5. Волшебный шлем с проводкáми Завод – секретный; в нём – отдел; учёных лучших пригласили, мозгами чтоб подшевелили, и чтобы выправить пробел. Задача – связь найти в природе нейронов, тонких струн людских с полями космоса, в каких хранится в неизвестном коде и вся история Земли, и вехи каждого народа, и душ бессмертных хороводы, и мысли всякой земной тли. Коль скоро обнаружат связь, возможно нашими умами контакты завязать с мирами — хоть всю Вселенную излазь. Ванюшка бегал на подхвате, толковый малый под рукой вдруг стал фигурой ключевой в изобретённом агрегате. Садишься в кресло, глух и нем, наденут на голову «дуру» — всю в проводках аппаратуру, — могущественный чудо-шлем. Плетутся звуков кружева, а ты приёмником работай, соединяя ноту с нотой, в картины, образы, слова, отцеживая микроволны, которые идут вразлад, чтобы создать видеоряд и кадр фактический и полный. Так воплощаются мечты: в машине времени летает твой мозг, а тело пребывает в тиши, без всякой суеты. Плывут по Ладоге челны, удары вёслами по глади реки ильменистой – и пряди за бортом плещущей волны. А то по волоку с надрывом дружина русичей везёт свои ладьи до ближних вод, до неглубокого пролива, спускаясь в «греки из варяг» средь городов и шумных торжищ, лесов бескрайних, чёрных огнищ. Сказания из древних саг… Картины льются чередой, фиксирует аппаратура то красоту родной натуры, то как солдат идет на бой. Перемежаются виденья: иль правда, или чей-то сказ — вот всадник скачет в поздний час, куда подскажет провиденье; вот горлица оборотясь девицей красною предстала; вот меч добротного закала вдруг достаёт из ножен князь, как воин, непоколебим: сразиться с змеем трёхголовым и даже смерть принять готов он. Иван внимательно за ним следит через свои приборы… И так прошёл примерно год, в который затяжной поход устроил доблестный Суворов. Бил шведов, строил Петербург, с народом гнал Наполеона и, как заправский демиург, сажал наследников на троны; освоил Север и Сибирь; Кавказ; и все пути речные; всю необъятную Россию изведал вглубь, изъездил вширь. Не удавалось обнаружить среди космических полей каких-нибудь благих вестей о тех, кто очень-очень нужен: о брате – где он? И какой? Не ищет ли давно Ивана, родню из Ивановых клана? И как живёт? И что с сестрой? И тут задёргался экран, на мониторе аппарата увидел собственного брата: «Пред Вами Иванов Степан; родился часом в Лебедяни; воспитывался в детдомах; в предпринимательских кругах известный бизнес-горожанин; владеет в Мудленде землёй, и банком, скважиной, отелем, мостом, и нефтяным картелем…». Помехи, кадры вперебой… Потом мелькнул другой сюжет: на фотографии потёртой, на пирсе брошенного порта, отец стоит, а рядом – дед. И, будто, дед живёт в Листвянке. Потом он схвачен, обвинён, расстрелян как двойной шпион, отведав жизни каторжанской. Когда напали на страну, семью с детьми угнали немцы; прошли и голод, и Освенцим; там все и сгинули в войну. Остался лишь один отец, еще мальчишкой; остальные — мужчины рода, молодые, — познав и порох, и свинец, кто был убит, кто стал героем. Отец уехал в Лебедянь и без родителей, без нянь и вырос, и богат семьёю. Но где был дом – труба стоит. И новый Иванов, в скитаньях, с надеждами и ожиданьем, бездомный путь тот повторит. А на подносе, сделав круг, застыло яблоко на блюде, в той стороне, где Ваня – будет… Закончилась пора разлук. 6. По городам и весям Электрички, электрички… Путевая обезличка. Топот, гомон – там и сям: по нужде и по друзьям то страна снялась в дорогу, то ли к чёрту, то ли к богу, то ль на север, то ль на юг. Сердца нервный перестук. Прижимая все карманы, в счёт слагая чемоданы, потирая тыл и лоб, перебежками, взахлёб, исчезаем по вагонам — красным, голубым, зелёным… Ваня в тамбуре стоит, в тёмное окно глядит… Километров будет тыщи, как по свету Ваня рыщет: хоть зимой, да налегке; пусто – в лёгком рюкзачке. Здесь его мы и застали в самом что ни есть начале. В Мудленд яблоко ведёт, где как-будто брат живёт. Сквозь размеренную бытность широта и колоритность, хлебосольность русских душ веет, словно божий куш. Тем и живы, тем и сыты, чувством локтя даровиты — в одиночку не умрёшь, у своих не пропадёшь. Где накормят, обогреют, развлекут в мирских затеях; где на время приютят и советом наградят. Про себя всю жизнь расскажут и тебя сказать обяжут. Где поплачут, попоют, всю округу созовут. Или в тихом разговоре, сострадательные к горю, шепчут над твоим плечом: «Ничего, переживём». И везде – в трудах, в печали, — невзирая на детали, мы по-своему полны чувством собственной страны. Города гудят станками, реки водные – судами, сёла пашут, сеют, жнут; в небе лайнеры ревут. Ваня всё на ус мотает, корни русские вбирает — понемногу, по чуть-чуть, но в итоге – не прогнуть. И в несчастьях, и в невзгодах, стал защитником народа личным вкладом, кулаком и примером, и добром. Дал отпор ночным бандитам, вдруг проснувшись знаменитым; и последних сто рублей на охрану журавлей перечислил без сомнений; на разборке двух селений примирил ребят крутых и джигитов молодых, вразумлял и верховодил; помогал на огороде старым, если нет родни; спас мальца из полыньи. По дорогам то и дело путешествовал он смело через горы, через лес — много видел расчудес. Как-то рыбку золотую без труда, совсем вручную, в Волге вечером поймал, «Вот-те на!», – в сердцах сказал. Как ведётся по сказаньям, рыбка – это к пожеланьям. Просит, значит, отпустить, обещает подсобить — выполнить любую волю. В ощущенье нужной роли Ваня вспоминает Крым: «Вороти его своим». Рыбка плавником взмахнула. «Так и быть…» – Ему кивнула и ушла на дно в купель. Не прошло и трёх недель — Крым соединен с Россией, с Родиной, могучей, сильной. Пышен красками салют. Ваня тоже тут как тут. В граде Китеже на страже, — видел, – в строгом камуфляже, рать военная стоит — мир ракетами хранит. Там же местная наука создала такую «штуку»: тронешь пальцем рычажок — от врага один песок. Да врагов-то слишком много — и в дому, и у порога. Шлют несчастья и беду, тёмных вихрей череду злые, подлые шайтаны силою своей поганой. Заправляет тьмой Кащей, засылает плохишей, чтобы воздух наш травили, изнутри нас развалили, а вдобавок вдоль границ понарыл пороховниц. Фитилём кричит-грозится, ничего он не боится, потому как смерть его прям в игольное ушко спрятана и не достанут ту иглу из-под охраны. А игла-то та в яйце, а яйцо – в литом ларце. Где ларец – никто не знает, каждый сам себе гадает. На Урале, в зоне «Эм», выбившись из сил совсем, наш Иван попал на базу, где в конце концов, не сразу, всем неверящим назло отыскался НЛО. И вступив в контакт с пришельцем, главным по Земле сидельцем, по планетам полетал, между делом поспрошал: где же, дескать, смерть Кащея; где ларец, в каких помпеях? Тотчас же вселенский Разум, не моргнув раскосым глазом, молвит: «Друг ты мой Земной, тот ларец – под пеленой из зелененьких бумажек, через них вершится кража. Вы их долларом зовёте; за бумажки отдаёте вашу собственность, труды. Это – сочные плоды, и подручные Кащея их едят, от них жиреют. Толстый слой цветных бумаг погружает мозг во мрак; вы ларца не разглядите, хоть ищите, не ищите; надо сбросить пелену, у нее вы все в плену. Только тот дурман рассеяв, вы найдете смерть Кащея». Ваня за итоги рад, написал наверх доклад. Но шальная электричка прибыла в село с табличкой, зрящей косо: «Арестань»… Ты куда приехал, Вань? Побоюсь прослыть занудным: это, кажется, не Мудленд. |
