыльцо.

– Потому что живой, – ответил старший сержант. – Хотя, крыша у него протекла: фамилию свою не помнит.

Я все еще не мог опомниться. Для галлюцинации ощущения были слишком реалистичны. Хотя мне трудно было судить, раньше галлюцинаций у меня не было. Может так и должно быть?..

Мы всей толпой вошли в больницу. В просторном холле под высоким потолком ярко светила большая люстра с закрашенными белой краской плафонами. Пахло хлоркой и мочой. Как говорится, бедненько, но чистенько. Каменные мозаичные полы, местами, заметно вытоптаны. Стены до половины выкрашены в грязно-желтый цвет, а выше – побелены.

Очень меня впечатлили старые, тысячу раз покрашенные, застеклённые деревянные межкомнатные двери и оконные рамы. Окна даже были заклеены от сквозняков полосами белой ткани. Потрясающие декорации!

Хотя я снова поймал себя на мысли, что для галлюцинаций это все как-то слишком натурально. И почему Советский Союз? Мое подсознание зачем-то от стресса меня решило в детство закинуть?

– Стойте у входа! – приказала врач нам с Николаевым. – Засрете сейчас здесь всё.

Наконец, я обратил внимание на эту женщину: она была молода, с красивыми чертами лица, очень строгая и уставшая. Русые волосы сзади выбивались из-под белого колпака. Она была очень стройной. Даже белый халат унисекс не мог скрыть её красивую фигуру. Какая свежая, естественная красота! Давно такой не видел. Я с удивлением и восхищением смотрел ей вслед, пока она не скрылась за дверями с надписью «Прием неотложных пациентов».

Николаев стянул с себя сапоги и начал стаскивать с себя мокрую шинель.

– Раздевайся! Что стоишь? – рявкнул он на меня.

Я, на всякий случай, начал расшнуровывать свои потрепанные ботинки.

– Алексей Вениаминович! – обратился Николаев к старшему сержанту. – Я шапку форменную из-за него в реке утопил. Что мне теперь будет?

– Расстрел, Николаев! Расстрел, – ответил Ефремов.

Николаев из кармана форменной рубахи достал удостоверение. По его растерянному виду я понял, что оно потекло. Младший милиционер молча протянул свое удостоверение старшему.

– О! Тут расстрелом не отделаешься! – обрадованно заявил Ефремов, – Тут поляна! Не меньше.

Вернулась Марина с пожилой полной санитаркой в белом халате и с белой косынкой на голове. Они принесли две заношенные полосатые пижамы и безразмерные кожаные тапки без задников.

– Переодевайтесь, – распорядилась врач.

Было не очень комфортно раздеваться перед всеми догола, но я смотрел, как и что делает Николаев и повторял за ним. Мы переоделись и сразу стало тепло. Мокрую одежду и обувь мы побросали тут же на полу.

Санитарка притащила покоцаный эмалированный таз, покидала туда наше мокрое барахло и утащила куда-то. Вернулась со шваброй, с ведром и принялась старой мешковиной подтирать за нами. Полоскала и отжимала тряпку она голыми руками! Я немного зазевался и больно получил деревянной шваброй по косточке голеностопа. У меня слёзы брызнули из глаз! А санитарка даже не ойкнула. Только глянула на меня сердито.

У согревшегося Николаева стали сильно кровоточить руки и кровь с ладоней обильно стала капать на пол.