Прокофий Возницын, имевший опыт общения с турками, посоветовал Петру отправить Украинцева не по суше, как это делалось обычно, а на военном корабле – пусть султан посмотрит на русский флот. Петр решил, что до Керчи посольский корабль «Крепость» будет сопровождать эскадра из дюжины больших кораблей под командованием адмирала Головина. Расчет оказался верным: в июле 1700 года в Константинополе был подписан тридцатилетний мирный договор, по которому за Россией оставались крепости Азов, Таганрог и еще две из недавно построенных, а султану возвращалась занятая русским войском часть Поднепровья.[44] Также Россия освобождалась от ежегодной дани, выплачиваемой крымскому хану. Условия не имели большого значения для Петра – ради мира он был готов пожертвовать территориями, поскольку надеялся вскоре забрать отданное обратно.
Пока Украинцев торговался с турками, Петр заключил союз против Швеции с саксонским курфюрстом Фридрихом Августом, получившим при поддержке России польскую корону. Договор с Фридрихом был подписан в ноябре 1699 года с условием, что Россия выступит против Швеции сразу же после заключения прочного мира с султаном.
«Далась Петру эта Швеция!» – может подумать кто-то из читателей…
Далась! Еще как далась! Прежде всего было нужно вернуть территории, ранее захваченные Швецией – Ижорскую и Корельскую земли, а заодно ослабить грозного северного соседа настолько, чтобы он впредь не представлял опасности для России. «Не дразни медведя, пока рогатины в руках нет», – говорят в народе. Кроме того, России требовался выход к удобному для торговли морю: раз уж не удалось утвердиться на Черном море, так следовало попробовать сделать это на Балтийском. К государственным соображениям примешивались и личные обиды – Петр не мог забыть приема, оказанного русскому посольству в Риге, находившейся под властью шведов.
Антишведская коалиция сколачивалась Петром в условиях строжайшей тайны, при выражении всяческого уважения к шведскому королю Карлу XII и его посланникам, прибывшим в Москву для подтверждения вечного мира между Россией и Швецией. Обе стороны рассматривали этот «вечный» мир как паузу, необходимую для подготовки к войне: Петру было нужно «нейтрализовать» Османскую империю, а Карл собирался без помех разобраться с Данией, Саксонией и Речью Посполитой, которую шведы считали своей со времен правления короля Сигизмунда I из династии Васа, бывшего одновременно шведским и польским королем с 1592 по 1599 год.[45] И если кто-то думает, что семилетней династической унии мало для территориальных претензий, то сильно ошибается. К месту можно вспомнить хотя бы князя Юрия-Болеслава, который по отцовской линии принадлежал к польской династии Пястов, а по материнской был внуком князя Галицко-Волынского Юрия Львовича. Юрий-Болеслав правил Галицией и Волынью с 1325 года по 1340 год, в котором он был отравлен своими же придворными, которым не нравилось активное насаждение католичества. Эти пять лет «правления Пяста в Галиции и Волыни» лежат в основе польских претензий на территории обеих княжеств.
В декабре 1699 года Петр привел российский календарь, по которому счисление лет производилось от сотворения мира и год начинался с 1 сентября, в соответствие с европейским календарем, в котором точкой отсчета лет было рождение Христа, а новолетие начиналось с 1 января. Таким образом, после декабря 7208 года наступил январь 1700 года по новому летосчислению. Правда, счет дням продолжили вести по юлианской системе, введенной в Римской республике с 1 января 45 года до н. э. указом Юлия Цезаря, а не по более передовой григорианской системе, получавшей все большее распространение в Европе, поэтому полного соответствия не вышло: когда в России отмечали 1 января 1700 года, в Венгрии или Пруссии уже наступило одиннадцатое. Впрочем, в то время юлианский календарь продолжал использоваться во многих европейских странах, а вот к началу ХХ века он стал анахронизмом, от которого большевики поспешили отказаться точно так же, как от ставших ненужными букв «Е», «Ѳ» и «І».
«А в знак того добраго начинания и новаго столетнаго века, – говорилось в царском указе, – в царствующем граде Москве после должнаго благодарения к Богу и молебнаго пения в церкви и кому случится и в дому своем, по большим и проезжим… улицам знатным людям и у домов нарочитых духовнаго и мирскаго чина перед вороты учинить некоторыя украшения от древ и ветвей сосновых, елевых и можжевеловых, против образцов, каковы сделаны на Гостине дворе… или кому как удобнее и пристойнее, смотря по месту и воротам, учинить возможно; а людем скудным комуждо хотя по древцу, или ветве на вороты, или над храминою своею поставить, и то б то поспело, ныне будущаго Генваря к первому числу сего года, а стоять тому украшению Генваря по седьмой день того ж 1700 года.
Да Генваря ж в первый день, в знак веселия, друг друга поздравляя Новым годом и столетним веком, учинить сие: когда на большой Красной площади огненныя потехи зажгут и стрельба будет, потом по знатным дворам Боярам и Окольничим и Думным и Ближним и Знатным людям палатнаго, воинскаго и купецкаго чина знаменитым людям, каждому на своем дворе из небольших пушечек, буде у кого есть, и из несколько мушкетов или инаго мелкаго ружья, учинить трожды стрельбу и выпустить несколько ракетов, сколько у кого случится».
Регламентация была коньком Петра или, как принято выражаться в наше время, его фишкой. В своих указах царь-реформатор подробно расписывал действия подданных – бери и исполняй, не мудрствуя лукаво, государь уже обо всем подумал, все предусмотрел. Можно было не согласиться с тем или иным указом, но не понять, чего они требуют, было невозможно.
Генрих Бухгольц.
Портрет Екатерины I. XVIII век
Клавдий Лебедев.
При дворе Петра Первого. XIX век
Глава четвертая
От Нарвы до Головчина
Алексей Кившенко.
Капитуляция шведской армии. 1887
«Присутствие духа его было столь же беспримерно, как и великодушие его: сия отличительная черта украшает образ его паче других. Присутствие духа не оставляло его никогда в злосчастнейших приключениях. Он ни мало не терял бодрости. Что может быть несчастнее, как первое его сражение с Карлом XII под Нарвою. Армия его разбита, полководцы его взяты в плен, вся артиллерия его достается неприятелю; меди в России не было для вылития на место потерянной; весь народ был поражен страхом, и в ужасе своем воображал, что торжествующий неприятель разрушит их Отечество. Но монарх при печальном сем известии ни мало не смутился, но сказал хладнокровно: “Шведы победою своею научат нас победить их самих”».
* * *
К началу августа 1700 года, когда Петр наконец-то получил от Украинцева радостное известие о заключении тридцатилетнего мира с Османской империей, войска Фридриха Августа стояли под Ригой, которую никак не удавалось взять. Войско датского короля Фредерика IV вторглось в Голштинию. Вступление в войну России сулило восемнадцатилетнему шведскому королю Карлу XII невыгоднейшую войну на три фронта… Можно с уверенностью предположить, что участники антишведской коалиции не сомневались в своей победе. Но, как скажет позже Лев Толстой: «Чисто писано в бумаге, да забыли про овраги, как по ним ходить». Еще до выступления русских войск в поход Карл XII нейтрализовал датчан, внезапно высадившись с отборным пятнадцатитысячным войском у стен Копенгагена. В перевозке войск шведам помогли британцы, не желавшие усиления Дании, германских княжеств и России. Король Фредерик благоразумно капитулировал, и антишведская коалиция сократилась до двух участников.
