Фредерик Оттенс.
Петр Первый Великий. Между 1725 и 1726 годами
Анжело Тозелли.
Панорама Василеостровского района. 1820
Глава девятая
Но вечно память пребывает в сердцах людских царей благих
Луи Каравак.
Портрет Петра Великого на смертном одре. 1725 год
«Его Величество в частных путешествиях по своему Государству при перемене лошадей не входил ни в какой дом, не послав наперед кого-нибудь из своих служителей осмотреть комнаты и не уверившись в том, что там нет тараканов. Некогда один офицер угощал его в деревне недалеко от Москвы, в деревянном доме. Государь весьма был доволен хорошим его хозяйством и домашним распоряжением. Сев уже за стол и начав кушать, царь спросил у хозяина, чист ли его дом от тараканов? “Несколько, – ответствовал сей безумный хозяин, – а дабы мне совсем от них освободиться, то прибил я здесь одного к стене живого”; тотчас указал он перстом на то место, по одну сторону царя, где в самом деле был прибит гвоздем таракан и еще трепетался. Царь столь ужаснулся, увидев нечаянно сие мерзкое ему насекомое, что, вскочив из-за стола, дал хозяину хорошую пощечину и тотчас со свитой своей от него уехал».
* * *
«Видим мы вси, как Великий наш Монарх о сем трудит себя, да ничего не успеет, потому что пособников по его желанию не много: он на гору аще самдесят тянет, а под гору миллион тянут, то како дело его скоро будет? И аще кого он и жестоко накажет, ажно на его место готовы. И того ради не изменя древних порядков, колько ни бившись, проку не будет. Не токмо суда весьма застарелаго, не рассыпав его и подробно не рассмотря, не исправить, но и хоромины ветхия не рассыпав всея, и не рассмотря всякого бревна, всея гнилости из нея не очистити; а судебные дела не только одному человеку, но и множество умных голов надобно созвать, дабы всякая древняя гнилость и малейшая кривость исправити: тяжко бо есть судебная статья».[166]
В 1722 году Петру Первому исполнилось пятьдесят лет, сорок из которых он провел на престоле. Если же считать годы самостоятельного правления, то их набралось тридцать два. Сделано было многое, но далеко не все, что хотелось сделать. Первый русский экономист-теоретик Иван Тихонович Посошков писал чистую правду – помощников у императора было не много. Действительно, «хоромины ветхия не рассыпав всея, и не рассмотря всякого бревна, всея гнилости из нея не очистити».
Одни из сподвижников умерли (Головин, Зотов, Ромодановский, Шереметев…), в других Петр со временем разочаровался. Разочарование хорошо прослеживается в обширной переписке императора с Меншиковым, не просто сподвижником, а настоящим фаворитом, самым близким к Петру человеком до появления Екатерины. Постепенно из писем Петра исчезают обращения «мейн герц», «мейн фринт», «мейн герценкин», «мейн либе камрат», «мейн либе брудер», дружески-шутливый тон меняется на официальный. То же самое мы можем увидеть и в письмах Меншикова, который перестает употреблять фамильярные обращения вроде «господин генерал» и подписывается «по всей форме»: «Всепокорнейший раб вашего величества Александр Меншиков». Но при этом фаворит не утрачивает полностью высочайшего расположения, о чем свидетельствует хотя бы почепское дело.
После изгнания шведов из Малороссии гетман войска Запорожского Иван Скоропадский был вынужден раздать часть малороссийских земель приближенным Петра. Как несложно догадаться, самый большой кусок пирога достался светлейшему князю Меншикову, который «и обеими руками под себя греб, и ногами тому способствовал». Александр Данилович получил аж две волости – Почепскую и Ямпольскую со следующей формулировкой: «Отдаем его княжой светлости место Почеп так с теми, которые до прежних гетманов и до мене належали маетностями, яко и с теми, которые до места Почепа принадлежат». По этим словам выходило, что казаки, проживавшие в обеих волостях, сохраняли личную свободу и не должны были платить Меншикову податей. Но в 1710 году Меншиков добился от гетмана универсала (указа) об исключении казаков из войсковой службы и передаче их «в державу и владение его княжой светлости». Этим дело не закончилось – спустя несколько лет Меншиков вынудил Скоропадского отдать ему еще одну волость – Храповскую, которая граничила с Почепской, а немного позже устроил выгодный для себя обмен земель под предлогом спрямления границ своих владений, в ходе которого часть почепских земель менялись на земли соседней Стародубской волости (не принадлежавшей Александру Даниловичу). При этом казаки, жившие на примежеванных землях, утрачивали личную свободу.
До поры до времени недовольные произволом светлейшего князя жаловались гетману, который только разводил руками – ну что же я могу поделать? – но настал момент (в 1717 году), когда жалобы полетели в Петербург. Испугавшись царского гнева, Скоропадский решил сделать «ход конем» и отправил царю свою жалобу. «И на ту замену просил его княжая светлость у мене комиссаров; по якому требованию посылал я комиссаров, Василия Велецкого и Петра Валкевича, а его княжая светлость прислал от себе комиссарами Алексея Чогликова Ямборского да Богдана Родионова, почепского коменданта, которые с обоих сторон комиссары когда приехали на земли стародубские, смежные с почепскими тогда не равной замены смежных грунтов, но гораздо большую часть полку стародубовского угодий до Почепа востребовали. И так видячи мои комиссары их, комендантов, неслушное требование, жадной замены не чинили и ничего им подлуг их предложения не уступивши, прочь с комиссии разъехались. И от того времени почепские коменданты начали самовольно соседственным смежных сотен обывателем, разные чрез межу чинити обиды: поля позаезжали, на пашнях людских слободы поосажовали, лесы и бортные ухожья попустошили, мельницы иные поотнимали, а с иных, которые до берега почепского плотиною приписаны, берут оклады немалые, чего в Малороссии не водится».
Провинность была большой и выходила за рамки простого хапужничества, поскольку подобные действия могли спровоцировать бунт, к тому же – на стратегически важных рубежах державы. «Ни в чем по тому делу оправдаться не могу, но во всем у вашего Величества всенижайше слезно прошу милостивейшего прощения», – писал Петру Меншиков.
Перемер земель, проведенный по царскому указу, перерос в противоборство между Меншиковым и Скоропадским, который теперь старался «дожать» светлейшего князя точно так же, как тот прежде «дожимал» гетмана. Петр от конфликта устранился, иначе говоря – негласно поддержал своего фаворита. И только после того, как Скоропадский подал в апреле 1722 года челобитную о почепском деле, Петр повелел: «Учинить решение в сенате следующим образом: то, что дал гетман после Полтавской баталии кн. Меншикову и грамотою жалованною утверждено, быть за ним; а что зверх того примежовано и взято, гетману возвратить и послать нарочного, чтоб то розмежование учинил в правду». Никакого наказания Меншиков так и не понес, а вот другой соратник Петра – вице-канцлер Петр Павлович Шафиров, обвиненный в злоупотреблениях по почтовому ведомству, которое он возглавлял с 1701 года, был лишен чинов с имуществом и приговорен к смертной казни. В последний момент Петр заменил казнь ссылкой, но страху Шафиров натерпелся изрядно: палач взмахнул топором над его головой, но топор вонзился в колоду, и был зачитан указ о помиловании. А с чего все началось? С того, что сенатор Шафиров подверг критике почепинские махинации Меншикова.
В последние годы жизни Петра наиболее влиятельным сановником (то есть стоявшим ближе всех к императору) принято считать кабинет-секретаря Алексея Васильевича Макарова, сына подьячего приказной избы[167] вологодской воеводской канцелярии. Точно неизвестно, когда Макаров начал служить Петру, но в документах 1704 года он упоминается в качестве подьячего государева двора, фактически – личного секретаря царя. С 1710 года Макаров именуется «придворным секретарем», а спустя три года становится «кабинет-секретарем». Названия разные, но суть едина: Макаров ведал не только бумагами императора, но и финансами, и различными государственными делами, начиная со строительства царских дворцов и заканчивая отправкой дворянских детей на обучение в Европу. О том, каким весом пользовался секретарь при дворе, можно судить хотя бы по обращению к нему других сановников. «Мой благодетель Алексей Васильевич, здравствуй», – пишет Федор Апраксин. Яков Брюс называет Макарова «Государь мой, Алексей Васильевич», а свояк Петра Борис Иванович Куракин пишет: «Мой господин, Алексей Васильевич!». Макаров не только секретарствовал, но и решал от имени государя некоторые вопросы. Известно, что характер у Петра был вспыльчивым, «неровным», поэтому большое значение имел момент доклада царю о тех или иных событиях. Многие корреспонденты просили Макарова «донести его царскому величеству» «усмотря случай» или «во благополучное время».
