– Ну-ка, хлебни, духмяный-то какой!

– Да уж, хлебнул.

Причмокивая губами, покрякивая от удовольствия, выпили из цибарки, на всякий случай прихваченной из обоза.

– Вина, хоть коней пои…

– Да-а-а, только кони не с нами.

– Давай подконвойным дадим, всё ж люди, хоть и красные.

Швечиков с Новоайдарсковым совсем случайно и неожиданно быстро для себя раздобыли хлеба у какого-то растерянного интенданта, и потащились груженные добытым продовольствием к дальнему углу бахчевой пристани, где их дожидались казаки сотни и кучка оборванных и полураздетых подконвойных красных пленных.

Старшим у пленных был седой, с вислыми усами, похожий на сельского кузнеца, бывший красноармеец. Он как мог успокаивал бедолаг, которые переживали о своей дальнейшей участи. Он и сам понимал, что при таком столпотворении в порту с ними могут возиться до первой стенки, благо их здесь не перечесть. Поэтому, пленные обнадеживающе обрадовались, когда увидели, что им несут на старом одеяле хлеб, да еще стали разливать кому в кружки, а кому и просто в ладони красное вино.

И казаки, и пленные насытились, разомлели. Шашки конвоиров были вложены в ножны, а винтовки составлены в козлы, правда, на почтительном удалении от группы пленных. Когда согрелись вином, потянуло на откровенные и рассудительные разговоры. Особой злобы ни с той, ни с другой стороны уже не чувствовалось. От вынужденного скучного ожидания и безделья сначала перебрехивались ничего не значащими фразами. Затем, как и водится, разговор пошел посерьезнее и покрупнее…

Один из пленных красноармейцев примиряюще рассуждает:

– Вот если б вы казаки свои, казачьи, порядки стали уставлять по российским волостям и уездам, то мы б за вами пошли… Ей Богу, пошли бы. У вас ведь много хорошего! И земля, чтоб по справедливости была поделена, и начальство промеж себя выбирать, да чтоб воли, как говорится, поболе. А так как, эти… – поморщившись, он осуждающим кивком показал в сторону пристроившихся невдалеке добровольцев – марковцев и дроздовцев.

Затем продолжил:

– Они ж за собой помещиков и колонистов приволокли, а те за шомпола и по дворам все стаскивать обратно в свои усадьбы. А тех, кто не отдавал растащенное добровольно, того, сами знаете, как оно было по законам военного времени…

Новоайдарсков, пристукивая себя по колену нагайкой, обдумав услышанное, беззлобно пробасил:

– У вас у всех еще будет возможность узнать до конца все нутро этих социалистов. Жену-то свою на всю жизнь после первой брачной ночи не узнаешь, так и с ними. Обещают много, но обещаниями мы все дюже перекормленные.

В спор вступил упрямо молчавший до сих пор седой красноармеец:

– А как же пословица: «Стерпится – слюбится?»

– Не то, что любить, терпеть невозможно! Даст Бог, продержимся… Появятся у нас силы и не бросят нас французы. Тогда может не только к вам в Таврию, но и на свой Дон вернемся. Мы тогда пра-а-а-вильно все дело поведем, и так поведем, чтоб было без повторов ошибок. Нам бы только продержаться…

– И что, сразу же за шомпола, за винтовки и… пли?!

– Но-но, ты, давай, не агитируй. За агитацию в боевых порядках знаешь, что бывает. Особливо с пленными.

– Какие у вас боевые порядки? Эти, что ли? – седой красноармеец кивнул головой на забитую толпой соседнюю пристань, где шла погрузка на баржу.

Обвешанная гроздьями людей, она никак не могла отчалить. Каждый норовил хоть как-то вползти ужом, протиснуться на палубу, в трюм, сидя, стоя. Как угодно и куда угодно, лишь бы уплыть…

Крики, яростная ругань, вопли и стоны придавленных разъяренной толпой слились и перемешались в один сплошной ураган из человеческих страстей: от безысходного горя и страха, и до бурной радости от того, что удалось попасть на корабль. Когда же сдерживавший безжалостный напор толпы взвод дроздовцев был вплотную приперт к краю пристани, у молодого командовавшего этим взводом поручика, не выдержали нервы.

– Штыки к бою!

И дроздовцы, примкнув штыки к винтовкам, наставили их на напирающую толпу. Казаки сотни Швечикова, тоже на всякий случай взяли шашки наголо, а винтовки наизготовку. Баржа медленно переваливаясь то на левый, то на правый бок, отошла от причала.

Серые шинельные ленты из людей ползли и ползли к кораблям мимо бивака гундоровцев на бахчевой пристани. Сотню Антона Швечикова никак не отправляли для погрузки на старую, растрепанную и мигом распухавшую от пассажиров баржу, которая сновала между портом и пароходом «Екатеринодар» И казаки, и пленные красноармейцы стали волноваться.

Молодой казачок Миша Дергачев залез на крышу соседнего здания и стал оттуда докладывать Антону Швечикову обстановку:

– Грузятся все. Кораблей десятка два. Одни далече стоят, а другие у причала.

В это время действительно шла погрузка Донского корпуса на пароходы «Екатеринодар», «Россия», «Поти», «Самара», «Мечта» и «Феникс».

Толпой беженцев штурмовались и небольшие корабли, стоявшие у причальных стенок. Проклиналась судьба… Проклинались красные… Страх остаться в Крыму и попасть в немилость победителям, пересиливал страх погибнуть в открытом море на суденышках, на которых если и можно было куда то дойти, так это до ближайшего Таманского берега. Некоторые из этих корабликов даже не имели названий, а только номера. Одна из таких посудин, переполненная людьми, накренилась в сторону берега, и чтобы спасти ее от перегруза капитан дал команду:

– Руби концы!

Толпа охнула. Старый священник Отец Евлампий, притиснутый толпой к борту проговорил:

– Словно пуповину отсекают. Слава Богу! Отчалили. Слава Богу! Не остались…

Не остались на берегу и казаки швечиковской сотни. Изрядно переволновавшись, они наконец снялись с пристани и оказались на пароходе «Екатеринодар». Вконец измученные погрузкой, стали устраиваться и обживаться в дальний путь.

Прилаживая под голову переметную суму, Антон заметил тощего воробья, пытавшегося забиться под железный карниз над иллюминаторами парохода. Воробей также как и люди отчаянно штурмовал занятую другим воробьиным семейством застреху. Бился с хозяином застрехи, воробьем, своими легкими крылышками, выставляя вперед лапки с коготками.

– Ну ладно, нас прогнали и мы куда-то на этом корабле поплывем, а ты воробышек, чем перед новыми властями провинился? Вроде бы даже твои дальние родственники, жиды, власть теперь в стране держат, а ты все туда же, на чужбинку.

Антон удобно пристроился на бок, и толкнув Новоайдарскова добавил:

– Может там овёс для него будет получше, и клевать там чего больше? Но сдается мне, что вряд ли. Оставайся пока не поздно…

И они с Сергеем стали прогонять воробья, но тот упорно возвращался и возвращался.

– Пущай плывёть, божья тварь, – увидев настойчивость строптивой птицы, сказал давний друг Антона, – всё ж веселей будет на этой железной байде.

Погрузка войск заканчивалась. Суда вышли на рейд и стали на якоря. Черный дым, пароходы угольного цвета, ставшие носом в открытое море, всё это напоминало траурную похоронную процессию с огромным количеством участников в ней. По кораблям уже мгновенно разнеслось, что караваном они идут Турцию, в Константинополь. В легкой туманной дымке с правого борта судов как на ладони был виден живописный крымский берег. Все смотрели на исчезающий в их жизни, тающий на глазах город и уменьшающиеся вдали изгибы покидаемого родного берега! Крестились, шептали «Отче наш». Вопрошая при этом: «За какие наши грехи тяжкие столь суровая плата?»

А после молитвы добавляли: «Прощай, Родина! Прощай, Россия! Больно, невыносимо больно…!»

Молодой казак Дергачев, любивший всё разведывать, поднялся к самой дымовой трубе парохода «Екатеринодар», и, вернувшись оттуда доложил Антону Швечикову, что рядом стоит целый плавучий городок в двадцать пять кораблей.

Один катерок быстро сновал между ними. Он словно жеребенок в конном табуне бегал между кобылами – матками и искал свою кормилицу. Некоторые корабли напоминали старых и больных людей. Отхаркивали воду из сливных труб чуть выше ватерлинии. Кашляли черным дымом, натужно сдвигались с места как больные со своих кроватей. Заклепки этих кораблей того и гляди могли при качке высыпаться из их изношенных тел и разлететься по палубе, как шрапнель по полю боя. Эти старые и слабые суда старались не перегружать, а нагружали сверх всякой меры и разума пароходы получше. Это привело к тому что на «Екатеринодаре», где находился Донской гундоровский полк скопилось более пяти тысяч человек.