– Пусть это уложится в вашей голове, чтобы я не повторялся.

– Давай перейдём на “ты”.

– Давайте.

Иосиф сделал сердитый прищур:

– В кого ты такой жестокий?

Джек не продолжал разговор – это было бы бесконечно – ответы порождали ещё два вопроса.

Не вечно можно перетягивать старую кожу барабана. Однажды она может порваться. Так и со временем – тянуть было некуда, и Джек перешёл к делу.

– Наш перерыв между испытаниями затянулся. Если, конечно, мне зачтён предыдущий урок.

Иосиф стильно улыбнулся.

– Выбираю самое суровое задание, – продолжил Джек. – Пусть пуля пролетает сразу насквозь, без всякой возни. Завяжите на мне цепи так туго, как только может изобрести ваша фантазия. Лишь бы уже пройти это испытание.

Иосиф провёл ногтями по наждаку своей щетины в раздумьях: временно ли Джек стал таким решительным или это твёрдо в нём закрепилось? Море хлынуло на лицо старика – это от неаккуратного движения пиво брызнуло ему на висок, над которым заживал шов от раны.

– Об этом не думай. Это моя забота, – Иосиф перешёл к делу. – Ну что ж, тогда начнём сейчас. То есть, продолжим.

Он ушёл в соседнюю комнату, в темноту. Джек туда почти не заходил. Там в углу лежали деревянные колодки. В них три отверстия: два небольших – для рук, и одно пошире – для шеи. Колодки были старые, занозистые и сырые. От этого они становились ещё тяжелее, точно каменные. Состояли они из двух длинных половин, соединённых, как крокодилья пасть. Смирительные доски с отверстиями-воротником и манжетами.

– И куда теперь? – поинтересовался Джек.

– Пока никуда, абсолютно.

– «Никуда» невозможно в абсолюте – Джек применил старый приём Иосифа.

Тот лишь поднял кандалы и сказал:

– Я уговаривать не буду. Если наденешь это на себя, тогда через две недели будешь богат. Я тебе этого не докажу сейчас, просто верь мне на слово. Хотя, можешь верить, а можешь – нет.

Иосиф понимал, что после пройденной половины Джеку было бы досадно отказаться от оставшихся двух недель обучения.

Как невеста у алтаря трепетно наблюдает за скользящим по её пальцу кольцом, когда его надевает жених, так и Джек с холодными мурашками на коже и эпохальным волнением гордо позволил заключить себя в колодки. Баланс грехов и наказаний должен быть уравновешен. Но лишь наказание порождает безумие, а безумие, в свою очередь, только взращивает легионы грехов. Что-то подобное Джек вспомнил из прочитанных им книг.

Старик выводил Джека из подвала по тому же маршруту, как и в тот день, когда они спускались сюда. Идти по этим прохладным местам было неприятно, будто бродишь по склепу. Куда ведёт Иосиф – было известно только ему. Но Джек знал, что, в конечном итоге, он движется к бесконечно прекрасному будущему.

Иосиф и Джек поднялись из подземных этажей к нулевому, где потолком для них был театральный пол. Над головой светилась решётка из параллельных щелей. То было деревянное полотно сцены. Иосиф открыл квадратный люк, и в отверстие полился свет. Они поднялись прямо на освещённую сцену. Люк был широким, и Джек смог легко пролезть в своих кандалах, слегка наклоном. Как будто ему каноэ надели на голову. Над сценой в зените горел дежурный свет. И роты красных кресел партера уходили рябью в тенистую даль. В коридоре они поднялись по лестнице на несколько этажей, до самого верха, и на выходе перешагнули через порог. Там они вышли на крышу театра. Было ещё светло, но начинало вечереть. Темнеющая лазурь зарождающегося вечера раздувала на крыше кучку мелких голубиных перьев бело-пепельного окраса; они синели под тающей луной и небом цвета синей карамели. Золото луны и синева неба боролись за право освещать Джека и Иосифа. Перед ними, на самом краю угловатой вершины уже триста лет стоял белый Аполлон. И сколько бы света и цветов он ни отразил, он всегда оставался белым.

– Красиво. Мы для чего сюда пришли? – уточнил Джек.

– Ради красоты. Для чего ещё жить. Но чтобы её увидеть сполна, надо прозреть.

– А вы прозрели?

– Когда понял, что могу смотреть не только из своих глаз, но и откуда угодно – вот тогда я прозрел.

Не похоже, что он прозрел. Понимать сказанные слова – делать пудинг из мозга. Достаточно было ощутить дзен этой фразы.

– Здесь всегда так красиво, – расчувствовался Иосиф. – Когда видишь всю эту красоту, понимаешь, что лучший мир, звенящий счастьем и разумностью, возродится. И в этот раз – на века. Здесь, пожалуй, открывается самый живописный вид в городе. Снизу не так хорошо видны краски крыш, и поэтому не такой баланс цветов, что ли. А отсюда – просто идеально. И какая геометрия линий!

Джек не сильно разбирался в этом, но его впечатляло. Иосиф продолжил:

– Знаешь, в чём духовный идиотизм? В том, что использованные вещи не рассоздаются снова на безвредные частицы, из которых они были сделаны. Вместо этого вещи выбрасываются целиком. Люди умеют создавать, но не умеют рассоздавать. И как ни обходи потом брошенную вещь, но забытый на дне корабль своей мачтой может однажды поцарапать чьё-то днище. Так и с невидимыми, нематериальными вещами – со страданиями: если они есть, значит надо их рассмотреть и рассоздать. Убегать от них бессмысленно, догонят. У молекулы вещества есть формула. А у страданий есть забытые решения. И надо внимательно заглянуть туда лупой, а не избегать. Чтобы почистить трубу – придётся надышаться сажей.

– Впервые мне не хотелось закрыть вам рот. Тогда пойдёмте рассоздавать страдания через страдания.

– Ну, можно и так выразиться, но это не совсем точно. Страдать – не цель. Цель – рассоздать страдания.

– Хотите сказать, что надо быть закованным в эту чёртову доску, и тогда достигнешь просветления?

– Я пока не знаю. Должен признаться, мой метод – полное дерьмо. Я думал, что понял, как избавить людей от страданий. А оказалось, что ни черта не понял. Понимаешь? Я экспериментирую. Извини, что не сказал сразу. Но ты приблизишься к просветлению, это точно. А сейчас я продолжу урок до конца, чтобы мы не были похожи на двух болванов.

– Да. Точно. Так мы будем похожи на одного болвана, – сказал Джек.

– Один из нас будет похож на болвана.

– Точно. Один из нас.

Иосиф косо посмотрел на Джека.

Правду про эксперимент было слышать неприятно, но, с другой стороны, теперь Иосиф пел не фальшиво. Он сказал, что Джек больше никогда в жизни не вернётся в театральный подвал и положил ключ от двери ему в куртку как сувенир. Джек успокоился, что сумка останется в безопасности.

На театральной площади стоял памятник старому забытому политику. Его временно сняли для реставрации. Ну и Иосиф, пользуясь связями, договорился сделать на этом пустующем пьедестале экзотическое зрелище. Это, конечно, будет не казнь, но что-то похожее. Джека он поставит на пьедестал, и все две недели тот должен будет простоять на нём и орать изречения из Библии на всю округу, как сумасшедший.

Такая экзотическая причуда, издевательство над пресностью современных театральных перформансов. Ещё это послужит яркой рекламой предстоящей премьере спектакля – его Иосиф уже почти поставил в предыдущем сезоне. Осталось вспомнить, подсобрать и сгладить технически. Он был чрезвычайно горд, что трёхсотый сезон театра откроется его спектаклем. Теперь из-за сжатых сроков предстояла плотная работа. Иосиф провёл Джека по лестнице внутри театра под ручку, как отец невесты. И наконец они вышли на театральную площадь. Звёзд в небе становилось больше. На пьедестале был закреплён позорный столб. Это было массивное грубое бревно. На нём в виде отшлифованных сучьев торчали глаза. Да, эта мачта повидала всё. И ещё повидает. С художественной точки зрения плаха может восхищать и даже вдохновлять. Как и гробницы – они восхищают гораздо больше, чем живой человек. Это весьма привлекательный аспект психологии. И Иосиф торжественно повёл Джека к этому пьедесталу. Его подножие окружала лестница из восьми ступеней. Это добавляло пафоса. Каким нужно быть больным, чтобы тебе сделали подобный тщеславный памятник, подумал Джек.