И’шеннрия поджимает губы.

– Твое отсутствие уважения к моему – к нашему – делу просто неприемлемо. Твой медальон стоил жизни четырем…

– Ведьмам, – заканчиваю я. – Знаю.

– Понадобилась изворотливость, куча бумажной волокиты, правильные взятки в правильное время, чтобы тебя признали моей родственницей… – отрывисто бросает она, потирая лоб. – Фишер, вези нас домой.

Фишер натягивает поводья.

– Уже везу, мадам.

– Не надо на нем срывать раздражение, – прошу я. – Я одна виновата.

– Он тебе позволил, – отвечает она. – Такое не должно повториться.

– Никто ничего мне не «позволяет». Я делаю, что хочу.

– Ты делаешь то, что я тебе говорю, или не видать тебе свободы.

В карете повисает тишина. Я проглатываю беспомощные злые слова. Она права. Она права, но это не означает, что мне это нравится. Все, что мне остается, – это смотреть, как скромные здания и лавчонки сменяются просторными изумрудными лужайками и идеально ухоженными садами. Словно драгоценный камень в короне, квартал знати располагается в центре города, изумительные дворцы из песчаника скрываются среди зелени и величественных статуй.

– Здесь живут семьи Первой крови, – холодно говорит И’шеннрия. – а также министры. Есть Министр Кирпича, который отвечает за строительство дорог в Каваносе, кораблей и культурных объектов. Министр Крови отслеживает семейные ветви Первой и Второй крови. Он распределяет капиталы и следит, чтобы наследство попадало в руки правильных наследников. Именно он «нашел» тебя и вернул тебе титул.

– Чем ты его подкупила? Должно быть, чем-то умопомрачительным.

– Министр Монеты приглядывает за государственной казной. – Она лишь повышает голос, игнорируя мои крамольные слова. – Он также контролирует все торговые пути, импорт и экспорт.

Пока мы проезжаем мимо, я срываю с куста яркий цветок герани, зарываюсь носом в оранжевые лепестки и глубоко вдыхаю.

Карета проносится мимо светлых особняков и подъезжает к более скромному дому из темного камня. Железные пики украшают карнизы и парапеты, напоминая шипы озлобленного животного. В отличие от голых, аккуратных зеленых террас других домов, здесь царит осторожный хаос с кустами черных роз и длинными, тонкими стеблями полупрозрачной призрачной травы. Земля усеяна шипами и черными лепестками, а подгнившие багровые ягоды алеют в грязи, словно раздавленные сердца крошечных созданий. Даже в самых диких мечтах не могла я себе представить, что окажусь в месте более мрачном, чем лес Ноктюрны.

Едва карета останавливается, перед ней выстраиваются три человека в темной униформе. Фишер помогает нам с И’шеннрией выйти, и леди отправляет их с застенчивым на вид мальчиком позаботиться о лошадях. Остаются лишь пожилая женщина, под грузом лет почти согнувшаяся вдвое, и мужчина чуть помоложе с элегантной белой бородкой и усами.

– Мэйв, Реджиналл, позвольте представить вам Зеру И’шеннрию, мою племянницу. – И’шеннрия указывает на меня рукой, и они кланяются, хотя у Мэйв поклон больше похож на сухой кивок. Меня одолевает желание сказать, что в соблюдении формальностей нет нужды, но тут я замечаю за изгородью соседский особняк. Разодетые в пух и прах мужчина и женщина прогуливаются мимо, пристально разглядывая нас из-под дамского зонтика. Все же формальности необходимы, если я собираюсь обдурить этих господ.

– Мэйв – наша образцовая кухарка, – поясняет И’шеннрия, – а Реджиналл занимается хозяйством. Реджиналл, не поможешь Зере отнести ее вещи в…

– У меня ничего нет, – отмахиваюсь я. – Не беспокойтесь об этом.

– Напротив, – Реджиналл указывает на крышу кареты, где покоятся несколько сундуков. – Кажется, вы привезли довольно много.

Округлив глаза, я поворачиваюсь к И’шеннрии.

– Сколько же вы купили в ателье?

– Кое-что из белья и несколько шалей, – отмахивается она. – Реджиналл, будь добр, при случае сожги старое платье, которое лежит на дне голубого сундука.

Реджиналл кивает. С удивительной скоростью он снимает сверху первый сундук, но второй я все же успеваю поймать.

– Миледи, я возьму их. Пожалуйста, идите в дом, – настойчиво говорит он.

– Ерунда. У меня две руки, не так ли? Я и сама способна позаботиться о своих панталонах. Помочь, по крайней мере.

Мэйв моргает своими мутными глазами, словно не может поверить услышанному. Парочка господ за изгородью звучно смеются.

– Неужели И’шеннрия настолько обнищали, что им приходится самим таскать вещи?

– О, не будь таким грубым. Они могут услышать!

– Посмотри на их поместье – оно вот-вот рухнет! Могут клеветать на меня сколько влезет. Все равно никто не верит поклонникам Старого Бога…

В их словах столько яда, что меня охватывает дрожь. Я знала, что аристократы жестоки, но это переходит все границы. И’шеннрия смотрит на них, затем на меня, берет мою руку и ведет к темным дверям дома. Я пытаюсь улизнуть, но ее хватка оказывается слишком крепкой. Она провожает меня в гостиную и усаживает на темно-серый диван. Затем садится в высокое кресло напротив, точно королева.

– Ты не будешь предлагать помощь слугам.

– Ваши слуги – ходячая древность! – протестую я. – Вы не можете заставлять их таскать тяжести!

– Реджиналл более чем способен справиться с тяжелой работой.

– Это не значит, что вы можете…

– Мое имение – не королевский двор, – плавно продолжает она. – Я нанимаю свободных людей, плачу им жалованье. При дворе так не принято – там слуг должно быть видно, но не слышно, во всех смыслах. Что, если ты поможешь, а придворные увидят? Они могут решить, что слуга не справляется со своей работой. Их вышвырнут на улицы этого жестокого города, где другие работодатели не наймут их из-за слухов о некомпетентности.

– Это… безумие. – Мой живот бунтует, словно там поселился ураган. И’шеннрия пригвождает меня взглядом своих безучастных ореховых глаз.

– Это то, как живет Ветрис, и то, как будешь жить ты. Я буду учить тебя в этой комнате каждый день до заката. Завтрак в семь. Чай с пирожными в полдень и ужин в восемь. И тебе придется переодеваться к каждому из этих трех приемов пищи.

– Три разных наряда – это абсурд!

Она и бровью не ведет.

– Твоя комната наверху, четвертая дверь слева. Встретимся в этой комнате завтра утром в семь тридцать. Немного опоздаешь, и будут проблемы. Я выражаюсь достаточно прозрачно?

– Прозрачнее, чем лед в вашем жестоком сердце, – шепчу я. И’шеннрия встает, и ее губы складываются в едва заметную улыбку, а пышные темные волосы слегка развеваются. Впервые я вижу, как ее холодная маска самообладания по-настоящему оживляется, по-настоящему теплеет, и все же есть в этом проявлении слабости что-то глубоко безнадежное.

Ее взгляд останавливается на портрете в холле. Картина написана маслом, с нее улыбается белоснежной улыбкой симпатичный темнокожий мужчина. Мимо него мы пронеслись, когда И’шеннрия втащила меня в дом, но теперь у меня есть возможность рассмотреть изображение получше. Он молод, гораздо моложе И’шеннрии сейчас. Талант художника несомненен, но вовсе не это делает изображение примечательным – дело в самом портрете. Есть в этом мужчине что-то успокаивающее, темно-серые глаза лучатся бесконечной мудростью, словно осколки бриллианта, с которыми нам никогда не тягаться. Царственный, отделанный золотом мундир выдает в нем аристократа, а судя по той нежности, с которой смотрит на него И’шеннрия, – это, должно быть, лорд И’шеннрия. Муж, которого она потеряла из-за Бессердечных. Из-за войны.

– Это приятно слышать, Руберион, не так ли? – мягко обращается к портрету она. – То, что мое сердце все еще может хоть что-то чувствовать спустя столько времени.

Портрет молчит, и я тоже.

Будь я человеком, я бы вошла в свою скромную комнату и немедленно рухнула на кровать с балдахином. По моим подсчетам, почти целый день мы провели в дороге. Но я не человек, поэтому вместо того, чтобы тратить время на сон, я считаю ромбы на потолке и размышляю о своем неизбежном провале.