Лоренц предполагал[25], что особенности, которые делают ребенка очаровательным, – большая голова, пухлые щеки, неловкие движения и тело, напоминающее мягонькую сдобную булочку, – запускают инстинктивное желание, особенно сильное у женщин, взять младенца на руки. Эту догадку подтверждала и реакция его собственной дочери на симпатичную куклу. Более позднее и скрупулезное исследование породило идею, что внешняя привлекательность оказывает мощное измеримое влияние на человеческий мозг. Правда, современные представления несколько отличаются от гипотезы Лоренца, и, к счастью, их авторы меньше полагаются на распространенное мнение, будто девочки автоматически воспринимают кукол подобно тому, как женщины – младенцев.

Однако непреклонность, с которой Лоренц определил понятие инстинкта, отделяя его от человеческого окружения и опыта, считая встроенным в организм подобно внутреннему органу, оказалась губительной для матерей. Работа Лоренца захватила общественное сознание. И вот в 1955-м он уже появился на страницах журнала Life: с голым торсом[26], в пруду, общается со своими гусятами, а ниже – заголовок: «Приемная мать-гусыня». У него появились последователи[27] из числа специалистов по детскому развитию, которые видели в его теориях подтверждение собственным зарождавшимся идеям о связи и привязанности между человеческими детенышами и их матерями. Виседо отмечает, насколько самоувереннее становился Лоренц по мере развития своей карьеры, несмотря на растущую критику со стороны его коллег, изучающих поведение животных, – а может, и благодаря ей. Если раньше он лишь предполагал, что такого же рода механический импринтинг, какой он наблюдал у гусей, может быть свойственен и человеческим детям, то в более поздние годы он стал позиционировать это допущение как факт, причем такой, который, стоило им пренебречь, грозит человечеству вымиранием. Он заявлял, что матери проводят слишком мало времени[28] со своими детьми, нарушая тем самым «генетически обусловленное социальное поведение». В результате в 1977 году он сказал в интервью для New York Times[29], что «способность к созданию личных связей утрачивается», а в человеческом обществе все больше насилия и преступности. По мнению Лоренца, матери должны действовать сообразно своему врожденному инстинкту, иначе они ставят под угрозу весь человеческий вид.

Сегодня ученые отвергли исключительно одностороннее влияние генетики на поведение. Наше понимание мозга – как сложной сети реакций, сформированных, кроме прочего, частным опытом, физиологией и социальным окружением, – более не может довольствоваться упрощенной теорией, согласно которой некая энергия накапливается в конкретном нервном центре в ожидании конкретного предопределенного события. И тем не менее многое из воззрений Лоренца относительно неизменности материнского инстинкта закрепилось.

Часто будущие родители ожидают, что в первые секунды встречи со своим новорожденным почувствуют переполняющее их тепло, что рассматривание лица ребенка вызовет в них своего рода автоматическую всепоглощающую любовь, о которой им твердили долгое время. И как много среди нас тех, кого озадачили чувства, появившиеся на самом деле. Потрясение или грусть. Неопределенность. Любовь с примесью страха. Радость с примесью ужаса. Если что-то идет не так во время беременности или в начале жизни ребенка, если мы испытываем трудности или если другие факторы стресса – скажем, натянутые отношения, финансовые вопросы или пандемия – вмешиваются в послеродовой опыт так, как мы не могли и предположить, нам может показаться, будто мы уже потерпели фиаско. Голос Лоренца эхом отдается в каждом мучительном внутреннем диалоге о том, как соблюсти баланс между заботой о ребенке и карьерой. Он тут как тут, когда мы безуспешно пытаемся унять плачущего новорожденного в смутные предрассветные часы, вопрошая, что не так с нами, или с ребенком, или с нашей привязанностью. Как могло случиться, что ключ не подошел к замку?

Джей Розенблатт смотрел на вещи иначе. На Розенблатта повлиял зоопсихолог Теодор Шнейрла, который отвергал идеи Лоренца о наитии и инстинкте. Шнейрла верил[30], что развитие индивида, даже на самых ранних этапах жизни, зависит не только от генно-обусловленного созревания, но и от всего опыта этого индивида в более широком смысле. Развитие, говорил он, происходит постепенно, когда одна фаза жизни воздействует на другую, в результате чего эффекты разного рода раздражителей, включая генетику и среду, оказываются «неразрывно связаны». Сегодня этот подход берется за основу: совокупность средовых факторов индивида сказывается на экспрессии генов, то есть определенный набор генов (генотип) может проявиться в разнообразных характеристиках и вариантах поведения (фенотип) в зависимости от условий.

Эта теория была бы верна, если бы даже те млекопитающие, которым несколько дней от роду, все более целенаправленно реагировали на свое окружение. Объединившись, Розенблатт и Шнейрла взялись изучать поведение котят[31], фиксируя их нормальные паттерны эффективного сосания молока и отлучения от груди. Затем они провели эксперимент, изолируя некоторых котят из помета на определенные периоды и помещая в садок со своего рода искусственной матерью – инкубатором с ворсистой площадкой, на которой котенок мог сосать молочную смесь. Те, кого изолировали в первую неделю жизни, быстро привыкли кормиться при помощи инкубатора, однако затем, вернувшись в свой помет, с трудом определяли физическое местоположение матери и едва могли найти сосок. Котята, изолированные чуть позже, легче обнаруживали мать, но затем тыкались носом по всему ее телу, включая морду, в поисках источника молока. Те, кого отсаживали после пяти недель, проведенных в помете, по возвращении испытывали другие трудности.

В отсутствие части потомства кошка становилась более подвижной, а оставшиеся при ней котята проявляли больше активности, чтобы кормиться. Вернувшимся котятам трудно было поспевать за своими братьями и сестрами. Их не было, когда порядки в помете поменялись, и они не смогли адаптироваться. В изоляции у котят не было возможности учиться добывать пищу в группе, а также считывать подсказки от живой мурлычущей матери, особенности роста шерсти и запах которой могли бы стать для них подспорьем. Они не могли развиваться типично – поэтапно и в соответствии с окружением, – как это делали другие котята из помета.

Эксперименты Розенблатта с котятами пролили свет и на материнское поведение: животное, ставшее матерью, отнюдь не было подобно колышку, воткнутому в землю и бездействующему, в то время как вокруг него движутся подрастающие малыши. Оказалось, что это организм, который развивается и меняется вместе с ребенком. В 1958 году Розенблатт примкнул к Институту изучения поведения животных, основанному Дэниелом Лерманом в Ратгерском университете. Несколькими годами ранее, когда Лоренц набирал популярность в Соединенных Штатах, Лерман опубликовал критический анализ[32], где назвал многие из заключений Лоренца относительно человеческого поведения «откровенно поверхностными». Розенблатт и Лерман вместе провели серию исследований с участием лабораторных крыс, описав природу материнского поведения совершенно иначе, нежели это сделал Лоренц.

Прежде чем лабораторная крыса впервые беременеет, она практически равнодушна к малышам. Когда же у нее появляется потомство, повадки ее быстро меняются. Она демонстрирует поведение, типичное для всего ее биологического вида. Крыса строит гнездо. Она вылизывает крысят и склоняется над ними для кормления. Если находит кого-то из малышей за пределами гнезда, возвращает его на место. Она способна делать все это сразу после рождения крысят. Однако Розенблатт и Лерман заметили: если забрать потомство из гнезда вскоре после рождения, такие повадки у матери быстро исчезают. Даже если позже на время дать матери приемных детенышей[33], она, скорее всего, не станет о них заботиться. Гормоны и физиологические изменения, вызванные беременностью и родами, провоцируют материнское поведение. Но чтобы поведение это оставалось устойчивым[34], «обязательно присутствие малышей», в 1963 году писали Розенблатт и Лерман в своей работе, ставшей знаковой публикацией в этой области. Иными словами, деторождение запускало процессы, но для полноценного развития в роли матери было необходимо взаимодействие с потомством. Требовалось время.