Очнулся ум в младенчестве босом
в Добрянке. Дом бревенчатый, крыльцо,
по огороду куры бродят сонно,
цыплята глупо носятся гуськом,
ведро в колодце брякает кольцом.
Живали, так сказать, слегка стеснённо.
Старушка вместо матери была —
Ариной звали; одиноко ей
на старости пришлось тужить без мужа.
Ванюшку пацаном подобрала.
Читала сказки. Не было добрей.
Боялся только, что больна, не сдюжит.
В науках школьных преуспел вполне.
По вечерам на станции тайком
картошкой приторговывал варёной,
чтобы копейки принести казне
домашней: всё, что мог своим трудом…
Гордился личным вкладом, просветлённый.
Ванюшка, сделай; Ванечка, приди,
поправь и помоги – со всех сторон.
Умён, и нарасхват, и расторопен.
Учись-ка знай; и вечно впереди:
и «пять», и «молодец», и «чемпион».
И в доме всё путём – ну, прям, феномен.
Да не судьба. Старушка умерла.
Из-под надзора тотчас драпанул,
не утирая слёз, – уже учёный.
И вновь дорога дальше повела,
Иван её намеренно согнул,
умом прозревший, сердцем закаленный.
На самом деле вовсе не пропал,
а странствовать пустился по стране
и безбилетником узнал Россию.
Челночничал с вокзала на вокзал,
то прятался, то примыкал к шпане,
и родину увидел как стихию.
И реки широки, леса – темны;
за цепью гор – долины и поля,
равнины и холмы, и всюду – люди…
Как в мощном вихре, переплетены
их судьбы, жизни и сама земля.
Работают…, а думают о чуде.
Тоска томила: где же Лебедянь?
И как её найти, в каком краю?
Был в Кашине, Коврове, в Гусь-Хрустальном.
Был в Истре и Ельце. И где та грань,
пройдя которую, ты – не в бою,
а в мире справедливом, идеальном?
Ванюшу встретил в Троицке дедок,
сказал: «Тебя, сынок, ждет чудо, да! —
И жжет глазами, передав поверье. —
Тебе минул шестнадцатый годок,
а через год твой возраст навсегда
застрянет на семнадцати, поверь мне.
А как, – продолжил, – сыщешь Лебедянь, —
тебя там ждут, – так юность потечёт,
как прежде. Многотрудный путь, далёкий:
душе и телу – нахлебаться всклянь;
верстам и километрам минет счёт,
пока увидишь край тот синеокий».
И дал Ванюшке жостовский поднос
да яблоко к нему – такое б съесть! —
антоновское: «Так оно и будет
показывать на каждый твой распрос,
и где те спать, и где пока осесть,
и далее идти тебя принудит…
В той Лебедяни счастлив весь народ:
там солнце греет в солнечные дни,
зимою много снега и веселья;
на утро приготовлен бутерброд,
живут добротно, будто все – сродни,
никто не унывает от безделья.
Там каждый – самый; сам себе творец;
там выбирают умного во власть;
златые горы там, и небо – сине;
и каждый заработал на дворец,
и не толкнёт того, кому упасть.
Эх-ты, сынок, вот там и есть Россия!»
Проговорив, исчез дедок-вещун,
а яблочко толкает под откос, —
с горы, навстречу людям на дороге.
Иван плутает, как медведь-шатун,
и вскоре принесли в Болванский нос
затёртые Иванушкины ноги.
Прижился в городе. Облуплены дома.
Болванский Нос стоит во всём наперекос.
Кривые улочки, навалено дерьма…
Архитектуру заменила кутерьма.
Тут он и рос.
Народ – невзрачный, неказистый; оглуплён,
завистлив, пыжиться горазд и вороват,
как чуть задержится хоть с чем-нибудь вагон,
наутро – пуст;
фабричный двор – опустошён;
всё – нарасхват.
Да это что, втихую растащили мост,
приноровили по хозяйству по частям.
Теперь за речку объезжают по сту вёрст,
иначе нет дороги на родной погост,
весь путь – из ям.
А вот в соседней Воровайке управдом
все двери с петель, крышу с дома распродал,
жильцы не могут жилконторовский ярём
поизвести ни по суду, ни так – силком.
Дом – как вокзал.
Каким-то образом застрявши у чужих,
Ванюшка проучился год, а может, два,
не забывая на день сгинувших родных,
и Лебедянь вдали, и вещих слов благих.
Да что слова!
Тайком посматривал на жостовский поднос,
глядел на яблоко – недвижимо лежит.
Когда, когда? Уж позади зима, мороз,
и просьбы тайные из юношеских грёз.
И тут – кульбит!
Ожило яблоко, прибилось к стороне,
в которой Дивногорск. И близок, и далёк
он наравне болваноносовской квашне.
Каких чудес и волшебства там только нет!
Каждое – впрок.
Серебряные купола рождают свет;
хрустальным башенкам и звёздам нет числа;
и храмов разноцветье – как один букет
в заре и отсветах взлетающих ракет.
Колокола..!
Иван глядел на дивный град во все глаза.
Машины в воздухе парят, как по земле.
Нужна гроза – тотчас запустится гроза.
Что может интеллект – всего не рассказать;
лишь обомлеть.
Поездил Ваня в подработке там и сям:
грузил до одури в Чугуеве кирпич,
в Пупках мёл улицы, расклейщиком реклам
на Кушке был; бродил по ягодным местам —
сам стал как «бич»!
Однажды дело в Дураково занесло;
послушал на собранье речь министра школ:
«Зачем учить? – он говорил. – Знать – тяжело;
мы учим деток потреблять, а знанья – зло».
Так и смолол!
Толкало яблочко вперёд, быстрей вперёд —
опять и снова в Дивногорск. Иван решил
переезжать… А тут забрали на завод.
Учиться в вузе начал – книгам стал черёд.
Только и сил…
