«Хороший обед заставляет забыть о скудном завтраке», – говорят немцы. В Митаве, при дворе курляндского герцога Фридриха Казимира, прием был совершенно иным – таким, что лучшего и желать нельзя. Курляндский герцог хотел произвести хорошее впечатление на русского царя (в шведской Риге этого никто делать не собирался), а кроме того, он был давним сослуживцем Франца Лефорта – оба когда-то сражались против французов на стороне голландцев. «Везде для них [русских] держали открытый стол и развлекали их музыкой и игрой на трубах. Повсеместно на этих пирах пили чрезмерно, словно его царское величество был вторым Бахусом. Я никогда не видел, чтобы люди так пили», – писал в своих мемуарах барон Бломберг, отец которого был курляндским послом в Москве в начале царствования Петра.
С Митавы началась дипломатическая деятельность Великого посольства. Союз с Курляндией сулил две выгоды – политическую (лучше пусть с нами дружат, чем со шведами и поляками) и экономическую (Петр хотел вести морскую торговлю через курляндские порты. Зародившийся союз будет скреплен в 1710 году женитьбой Фридриха Вильгельма, сына Фридриха Казимира, на племяннице и крестнице Петра Анне Иоанновне, будущей российской императрице.
Из Митавы Великое посольство направилось в Кенигсберг, столицу курфюршества Бранденбург, где его приняли еще круче, чем в Митаве. Торжественный въезд, состоявшийся вечером 18 мая, проходил под музыку, орудийный салют и восторженные крики горожан. На пути следования послов по обеим сторонам улиц стояли шеренги прусских солдат под распущенными полковыми знаменами… Курфюст Фридрих Третий имел слабость к пышным церемониям в древнеримском духе, а кроме того, желал перестать быть вассалом польской короны, чему мог поспособствовать союз с Россией. Но в то же время Фридрих боялся навлечь на себя гнев могущественного шведского соседа, и потому союз был заключен в устной форме – Петр и Фридрих поклялись выступать совместно против любых врагов, и на память об этом новый союзник получил от русского царя крупный рубин.
К слову – о польской короне. За время полуторамесячного пребывания в Пруссии Петр обеспечил переход освободившейся короны к нужному претенденту – саксонскому курфюрсту Фридриху Августу, конкурентом которого был французский принц Франсуа Людовик де Бурбон-Конти, кузен «короля-солнце» Людовика XIV. Франция была союзницей Османской империи, и Петру, разумеется, не хотелось иметь под боком проосманскую Речь Посполитую.[31] Принцу Конти удалось приобрести (в прямом смысле этого слова) большинство голосов на шляхетском сейме в Варшаве, но 12 июня Петр отправил из прусского Пилау ультиматум сейму, в котором было сказано: «Мы такого короля французской и турецкой стороны видеть в Польше не желаем». Эти слова были подкреплены выдвижением к российско-польской границе сорокатысячного войска под командованием киевского воеводы Михаила Ромодановского. В свою очередь Фридрих Саксонский вторгся в польские земли с отборным двенадцатитысячным войском. Принц Конти взвесил свои шансы и отказался от короны.
Сорок девять человек из посольской свиты вернулись из Пилау в Россию – Петр понял, что переборщил с изначальной численностью посольской свиты. Оставшиеся направились в Голландию, сильно интересовавшую Петра с практической точки зрения, – голландцы в то время считались лучшими мореходами и кораблестроителями, да в остальных ремеслах достигли большого мастерства. В дороге Петр, не любивший медленной езды, отделился от посольства с небольшой свитой, состоявшей из волонтеров. Опередив посольство на неделю, он решил провести выигранное время в Саардаме, небольшом прибрежном городе близ Амстердама, известном своими верфями. Здесь русский царь вел жизнь простого голландского плотника – махал топором на верфи, а в свободное время осматривал местные мануфактуры. Для того, чтобы завести у себя производство по образу и подобию европейского, нужно было хорошо понимать, что именно ты хочешь получить. Петра интересовали не столько секреты голландских мастеров, сколько принципы организации производства.
16 августа Великое посольство торжественно вступило в Амстердам. Помимо пышного приема и прочих радостей местные власти устроили в заливе «потешное» сражение сорока легких кораблей, разделенных на две эскадры. Одним из кораблей командовал Петр, получивший от этой затеи большое удовольствие. Да и вообще всему посольству в Амстердаме понравилось. «Послов наших дарили статы голландские: большому послу цепь золотая, весом десять фунтов, с гербом голландского государства; другому послу восемь фунтов; дьяку Прокофию Возницыну (пол) – шеста фунтов;[32] дворянам цепи по ста двадцати золотых. [В Астрадаме] октября 28-го огненные потехи были, триумф: во всем городе огни горели и ракетки пущали предивные; за одну ночь, чаю, несколько сот тысяч пущено, на радостях, что во всей Европе мир состоял у всех государей (с французским королем)».[33]
В Амстердаме Петр продолжил работать на верфях, где в начале сентября был заложен фрегат «Петр и Павел», и изучать европейскую жизнь. Практической пользы в Голландии было получено много, а вот политические выгоды приобрести не удалось. Голландцы, только что замирившиеся с Францией после девятилетней войны, отказались присоединяться к антиосманской коалиции, сколачиваемой Петром. Их можно было понять: Россия далеко, а Франция близко, и осложнять отношения с ней опасно. К 21 октября 1697 года дипломатические дела были завершены, но посольство оставалось в Амстердаме до января 1698 года – достраивали заложенный фрегат, нанимали специалистов на царскую службу, продолжали изучать производство, договаривались о закупках оружия и прочего нужного.
7 января 1698 года Петр (по своему обыкновению – впереди посольства) отбыл в Великобританию, которой в то время правил король Вильгельм III. Разумеется, не обошлось без знакомства с королевскими верфями, находившимися в Дептфорде близ Лондона. Здесь Петр уже не махал топором, а изучал теорию кораблестроения, превратившись из плотника в инженера. Для царя и его сопровождения был арендован дом Джона Ивлина, видного ученого и одного из основателей Королевского научного общества. В своих мемуарах Ивлин пишет, что за три месяца дому был нанесен такой урон, словно в нем квартировал целый полк солдат: выбитые окна и двери, выломанные паркетины, ободранные обои, расстрелянные из пистолетов картины. По оценке Ивлина, сумма ущерба составила триста пятьдесят фунтов, которые были сразу же ему выплачены. Надо сказать, что быстрый расчет без торга не смягчил Ивлина, который называл Петра и его свиту «отвратительной компашкой». Впрочем, в расположении Ивлина Петр не нуждался, ведь тот не был ни корабельных, ни каких-то иных дел мастером, а специализировался в садоводстве, параллельно проявляя интерес к архитектуре и нумизматике.
Главным лондонским достижением стала продажа семилетней монополии на импорт табака британскому аристократу Перегрину Осборну[34]. Монополия обещала ежегодную прибыль в двести тысяч рублей (огромные деньги!). Особорн колебался, поскольку знал, что в глубоко религиозной России табак считается сатанинским зельем, но Петр пообещал, что изменит взгляды своих подданных. Первый шаг по приобщению населения к табаку, за употребление которого при царе Алексее Михайловиче рвали ноздри, секли кнутом и отправляли в ссылку, был сделан Петром еще незадолго до отъезда за границу: 1 февраля 1697 года вышел царский указ о разрешении торговли табаком в питейных заведениях – «продавать оный явно в светлицах при кабаках».
Соглашение было выгодным вдвойне (если не принимать во внимание вред здоровью россиян) – на деньги, вырученные за табак, Осборн должен был закупать русские товары. Таким образом прибыльный для казны импорт вдобавок стимулировал экспорт. Приобщение подданных к табаку планировалось масштабным – ежегодный объем табачного импорта составлял две тысячи двести семьдесят тонн (десять тысяч пятисотфунтовых бочек).
