Сегодня ведущие исследователи в этой области – примечательно, что большинство из них женщины, – признают это и стремятся найти ответы, которые способны привести к далеко идущим результатам. Почему изменения в мозге, направленные на превращение родителей в мотивированных опекунов, вместе с тем делают их уязвимыми – настолько, что это может помешать достижению той же самой цели? Как репродуктивная история отдельного человека, даже того, у которого нет детей, влияет на его здоровье в долгосрочной перспективе? Как меняющие мозг болезненные зависимости взаимодействуют с меняющим мозг родительством? Влияют ли изменения в мозге, которые сопровождают беременность, на эффективность антидепрессантов в послеродовом периоде? Как травма, во всех ее формах, включая чрезвычайно частые случаи выкидышей и происходящие при родах повреждения, влияет на послеродовое состояние и психическое здоровье в будущем? «Мамский мозг»: кроме шуток, что в действительности происходит с когнитивной функцией женщины, когда у нее появляется ребенок? Как обстоят дела с ее творческими способностями и эмоциональным состоянием? Как деторождение сказывается на ее жизни, помимо способности быть родителем?

Я поняла, что тема родительского мозга значима не только на курсах подготовки к родам или в первые недели после появления малыша, когда мать и ребенок осваиваются дома. Это тема, в которой должны разбираться бабушки и дедушки, представители власти, специалисты здравоохранения, адвокаты, все работающие родители и их руководители, а также любой человек, который задумывается, хочет ли он быть родителем, и ищет источники информации (помимо мифов), которые помогли бы ему принять решение. Эта наука способна повлиять на то, как распределяются роли мужчины и женщины дома и на работе, на охрану репродуктивных прав, на переосмысление отношений между родительством и жизнью в обществе. По меньшей мере мы станем иначе рассказывать о собственном родительском опыте и об окружающем нас мире. Истории эти отчаянно ждут, чтобы их переписали. Истории о духовном мире мамы-дрозда или о моей беспомощности.

Наука выявляет нечто важное – то, чего явно не хватает в старой сказке про материнский инстинкт: категорию времени. Становление матерью, родителем – это процесс. Если прежде нам не доводилось всецело брать на себя заботу о другом уязвимом человеке, способность быть родителем не является предопределенной. Она растет. Рост этот может оказаться болезненным и стремительным. А еще он может длиться долго. На то, как это будет происходить, влияет множество разнообразных факторов. Как изменятся наши ожидания – по отношению к себе и по отношению к другим, – если мы сможем взглянуть на эту основополагающую истину?

На самом деле мы знали это давным-давно. Многие люди, прошедшие родительскую трансформацию, восприняли ее, как и следовало. Поколение за поколением эрудированные феминистки озвучивали многое из того, что мы слышим о материнстве сейчас: в частности, что воспринимать материнский инстинкт как нечто встроенное, универсальное и неотъемлемое для женской самоидентификации – ошибка. В начале 1960-х чуткий исследователь из Ратгерского университета вместе с коллегами развил выводы, которые получил, изучая домашних котят, и дополнил свою работу доказательствами.

Было что-то незаурядное в том, как Джей Розенблатт большую часть своей научной карьеры изучал психобиологию материнского поведения млекопитающих – во всей ее полноте, – параллельно принимая пациентов в качестве психоаналитика. Кроме того, он был художником[19] и во время Второй мировой войны занимался созданием камуфляжа – своеобразный намек на способность видеть то, что скрыто.

Десятилетиями многие из коллег Розенблатта и большинство его предшественников наблюдали за поведенческими паттернами самок разных биологических видов – за их склонностью даже при первом опыте материнства вить гнезда, кормить и защищать свое потомство – и находили эти паттерны настолько единообразными, настолько присущими именно самкам, что решили, будто поведение это является врожденной характеристикой для женского пола. Материнское поведение «бесспорно интуитивно»[20], писал в 1937 году Фрэнк Бич – младший, основатель поведенческой эндокринологии. Этот взгляд был широко распространен. «Исследователи, наблюдающие за материнским поведением крыс, классифицировали его – безо всяких исключений – как врожденное», – указывал он. «Врожденное» – как противопоставление «выученному», «приобретенному». То есть встроенное.

Какое-то время новорожденным приписывали схожую статичность, видя в них создания, которые растут и совершенствуют моторные навыки, но никак не развиваются в социальном плане, пока не выходят из стадии новорожденности. Авторы одного исследования 1950 года[21] отслеживали развитие щенков и отмечали, что способность собак к обучению в первые недели жизни «должно быть, чрезвычайно ограничена». То же, по их мнению, относилось и к людям. На заре новой жизни, казалось, мать и ребенок действовали почти по одному лишь наитию.

У инстинкта всегда было довольно пространное определение. В целом его воспринимали как поведенческие особенности, которые представители некоего вида – все как один – демонстрируют, хотя никогда этому не учились: подобно регулярным перелетам птиц по миграционным путям или определенным ролям пчел в постройке улья. Психологи, создававшие теорию инстинкта в конце девятнадцатого – начале двадцатого веков, часто спорили об определении этого понятия или о его механизмах. К началу 1950-х годов австрийский этолог Конрад Лоренц и другие распространили идею о том, что поведенческие паттерны, характерные для конкретных видов, проявляются через унаследованные, машиноподобные механизмы в центральной нервной системе. Широко известен описанный Лоренцем процесс импринтинга, когда едва вылупившиеся птенцы определенных видов привязываются к первому движущемуся объекту, который видят, – обычно к своим родителям, но в некоторых случаях к представителям других биологических видов или к неодушевленным предметам, находящимся в движении. Наблюдения Лоренца за птицами, для которых объектом импринтинга сделался он сам, стали основой для его теории инстинкта на протяжении всей жизни, особенно в отношении связей между матерью и ребенком.

Лоренц верил, что инстинктивное поведение[22] – это результат унаследованных импульсов, которые накапливаются в особых участках мозга до тех пор, пока животное не сталкивается с определенным раздражителем, запускающим запрограммированные действия. В своей книге The Nature and Nurture of Love: From Imprinting to Attachment in Cold War America («Природа и питающая сила любви: от импринтинга до привязанности в Америке времен холодной войны») специалист по истории науки Марга Виседо поясняет, что Лоренц часто использовал метафору замка и ключа для описания интуитивного поведения и соответствующих стимулов, которые его запускают. «Форма бородки ключа, – писал он, – предопределена». Для Лоренца инстинктивное поведение матери и ребенка являлось сложной системой подобных замков, тяжелая связка ключей к которым была выкована давным-давно.

В научной деятельности и письменных трудах Лоренца есть много аспектов, которые оказались важны для исследователей поведения разных биологических видов. Он стал одним из трех[23] этологов, награжденных в 1973 году Нобелевской премией, которую получил за работу по импринтингу и более общей теме, касавшейся участия генетики в формировании поведения. Некоторые из коллег[24] посчитали награждение неуместным, учитывая, что Лоренц в 1938-м вступил в нацистскую партию, – решение, о котором, по его более позднему признанию, он жалел. Партия использовала его теории поведения, чтобы поддерживать свою расовую идеологию и оправдывать политику, которая препятствовала распространению «социально негодного человеческого материала». Тем не менее в современной литературе о родительском мозге цитируют его основополагающее исследование о том, как социальные связи встроены в биологию, и особенно его теорию младенческого обаяния, вызывающего мощный отклик в мозге взрослого.