Парнишка фыркает, не впечатленный. Он выглядит младше меня и останется таким до тех пор, пока Ноктюрна не вернет ему сердце и он вновь не начнет взрослеть. Его черные кудри падают на глаза цвета мшистой зелени, а кожа оттенка глубокой умбры такая же гладкая, как у младенца. Его полное имя Крав Ил’Терин Малдхинна, из рода Малда Железного Кулака. Он Принц-Воин Бескрайних болот, третий и последний Бессердечный ведьмы Ноктюрны, но я придумала ему другое прозвище, которым он крайне дорожит.

– Посмотри на себя, Ворчун. – Я подхожу к нему, демонстрируя, что его макушка достает мне лишь до плеча. – Не дорос ты еще меня допрашивать.

– Да чтоб тебе провалиться! – огрызается он.

– С радостью. – Я хлопаю его по руке. – Как только найду что-нибудь перекусить. Ноктюрна сказала, что оставила еды. Ты уже ужинал?

Он вытирает рот рукой, и на рукаве остаются красные следы.

– Немного. Я не проголодался.

– Чушь. Мы всегда хотим есть.

– А вот я нет. – Мальчик гордо задирает подбородок. Он стал Бессердечным всего год назад – и до сих пор по-детски не может смириться с этим фактом, как и я когда-то. – А теперь ответь мне. Почему ты не убила того келеона? Он же напал на тебя.

Мы шагаем рядом, и деревья снова расступаются. В густо-лиловых зарослях наперстянки и паслена утопает круглый каменный дом, не больше и не причудливее любого другого деревенского домика. Магический полог укрывает его крышу от сильных дождей и снега. Из жестяной трубы поднимается дымок. В нескольких окошках заметно теплое сияние свечей. И уж не знаю, что особенного в этой поляне, но светлячки облюбовали ее, как ни одну другую в лесу, – в воздухе мигают целые облачка бирюзовых огоньков.

– Не все, что нападает на меня, заслуживает смерти, Крав, – спокойно поясняю я и не жду, что он поймет: люди в Бескрайних болотах живут по правилам военного времени.

– Число моих ранений должно равняться числу убитых врагов, – цитирует он любимую поговорку своей родины. Я со смехом подбираю запачканные кровью юбки, чтобы подняться по лестнице к скрытому входу.

– Он не был моим врагом.

– Но он пытался тебя убить! – возражает Крав.

– Это потому, что он не знал, что я такое. Невежество не является преступлением, Ворчун, оно со временем лечится.

Я отодвигаю гобелен, прикрывающий дверной проем. Воздух в коттедже всегда спертый, с густым ароматом трав и специй, а в очаге у стены танцуют языки пламени. В центре комнаты яма, выложенная речными камнями, в которой «отдыхает» разделанная оленья туша с остекленевшим взглядом. Впервые войдя в дом и увидев такого оленя, я подумала, что Ноктюрна совершенно не разбирается в украшении дома. Однако очень скоро я поняла, что для этого жуткого атрибута есть причина – сырое мясо необходимо Бессердечным для жизни. И под «жизнью» я подразумеваю «продолжать существовать как разумное существо, контролирующее свои действия». Мы чудовища, это точно. Но пока мы едим сырое мясо, можем быть чуть менее… чудовищны. Всему виной голод, наполняющий нашу опустевшую грудь, гноящийся, точно плохая рана. Его никогда не утолить, он никогда не пройдет. Но пока мы регулярно пожираем свежую плоть, голод не усиливается, не запускает свои темные щупальца по венам и не туманит разум, превращая нас в нечто куда более страшное.

В зверей. В берсерков. В монстров. И как бы мне ни претили любые традиции, я все же ем отвратительные внутренности оленя каждый день, как порядочная Бессердечная. Ведь мне нравится осознавать себя адекватной.

Потому что однажды я познакомилась с тварью внутри себя. И в тот день поклялась, что больше никогда не выпущу ее наружу.

Я отгоняю мрачный голос, отрывая полоску оленьего мяса и приправляя его травами из корзины. А затем проглатываю все одним махом, стараясь не кривиться. Хоть голод и нельзя полностью заглушить едой, он все же немного утихает, к моему облегчению.

Я мою руки в стоящей в углу каменной чаше и сажусь на подушку рядом с Кравом.

– Итак, как прошел твой день?

Он сидит, надувшись.

– Могла хотя бы искалечить этого келеона на всю оставшуюся жизнь.

– И у меня все прекрасно, спасибо, что спросил, – щебечу я и встаю. – Где Пелигли?

– Может, спит? Я ей не нянька.

– Пелигли! – кричу я у лестницы. – Ужин готов!

Вслед за шелестом одеял слышится легкий топот по деревянному полу, и высокий голосок отзывается: «Зера, Зера, Зера, Зера». Копна морковно-рыжих волос сбегает вниз по ступенькам и врезается прямо в меня. Пелигли – первая Бессердечная Ноктюрны – задирает голову вверх. На бледном круглом лице четырехлетней девочки румянец, в черных как ночь глазах сияют искорки. Ей не терпится приступить к еде – ее зубы, длинные, неровные, острые, точно кинжалы, медленно растут, вылезая из маленького детского ротика. Мы способны контролировать появление своих чудовищных клыков, но в состоянии голода это дается сложнее.

– Зера! Ты вернулась! Ты сегодня заработала монеток? – спрашивает она.

– Монеток нет. Но я сделала несколько ужасных вещей, так что день прошел не зря. – Я с улыбкой убираю пальцем пылинку из уголка ее глаза. Пелигли протягивает ко мне ладошки, показывая, что «хочет на ручки», так что я подхватываю ее, сажаю на бедро и подхожу к оленю.

– Мне нравятся ужасные вещи, – заявляет она.

– Ничего подобного.

– Нет, нравятся! – настаивает она, вырываясь из объятий. Я отпускаю Пелигли и смотрю, как она мчится навстречу ужину. Пухленькими пальчиками девочка выковыривает оленьи глаза, закидывает их в рот, словно вишенки, и счастливо жует, повторяя: – Ужасные вещи – это интегесно!

– Интересно, – вяло поправляет Крав.

Она улыбается окровавленным ртом.

– Ага!

Полное имя Пелигли – Пелигли, ни много ни мало. Если нас с Кравом Ноктюрна обратила в Бессердечных, когда мы висели на волоске от смерти, то Пелигли пришла к ней по собственному желанию. Еще до Пасмурной войны она была сиротой, слонявшейся по улицам Ветриса. Повстречав Ноктюрну, Пелигли последовала за ней и с тех пор никогда ее не предавала. Хотя девочка выглядит младше нас обоих, она служит ведьме уже сорок лет. И настаивает, что именно Ноктюрна не позволила ей участвовать в Войне, а это ничтожное, но все же благословение. Сомневаюсь, что война хорошо отразилась бы на детском разуме – тем более что ей пришлось бы воевать.

Именно этим и занимались Бессердечные во времена Пасмурной войны – убивали. Такова наша стезя и причина, по которой нас создавали. Ведьмы ведь такие же люди, просто наделенные магической силой. Но, оказывается, если умеешь создавать из ничего гигантские огненные шары и превращаться в животных, легко можно нажить врагов. Или, по крайней мере, нагнать на других людей страха. Потому что люди, как правило, боятся всего на свете – а уж гигантских огненных шаров и подавно. Нытики, что с них взять.

Я разглядываю ряды потрепанных книг на полках Ноктюрны – колдовских манускриптов, повествующих об истории ведьм. Я перечитала каждую по тысяче раз, потому что разглядывать засохшую на корнях деревьев грязь наскучивает уже через месяц. В книгах говорится, что Бессердечные – воины ведьм. Их телохранители. Пушечное мясо, скажем так. Впрочем, пушки существуют лишь в Пендроне и известны своей чудовищной отдачей, так что… В сущности, мы лишь живые марионетки в руках ведьмы. Барьер между ней и ее врагами. Зачем убивать противника собственными руками, если у тебя есть для этого бессмертный магический раб?

Глядя на Крава и Пелигли, я понимаю, как близки они к тому, чтобы превратиться в убийц. Оба любят Ноктюрну куда сильнее, чем я, – и слишком юны, чтобы осознавать: добрый тюремщик не перестает быть тюремщиком. Они готовы на все ради нее – но я не могу позволить им пойти по моим стопам. Я не дам запятнать эти маленькие ручки кровью.

Я прогоняю любого наемника, напавшего на ведьмин след, и отпугиваю любопытных охотников, забредающих чересчур глубоко в лес, чтобы обезопасить Крава и Пелигли. И я продолжу так делать до тех пор, пока Ноктюрна не умрет, забрав нас с собой, или пока она не вернет мне сердце.