Да, это возможно – ведьма способна отдать сердца обратно своим Бессердечным, и тогда они возвратятся к обычной человеческой жизни. Вспомнят о том, кем были раньше, до Бессердечия. Вот только Ноктюрна говорит, что мы (на самом деле я, конечно) нужны ей для защиты от людей, которые охотятся на нее. Но это не мешает мне продолжать молить ее о свободе. Я ползала на коленях, удовлетворяла все ее прихоти, спрашивала, что может изменить ее решение, но она раз за разом лишь мягко отказывала.

И я смирилась. Может, я и не могу выбраться из леса, но зато слышу, как болтают торговцы и дворяне в каретах перед тем, как я обворовываю их до нитки. И я знаю, что люди ненавидят ведьм. В Пасмурной войне полегла большая их часть, а оставшиеся прячутся в лесах, пещерах, скрываясь во тьме от человеческих глаз.

Но даже если это невозможно – даже если кажется, что такое никогда не случится, я упрямо цепляюсь за крошечный осколок надежды, что когда-нибудь верну себе свою жизнь и опять стану себе хозяйкой. Я завидую убийце-келеону, сгораю от зависти к каждому, кто проезжает по Костяной дороге. Поглощенные собственными проблемами, они все же вольны делать что угодно, идти туда, куда хочется. Им бы замереть на мгновение и осознать, что перед ними целый мир, что они уже обладают самым драгоценным – властью над собственной судьбой.

У меня отняли ее в день смерти, и с тех самых пор я гоняюсь за ее призраком. Так что в этой пьесе я скорее трагическая фигура.

Я высовываю язык, от этих мыслей во рту появляется горечь. Как нелепо… Трагическая? Я? Безупречно модная и искрометно остроумная – такие эпитеты мне бы больше пришлись по душе. Ну и хотелось бы уже прекратить заниматься самобичеванием.

Крав всегда знает, о чем я думаю. Он обладает поразительной способностью читать лица – возможно, это особое умение Принца-Воина, а может, все из-за наличия дюжины братьев и сестер. Мы сидим бок о бок, разглядывая оленьи останки.

– Ноктюрна приберется с помощью магии, – заявляет он.

– Хвала Старому Богу, – вздыхаю я. – Представляешь, какие останутся пятна?

Воцаряется тишина, снаружи доносится стрекот сверчков.

– Ты ведь уже спрашивала ее? – осторожно интересуется Крав. – Про наши сердца?

Я бросаю на него колючий взгляд.

– Как ты об этом узнал? Подслушивал?

– Она всегда оставляет дверь открытой, – бурчит он. – И ты всегда заводишь разговор примерно в это время. Я не сплю и слушаю.

– Чтобы больше такого не было, – строго замечаю я. – С этого момента.

– Речь и о моем сердце тоже! – протестует он. – Я хочу знать, когда получу его обратно.

Я думала, что только мои надежды разбивались снова и снова. Специально приставала к Ноктюрне с вопросами наедине, чтобы не задеть чувства Крава и Пелигли. Но все старания оказались напрасны – он подслушивал.

– Ты должна спросить ее опять, – настаивает он. – Мне кажется, на этот раз она обязательно их вернет.

– Не вернет! – обрываю я. – Мы никогда не получим их назад, ясно? Ни сейчас, ни потом. – Пелигли вскрикивает от моего тона. Крав вздрагивает, его глаза вдруг наполняются слезами, и меня тут же охватывает чувство вины. – Крав, о нет. Прости меня, я…

Он вскакивает и бросается к двери. Я делаю несколько шагов за ним, но Крав быстрее любого из нас – если он не захочет, никто его не поймает. Мне не стоит и пытаться устраивать догонялки в лесу, рана от кинжала истощила меня сильнее обычного.

Пелигли тянет меня за руку, глаза ее полны страха.

– Это… Это же неправда, да? Мы ведь вернем их… однажды?

Пелигли была обращена добровольно, но даже ее юный разум устал за десятилетия бессмертного существования. Не важно, насколько ты юн и горишь рвением, рано или поздно любой Бессердечный устает. Устает от пожирания сырой плоти. Устает от неизменного пейзажа вокруг. Устает от ядовитого гласа внутреннего голода, звучащего у нас в голове. Устает от ощущения пустоты, несовершенства, неполноценности. Устает просыпаться с осознанием, что от превращения в монстра нас отделяют всего несколько пропущенных ужинов. Устает от того, что не помнит, как жил прежде и кого любил.

Я иду по саду, покачивая Пелигли на руках, рой светлячков освещает ее заплаканное лицо, пока всхлипы не переходят в икоту, а маленькое тельце не погружается в бледное подобие сна, доступное Бессердечным. Мы не нуждаемся во сне, ведь наши тела восстанавливаются автоматически, с помощью магии, однако человеческий мозг порой забывает об этом и возвращается к старым привычкам. Я захожу обратно в коттедж и осторожно укладываю Пелигли на овечью шкуру, на которой она спит.

– Прости, – шепчу я, укрывая ее. – Прости, что я была так жестока.

– Огонь сегодня такой чудесный, не правда ли? – бормочу я, чтобы заглушить голос. – Такой… горячий. Исполненный… пламени. – Я замолкаю, а затем продолжаю, обращаясь к самой себе. – Как и прежде, поэт из меня никудышный.

Я встаю и подхожу к очагу, чтобы погреть ладони. Пламя странное – черно-голубое, как застарелый синяк, но Ноктюрна никогда не объясняла, почему оно такое необычное. Впрочем, я и не интересовалась – откровенно говоря, ее объяснения магических штучек чаще всего абсолютно бессмысленны. Мои пальцы тянутся к крепкой железной клетке прямо над огнем. Прутья достаточно толстые, но в просветах между ними все же видны три сосуда с бьющимися внутри сердцами. Я как-то спросила Ноктюрну, зачем она подвесила их над огнем. Ведьма лишь улыбнулась и ответила, что сердца необходимо держать в тепле, неважно, с помощью огня или заклинаний. На железной клетке – вмятины, оставленные мной в прошлом: охваченная гневом, я лупила по ней отцовским мечом до тех пор, пока руки не начинали кровоточить, а ноги не подкашивались. Хотела уничтожить свое сердце, чтобы прекратить это раз и навсегда. Позже я узнала из книг, что подобное называется «уничтожением», и это единственный способ покончить с Бессердечным, не считая убийства ведьмы-хозяйки.

И хотя клетка кажется совершенно обыкновенной, она заколдована. Просунуть что-то между прутьями невозможно – там стоит невидимый барьер. Ноктюрна лишила нас даже возможности свести счеты с жизнью.

Одним словом, все сложно, как я и сказала лисе.

Сердце Пелигли самое маленькое. Ее сосуд старый, поцарапанный, истерзанный временем. Сосуд Крава из морского стекла с гравировкой из виноградных лоз. Его сердце чуть больше и бьется очень быстро, как будто с усилием. Возможно, из-за того, что Крав бежит. Предложу ему утром тренировочный бой длиннее обычного. Ему понравится такое извинение.

Мое сердце – в середине. Елизера – или коротко Зера – фамилии не помню, вторая Бессердечная ведьмы Ноктюрны. Шестнадцатилетняя на момент смерти. Мое сердце, самое большое из трех, покоится на дне резного красного сосуда. В книгах пишут, что ведьмы изготавливают сосуды своими руками, хотя некоторые предпочитают мешочки или ящички. В этом ремесле они практикуются с юности, по мере взросления становясь все искуснее. Изделия Ноктюрны – от простого сосуда Пелигли до элегантной емкости Крава – демонстрируют рост ее мастерства. Сколько еще сосудов будут лежать здесь бок о бок десять или двадцать лет спустя? Я молюсь всем богам, чтобы к тому времени моего сердца здесь не было. Слишком страшно увидеть сосуд, выполненный искусней, чем сосуд Крава.

В этот миг дверь наверху шаткой лестницы со скрипом отворяется, и луч света скользит по моему лицу.

– Зера? – спрашивает Ноктюрна. – Не могла бы ты подняться на минутку?

– Возможно, – протягиваю я. – Или я могла бы остаться здесь и не утруждать себя домашними хлопотами.

Ведьма смеется.

– Отпугивать наемников вряд ли так уж хлопотно для тебя.

– Ты права. Это пустяки. Но этот пустячный геморрой – в моей заднице.

– Никаких наемников, обещаю.