— Всех женщин и стариков надо от отряда отделить, — твердо стоял на своем Джордже. — Они связывают нас по рукам и ногам. Из-за них мы несем неоправданные потери. А если Костичу женина юбка дороже судьбы отряда, пусть отправляется, куда желает. Он и ему подобные только мешают нашей борьбе и революции.

Атмосфера накалялась. Вишнич страстно доказывал свою правоту. Костич недовольно смотрел на него, не зная, что сказать в ответ, и лишь презрительно усмехался. Жизнь приучила его держать язык за зубами. По характеру он был упрямым и редко менял свое мнение.

В самый критический момент спора из темноты раздался голос Лолича. Он говорил от имени двенадцатой роты как ее временный командир. Эта рота была самой сильной в отряде, и с мнением ее представителя нельзя было не считаться.

— Среди беженцев у меня лично нет никого, — начал он развязным тоном, — поэтому мне безразлично, оставите вы их при себе или прогоните. Тем не менее должен сказать, что, по моему мнению, от них надо избавиться. Но я не согласен и с Джордже насчет отступления. Двенадцатая рота не хочет отсюда отступать.

Заявление Лолича вызвало замешательство среди присутствовавших на совещании. Раздались разноречивые возгласы, стало шумно.

— Вы должны принять во внимание, — Лолич начал объяснять причину своего решения, — что Лабуд с группой выполняет ответственное задание. — В действительности Лолич думал лишь о Гордане. — И мы не имеем возможности известить их о том, что уходим отсюда. Следовательно, когда Лабуд вернется, то попадет прямо в руки четников. Поэтому двенадцатая рота до возвращения Лабуда никуда не пойдет.

Большинство было согласно с Лоличем. Люди тешили себя иллюзией, что положение еще не такое опасное, каким оно видится комиссару, и что Вишнич преувеличивает, когда пугает катастрофой. В то время у партизан ни комиссары, ни командиры не имели права единолично принимать решения. Все важные вопросы решались голосованием. Шумадинец был бессилен что-либо изменить, и поэтому ему часто приходилось идти на компромисс, поступать не так, как он считал правильным. Однако сейчас, когда опасность, нависшая над отрядом, была особенно велика, он подумал было о том, чтобы нарушить решение, принятое совещанием, и взять всю ответственность за судьбу отряда на себя. Но, поразмыслив, пришел к выводу, что его действия могут еще больше усложнить ситуацию, вызвать озлобление и расколов отряде, подорвать доверие бойцов и командиров к комиссару отряда. «Будь что будет, — решил он. — Если суждено умереть, надо умереть, сохранив честь и достоинство в глазах товарищей. Но мы так просто не отдадим свои жизни, будем бороться до последней капли крови!»

Шумадинец распорядился принять самые тщательные меры, чтобы подготовиться к круговой обороне. Под покровом темноты роты заняли все подходы к селу, устроили засады, выслали во все стороны разведдозоры и стали ждать появления противника.

Перед рассветом еще больше похолодало. Бойцы сидели съежившись, засунув руки в рукава шинелей и курток. Каждый думал о своем. Многие размышляли о России, о русских. Они слышали из передач радио, что в России стоят сильные морозы, и удивлялись людям, которые живут и воюют в таких условиях.

«Только нас и русских немецким фашистам не удалось одолеть. Всю Европу растоптали, а на нас споткнулись!» — думал Шумадинец. Он был глубоко убежден, что в грандиозной битве победит тот, кто ведет справедливую войну, кто защищает правое дело. Он обходил роту за ротой, внимательно и неторопливо осматривал позиции, перебрасывался короткими репликами с бойцами, отдавал командирам необходимые распоряжения. Снег похрустывал под ногами. Вдали виднелся Космай, вершина которого была окружена туманной дымкой. Лес на его скатах грозно гудел под напором усиливавшегося ветра. Местные крестьяне знали, что так бывает всегда перед переменой погоды. В близлежащих селах стояла тишина. Четники ничем не выдавали своего присутствия, казалось, их совсем здесь не было. Комиссар даже засомневался в правильности своей речи на совещании. Может, он зря поднимал тревогу, может, разведчики пятой роты ошиблись в оценке сил четников и приняли за большой отряд их мелкие группы, имевшие обыкновение рыскать по селам в поисках добычи?

Однако его сомнения продолжались недолго. Со стороны ближнего села, Дрлупы, донеслась длинная пулеметная очередь. Видимо, четники заметили какой-нибудь партизанский дозор и открыли по нему огонь. Патронов они не жалели, это чувствовалось сразу.

Четники обычно стреляли наугад — партизаны открывали огонь лишь по очевидной цели. Ни одного лишнего выстрела, каждая пуля должна была сделать свое дело — таков был непреложный закон партизанской войны. За короткое лето и долгую дождливую осень партизаны неплохо научились драться, научились и побеждать, и переносить поражения. Все имеет свои причины, подчиняется своим законам — и победы, и поражения. На войне не бывает, чтобы все было гладко. Но на сей раз Шумадинец был уверен, что позиция отряда выбрана наилучшим образом. Если бы были в достатке боеприпасы, здесь один взвод мог задержать и уничтожить целый батальон.

Двенадцатая рота разместилась в промоине выше дороги. Перед ней возвышались отвесные скалы, в разрыве между которыми пролегала извилистая щебеночная дорога. Именно оттуда грозила наибольшая опасность — в любую минуту здесь могла появиться немецкая механизированная пехота. Надо было что-то срочно предпринять, чтобы закрыть противнику путь.

Подумав, Шумадинец решил перекопать дорогу канавой, а наверху, на скалах, создать запас камней, чтобы в нужную минуту столкнуть их вниз. Разве не так дрались сербы против турок? Каменная лавина грозное оружие в горах, пожалуй, опаснее гранаты и пули, так как от нее некуда ни укрыться, ни убежать.

«Если Лабуд взорвет виадук, — размышлял Шумадинец, — фашисты бросятся его преследовать. Следовательно, их надо достойно встретить. Для этого лучшего места, чем это, — не найти». И он приказал двенадцатой роте осуществить его замысел.

Место для засады было выбрано там, где почти отвесная крутая скала прижимала дорогу к самому краю глубокой пропасти. В расщелинах скалы можно было удобно расположить огневые точки.

Чтобы ускорить оборудование засады, комиссар перебросил сюда два взвода из роты Вишнича, но этого оказалось мало — было очевидно, что к утру засада не будет готова. Тогда комиссар, взяв с собой нескольких бойцов, отправился в ближайшее село за помощью, и уже через полчаса оттуда начали подходить крестьяне с кирками, ломами, лопатами.

Темп работ сразу возрос. Одна группа бойцов и крестьян перекапывала дорогу глубокой поперечной канавой, другая возводила на уступе скалы длинную стену из крупных камней, которые в нужный момент должны были рухнуть вниз, на головы вражеских солдат.

Шумадинец трудился вместе с «каменщиками». Время от времени он останавливался и всматривался в сторону Лапаревской высоты, где находился виадук. Но там все было неподвижно и тихо. В голову комиссара лезли тревожные мысли. Он пытался представить себе действия группы Лабуда, и перед его глазами возникала картина мощного взрыва, взметающего ввысь бетон и железо. В противном случае придется посылать новых людей, если не весь отряд, чтобы выполнить приказ Окружного комитета о выводе виадука из строя.

— Какая тишина, словно нет никакой войны, — прервал его мысли подошедший Лолич. — Что-то Лабуд не дает о себе долго знать, не случилось ли чего?

Шумадинец пожал плечами.

— До рассвета еще часа два, — как можно спокойнее произнес он и вновь принялся таскать камни.

А стена между тем быстро росла и в длину и в высоту. Глядя на нее, комиссар радовался, как ребенок, которому удалось своими руками соорудить что-то интересное и трудное. Будет, чем фашистов угостить!

Когда стена была готова, комиссар распорядился разбить крестьян на десятки и на каждую группу выделить по одному бойцу в качестве старшего. Задача десяток состояла в том, чтобы по команде столкнуть каменную стену вниз, когда немцы будут вынуждены остановиться перед канавой на дороге.