— Сухой пересказ, конечно, ничего не дает. Постой, чтобы ты лучше почувствовал, я тебе изображу два-три стиха:

— Это прекрасно, — сказал Мартен. — Чертовски хорошо.

Матье Матье, порозовев от волнения, благодарно смотрел на друга. Он взял его за руку и спросил:

— А как твой роман? Нашел, кого уморить?

Мартен покачал головой. Нет, никого он не нашел. Матье Матье преисполнился сочувствия. От поэзии он добрел, и ему очень захотелось помочь лучшему другу. Его осенила мысль, и голосом, слегка дрожащим от жертвенной лихорадки, он предложил:

— Хочешь, я войду в твой роман?

— Нет, — возразил Мартен. — О чем ты говоришь! Во-первых, тебе еще надо написать поэму. И потом, нет, нет и нет! Никогда не соглашусь! Меня совесть замучает!

Немного помолчали. Матье Матье был очень взволнован собственным великодушием. Тем временем Мартен размышлял.

— Конечно, — произнес он, — пристроить тебя мне было бы очень просто. Например, я тебя отчетливо вижу в той главе, которую сейчас пишу…

— Раз ты не хочешь, то и говорить не о чем, — оборвал его Матье Матье. — Тебе еще много осталось работы?

— На неделю, от силы дней на десять. Сейчас я рассчитываю на событие, которое вот-вот должно произойти. Я жду одного человека.

Человек, которого ждал Мартен, все не приходил, и с каждым днем он все больше нервничал. Роман его очень продвинулся, и начальника отдела уже почти невозможно было держать в рамках, он унимался только в минуты отчаяния. Тогда он был как малый ребенок и, рыдая, ползал у ног Армандины. Бедная женщина сопротивлялась из последних сил.

Наконец как-то вечером, после ужина, предупредив заранее по телефону, к Мартену пришел издатель. От писателя не укрылось, что он плохо выглядит и одежда на нем болтается.

— Садитесь. Я совершенно не ждал вашего прихода. Представьте, я сам думал завтра утром к вам заглянуть для делового разговора… Да, мне бы нужен аванс.

— Приходите, поговорим… Не помню, в каком состоянии наши с вами расчеты, но думаю, что смогу что-нибудь сделать.

— А я так в этом уверен. Вчера вечером я общался с одним издателем, не хотелось бы называть имя, так вот, он заговорил со мной об Армандине, которую видел на вечере «Пера на ветер». И он сказал, что после такого успеха вы, наверно, отвалили мне изрядную сумму. Мне не хотелось его разочаровывать, но мне все же было неловко за мой потрепанный костюм.

— Зачем мне его имя? Знаю я этого издателя. Он вам что-нибудь предлагал?

— Так, ничего определенного…

— Берегитесь! Его издательство на грани разорения. И потом, он, как и многие другие, норовит нажиться на жертвах, на которые я иду, чтобы создать имя моим авторам… Обещает он много, а результаты довольно скромные… Имейте в виду, что если вам прямо сейчас нужны деньги, то я готов…

Издатель извлек чековую книжку, Мартен заикнулся об авансе в тридцать тысяч франков, издатель взвыл от возмущения. Однако Мартен наседал, а издатель защищался без должной энергии. В конечном счете писатель сунул в карман чек на пятнадцать тысяч франков, на пять тысяч больше, чем рассчитывал.

— Я пришел поговорить с вами о вашем романе, — сказал издатель, когда с делами было покончено. — Меня очень интересуют ваши персонажи, и, в частности, Армандина… Очаровательная женщина, я испытываю к ней горячую симпатию. Как любезно было с вашей стороны не занимать ее в дневные часы, чтобы я мог ее лучше узнать, — я очень вам благодарен. К сожалению, Армандина поддается изучению хуже, чем я надеялся… Понимаете? Она очень сдержанная, мне не удается проникнуть в нее глубже…

— Не следует ее осуждать, — заметил Мартен. — У нее столько забот…

— Вот об этих заботах я и хотел с вами поговорить. Если я правильно понял намеки Армандины, она чувствует себя несвободной из-за того, что зять питает к ней страсть, которую она не разделяет. Уступить ему она не хочет, но ей кажется, что, если в ее жизни появится кто-то другой, это будет предательством…

— Такие чувства делают ей честь, — отозвался Мартен.

— Конечно… хотя, если подумать, настойчивость этого вашего Субирона отвратительна… и ей бы следовало положить предел… — Тут издатель замолчал и, казалось, ожидал, что Мартен подхватит и продолжит его мысль, еще не до конца сформулированную. Мартен этого не понял, и гость жизнерадостно продолжил: — Дорогой друг, помните тот день, когда вы впервые заговорили со мной о вашем романе? У нас с вами тогда вышел весьма энергичный обмен мнениями насчет развязки. Если память мне не изменяет, я проявил изрядную неуступчивость. — Издатель дружески похлопал Мартена по плечу и усмехнулся: — О, я знаю, что вы на меня не в обиде! Но конечно, все эти запреты не следует принимать всерьез. Само собой, вы абсолютно свободны; и если вы хотите, чтобы кто-нибудь умер… Я-то думал об Альфреде Субироне. В сущности говоря, этот персонаж занимает слишком много места. И потом, не стану скрывать, его исчезновение порадовало бы меня не меньше, чем вас.

Мартен одобрительно кивнул и, поскольку издатель ждал ответа, с печалью в голосе произнес:

— Как жаль, что вы пришли так поздно. Вчера вечером я кончил роман. Я больше не в силах был длить сопротивление Армандины. В конце концов неистовство начальника отдела победило ее. Она уступила. Кстати, все вышло очень возвышенно, очень трогательно. Она просто раздевается, и он… да вы сами прочтете, не хочу портить вам удовольствие.

Издатель побледнел, лицо его исказилось; он был сражен. Заикаясь, он спросил:

— А вы не могли бы добавить еще главу?

— Невозможно, — возразил Мартен.

Он достал из ящика рукопись и положил ее перед собеседником.

— Вот она, последняя глава. Видите, вот здесь, после слова «упоение», я написал: «Конец».

С очевидностью не поспоришь. Издатель долго молчал, изнывая от разочарования. Когда Мартен уже убирал на место рукопись, он сухо произнес, без особой надежды, а лишь для очистки совести:

— Верните чек!

— Попросите о чем-нибудь, что мне по силам. Мне бы очень хотелось вас порадовать, — отвечал Мартен. — И потом, не отчаивайтесь, какого черта! Ничто еще не потеряно! Я распростился с моими персонажами, но их жизнь продолжается. Начальник отдела уже перенес воспаление легких, возможен рецидив… Армандина может устать… Будьте понастойчивей!

— Нет, нет, я чувствую, что для меня эта история кончена, — вздохнул издатель. — Вы уже придумали название для романа?

— Еще нет.

— Если хотите меня порадовать, назовите его «Армандина».

— Даю слово.

Роман «Армандина» имел бешеный успех. Критиков и элитарную публику потрясло, что в книге нет ни одной смерти. «Армандина» разошлась меньше чем в полгода, только во Франции было продано круглым счетом семьсот пятьдесят тысяч экземпляров. Мартен купил несколько новых костюмов и пару ботинок из тюленьей кожи. Своему лучшему другу Матье Матье он подарил прекрасную авторучку, и тот засел за великую эпопею, чтобы спасти поэзию.

Инспектор Эскюэль просматривал у себя в кабинете табели лучших учеников, чьи имена красовались на доске почета; вдруг он услышал хлопки дверей и едва уловимый шорох, топот многочисленных ног по гравию школьного двора. В десятый раз за утро он в бешенстве вскочил со стула, сверкая глазами и потея, и подбежал к закрытому окну. Увы, ключ от ящика стола зацепился за пуговицу жилета, и на освобождение из плена Эскюэль потратил около минуты. Когда наконец он приподнял уголок занавески, ученики, отпросившиеся у преподавателей, уже выстроились у писсуаров на другом конце двора. Эскюэль смотрел им в спины, но не узнавал; их разделяло около ста метров, ему видны были только силуэты школьников — в тени, под козырьком крыши. Однако жестикуляцию он различал довольно явственно. Всего ребят было четверо, примерно одного роста, и каждый, как полагается, занимал свою кабинку серого цвета. Встреча четырех учеников разных классов сразу показалась Эскюэлю подозрительной. На то он и был инспектор, чтобы не верить в невинные совпадения, тем более учитывая его беспокойный характер и некоторые недавние события. Здравый смысл и опыт подсказывали, что простым совпадением здесь и не пахнет. Поэтому Эскюэль заметил, что один из учеников справляет нужду, помогая себе левой рукой, а его товарищи действуют правой: левая у них просто свисает вдоль тела. Одним взмахом ладони Эскюэль протер запотевшее от жаркого дыхания стекло, вгляделся в мальчишек пристальнее и обратил внимание, что чудак-левша поднял свободную руку и что-то делал ею — что именно, инспектор не столько видел, сколько угадывал по движению локтя. Кровь прилила к лицу инспектора, он побагровел, шея в крахмальном воротничке раздулась, Эскюэль сглотнул обильно набежавшую слюну, и в животе у него заурчало. Наконец-то он вычислил преступника, который вот уже с неделю разрисовывает стены и двери постыдными граффити, позорящими его, инспектора, и честь его супруги. Рыхлое откормленное тело Эскюэля содрогнулось: то была жестокая радость хищника в предвкушении добычи. Еще несколько секунд ожидания, и отвратительный пачкун обернется, полностью себя выдаст. Эскюэля охватило такое нетерпение, что ему казалось — мальчики писают целую вечность. Он уже готов был распахнуть окно и крикнуть им, чтобы никуда не уходили. Но тут он услышал стук в дверь и шаги по паркету. Двумя руками он замахал на вошедшего, призывая к тишине. В глубине двора один из учеников слегка присел и шагнул к дверце, собираясь покинуть кабинку.