Придворные тихонько посмеиваются между собой, но стоит королю Срефу поднять руку, смешки тут же стихают.

– Это Весенние Невесты, мой принц, – говорит король терпеливо. – Они знатного рода. Они много учились и практиковались, чтобы оказаться здесь. И они заслуживают большего уважения.

«Кое-кого отругали», – напеваю я про себя. Принц Люсьен окидывает короля пронизывающим взглядом.

– Конечно, ваше величество. – Презрение, с которым он произносит «ваше величество», очевидно.

«Считай себя счастливчиком, принц, – думаю я. – В этом жестоком мире у тебя хотя бы есть отец».

– Однако, – принц поворачивается к придворным, – слишком часто мы приравниваем знатность происхождения к здравомыслию и благоразумию.

Его глаза обводят комнату, и в этот раз вельможи молчат. Шарканье ног и покашливания демонстрируют крайнее неудовольствие. Пусть я здесь недавно, но его позиция мне знакома. Точно так же ведет себя молодой лесной волк со старшими; принц бросает вызов знати, и по побелевшим костяшкам пальцев короля и полному ужаса взгляду королевы я понимаю, что он затеял опасную игру.

– Давайте же поприветствуем Весенних Невест так, как это делали короли во времена Старого Бога. – Принц простирает руки. – Оценив их нрав.

Придворные возмущенно перешептываются. Тяжело не заметить серебряные полукружия с тремя продетыми сквозь них спицами, если они на каждом здании в городе; здесь, в Ветрисе, царит Новый Бог, Кавар. Пасмурная война во славу Кавара велась тридцать лет назад, и последователи Старого Бога были истреблены или изгнаны из Ветриса. Его изваяния низвергнуты, а храмы разрушены. Ныне поддерживать традиции Старого Бога равносильно смертному приговору. Король это понимает – и мгновенно прикрывает сына.

– Властители тех времен заблуждались, однако они заложили основы процветания этой страны. Дороги, стены, дамбы – все это было построено королями древности. Стереть их с лица земли было бы преступлением против истории, против истины. Позвольте вспомнить одну старую традицию здесь, сегодня, и с достоинством почтить память былых времен.

Ловко выкрутился. Чтобы понять это, не обязательно быть мудрецом. Принц Люсьен выглядит раздраженным попыткой отца успокоить придворных, но скрывает это и снова поворачивается к нам троим.

– Ответьте на вопрос в меру своих возможностей, как только поднимете вуали. Какова цена королю?

Повисает долгая пауза. Я почти слышу, как натужно скрипят мозги у девушек рядом со мной. Придворные перешептываются друг с другом, и хихикают, и поглядывают в нашу сторону, приподняв брови. Ценность короля неизмерима. Сказать нечто иное было бы безумием. От гнетущей смеси веселья и презрения, витающей в воздухе, у меня по коже бегут мурашки.

В конце концов Прелесть поднимает вуаль и откашливается.

– Цена королю – миллион – нет! – триллион золотых монет. Нет – семь триллионов! – Смех придворных становится громче. Прелесть краснеет, как свекла. – Простите, ваше величество. Мой отец никогда не учил меня счету. Только шитью и прочему.

Король добродушно улыбается.

– Все в порядке. Это был очаровательный ответ.

Принц молча указывает на Грацию. Судя по лицу, он явно не впечатлен.

Она делает реверанс и поднимает вуаль.

– Ценность короля невозможно измерить, – чеканит девушка. – Она словно самая высокая горная вершина Толмаунт-Килстеды и так же широка, как Бескрайние болота на юге. Ценность короля глубже темноты на дне Бурлящего Океана.

В этот раз придворные не смеются. Кто-то начинает негромко аплодировать, остальные подхватывают.

– Очень красноречиво, – говорит король. Девушка, очевидно довольная собой, вновь приседает в реверансе и с надеждой смотрит на принца Люсьена. Но он лишь сильнее морщится.

– Теперь ты, недотепа. – Принц наконец указывает на меня. – Что скажешь?

Его оскорбление жалит, но всего на мгновение. Конечно, я нескладная по сравнению с ним. Как и все остальные. Полагаю, единственный, кто не кажется принцу нескладным, смотрит на него из отражения в зеркале.

Я выдерживаю его взгляд, обжигающий кожу, точно солнечные лучи. Его презрение ко мне, к стоящим рядом девушкам, ко всем знатным особам в этом зале ощутимо. Он ничего не ждет от меня, впрочем, как и от остальных, – я вижу, как в миг, когда я открываю рот, глаза его затуманивает отвращение.

Он не ожидает ничего выдающегося. Значит, я должна измыслить нечто особенное.

Я медленно поднимаю вуаль и произношу:

– Цена королю – одна картофелина.

Воцаряется тишина, а затем волна шока прокатывается по залу, звучат вздохи и возмущенные шепотки. Стражники-келеоны, бешено виляя хвостами, стискивают свои алебарды и щурят глаза, напоминающие кошачьи. Любой из них способен разорвать меня пополам, словно лист бумаги, вот только это не убьет меня. Лишь выдаст как Бессердечную – прислужницу ведьмы – всему королевскому двору, а это куда хуже, чем выпущенные кишки. Ведьмы верят в Старого Бога и воевали против людей в Пасмурной войне. Мы враги.

Я враг, надевший личину знатной барышни, только что оскорбившей короля в глупой надежде привлечь внимание принца.

Королева прижимает платок к груди, явно задетая моими словами. Король приподнимает бровь. Принц, наоборот, улыбается. Сперва улыбка прячется в уголках его рта, но через миг все его лицо озаряет веселье. «Он симпатичный, – мысленно отмечаю я, – вполне приятный, когда не ведет себя как собачье дерьмо». Он прочищает горло, снова овладев собой.

– Ты продолжишь или мне прямо здесь и сейчас бросить тебя в подземелье за попытку очернить достоинство короля?

Келеон делает шаг вперед, и мое отсутствующее сердце сжимается. Как по мне, идея заключить меня в темницу чересчур радует принца. Я поднимаю подбородок, стараясь держаться прямо и казаться спокойной. Сильной. Я произведу впечатление или буду убита за слишком длинный язык. Все просто.

На самом деле совсем не просто.

Потому что я не могу умереть.

Потому что в отличие от девиц рядом, я здесь не для того, чтобы произвести впечатление на короля, или выйти замуж за особу королевской крови, или обеспечить место при дворе своему отцу.

Я здесь ради сердца принца Люсьена.

Буквально, не фигурально. Хотя фигурально было бы проще, не правда ли? Заставить парня влюбиться легко, судя по тому немногому, что мне запомнилось из прежней человеческой жизни, – всего-то и нужно, что комплименты, потупленные глазки и платье с глубоким вырезом, возможно, пяток платьев – и вот уже они податливы, как глина. Но я здесь ради того, что бьется у него в груди, и я добуду его сердце, хитростью или силой. Но чтобы подобраться так близко, мне нужно завоевать его доверие.

Принц привык к идиотам и подхалимам. Я должна дать ему противоположное. Быть особенной. Алмазным клинком пронзить плоть его скучной аристократической жизни.

– Для большинства жителей этой страны, для простого люда, – с нажимом продолжаю я, – одна картофелина олицетворяет разницу между голодной смертью зимой и возможностью дожить до весны. Одна-единственная картофелина означает жизнь. Одна картофелина может стать спасительной благодатью. Для людей короля, живущих в его деревнях, в его королевстве нет ничего драгоценнее одной картофелины.

Шепотки в зале стихают, на лицах знатных господ проступает смущение. Они не представляют, что значит умирать от голода, я уверена. А вот я знаю, каково это, не понаслышке.

Я вновь встречаюсь глазами с принцем. Он тоже смущен, но по-другому. Принц смотрит на меня так, словно никогда не встречал никого подобного. Словно я какой-то необычный образец, хранившийся в прохладном погребе для дальнейших научных изысканий. В его взгляде больше нет скуки, лишь крайнее изумление. Мне следовало бы отвести глаза, принять скромный или смущенный вид, но я этого не делаю. Я говорю глазами те слова, которые не могу произнести вслух.

«Я не цветок, который можно сорвать по твоей прихоти, злой волк. Я гончая, готовая к охоте. Я Бессердечная, одно из тех созданий, при виде которых твои люди бежали в страхе тридцать лет назад».