*Милдред Рэтчед — отрицательная героиня и главная антагонистка фильма 1975-го года, а также одноимённого романа Кена Кизи «Пролетая над гнездом кукушки»

— Hey, hey baby*! (Эй, эй, крошка!)

I wanna know if you'll be my girl (Я хочу знать, будешь ли ты моей девушкой)

Hey, hey, baby! (Эй, эй, крошка!)

I wanna know if you'll be my girl (Я хочу знать, будешь ли ты моей девушкой)

When I saw you walking down the street (Когда я увидел, как ты идёшь по улице)

I said that's a kind of girl I'd like to meet (Я сказал — это та девушка, которую я мечтал бы встретить)

She's so pretty, Lord she's fine (Она такая милая, Господи, она прекрасна)

I'm gonna make her mine all mine (Я собираюсь сделать её моей, всю моей)

Ты же играла в детстве в «Море волнуется раз». Ты знаешь правила игры. По крайне мере, ты не могла их так быстро забыть. То, что запоминается нами в детстве, остаётся с нами навсегда — глупые стишки, считалочки, песенки и заговоры с призывами каких-нибудь гномиков или зубных фей. Наверное, ты их будешь помнить даже тогда, когда тебе перевалит за сто лет и Альцгеймер сожрёт твою память практически до самого основания.

Но пока тебе ещё нет ста лет, Мия. И ты должна была хорошо помнить правила игры. Замереть и не шевелиться! Не шевелиться, несмотря ни на что. В этом весь смысл и заключается. НЕ ШЕВЕЛИТЬСЯ!

Конечно, она могла теперь корить себя на чём свет стоит, мысленно бить по щекам и также мысленно рвать на голове волосы. Только это уже ничего не могло изменить. Её заметили. Джокер её заметил, неожиданно затянув на удивление недурным голосом старую и, наверное, точно столетнюю песенку «Эй, крошка!». Мии даже показалось, что где-то очень и очень далеко играет старинная патефонная пластинка с характерным потрескиванием и звучащим будто из глубины пустого ведра мурлыкающим голосом певца. Прямо в стиле Моби.

Может она уже сходит с ума? Иначе как ещё можно назвать всё это происходящее на её глазах безумие? Это место и этого жуткого человека. Нет. Определённо не человека. Скорее зверя или монстра в обличии человека. Эдакого оборотня наоборот, с неестественно яркими голубыми глазами и дурацкой «камуфляжной» раскраской на красивом лице. Он специально выбрал эту внешность, чтобы видящая его жертва не могла себе даже вообразить, что перед ней истинное чудовище. Сущее зло, способное проглотить тебя в одно мгновение или… Наоборот, есть тебя очень и очень долго. Кусочек за кусочком. Капля за каплей. Пока испытываемая тобою боль и сводящий с ума ужас не доведут тебя до ручки. Не подтолкнут к чему-то воистину жутко страшному и неизбежному. И ты обязательно это сделаешь. То, чего он от тебя всё это время добивался…

Да, Мия. Ты очень и очень облажалась. Глупая. Глупая девочка.

Джокер поднял в тот момент руку, продолжая лыбиться одними губами и зажмурив левый глаз, как какой-нибудь заводила-стендапер с рекламного плаката. Он и указал на неё нацеленным пальцем, словно держал в своей внушительной лапище невидимый револьвер. Ещё мгновение, и вот-вот выстрелит, а потом задует струйку порохового дыма из воображаемого длинного дула.

Да, Мия! Я тебя вижу! Ты попалась, глупая девочка. Ты проиграла, несмотря на то, что прекрасно знала правила игры.

Теперь она могла шевелиться сколько угодно, ведь это уже ничего не могло изменить. Но девушка, наоборот, оцепенела ещё сильнее, боясь даже просто вдохнуть или выдохнуть. Хотя их разделяло где-то ярдов семь или восемь, и ей вполне могло бы хватить времени оглядеться, а может и найти спасительную лазейку с норкой, куда бы ей удалось просочиться и спрятаться там хоть на сколько-то минут.

Разве что вся правда заключалась в том, что бежать ей сейчас всё равно было некуда. Никаких лазеек с норками здесь не существовало. От слова совсем.

— Я знал! Я это чувствовал. Знал, что он где-то здесь. Мой главный и самый заветный подарок к сегодняшнему праздничному банкету. Как же долго я его ждал. Столько лет, месяцев и дней.

В этот раз он поднял руку, чтобы погрозить ей пальчиком, а потом приподнял повыше лицо и демонстративно втянул крупными ноздрями чуть вздёрнутого носа далеко не ароматный воздух бывшего заводского цеха. После чего блаженно закатил глаза и громко выдохнул переполнявший до этого его лёгкие невообразимо вкусный для него запах. Пьянящий, сытный и исключительный в своём роде.

Если бы только у Мии оставались на тот момент, хоть какие-то силы, она бы точно побежала. Неважно куда. Рванула бы с места и помчалась сломя голову, не разбирая пути и встречных людей с препятствиями. Вот только от подобной неадекватной вспышкой паники она бы, скорее, переломала себе ноги или, того хуже, свернула шею.

— Да-а. Наконец-то! — хрипло прошептал Джокер где-то на последних секундах затяжного выдоха, и, кажется, в его голосе задребезжали нотки довольного звериного рыка.

А может Мии это только почудилось? Может ей всё это только снится? Ещё немного, и она проснётся. Обязательно проснётся.

Поэтому она и не паникует так сильно, как должна была паниковать в столь безумных, как эта, ситуациях.

Хотя, это тоже ещё не факт. Ведь адреналин способен притупить даже самые запредельные эмоции и буквально опьянить. Наверное, это как раз тот случай. Ещё и после пережитой не так давно аварии. Удивительно, как у неё от подобного передоза вообще не снесло крышу.

— Наконец-то это случилось. Птичка попала в клетку.

Он ведь сейчас шутит, да? Типа, нагнетает обстановку и пытается напугать её ещё больше, чем есть. Потому что по-другому он просто не умеет. Это его сущность — смысл всей его жизни и бытия. Пугать до смерти своих жертв. Неважно как, где и с чьей помощью.

— Это действительно нужно отметить. Обвести в календаре сегодняшнюю дату очень жирным красным маркером.

Если он не прекратит нести всю эту чушь и не перестанет приближаться к ней неспешными, едва не пританцовывающими шажочками, она точно закричит во всю глотку.

Но Джокер не собирался останавливаться. Даже наоборот, будто читал её мысли и делал специально всё с точностью наоборот. Сверлил впившимся в её глаза самодовольным взглядом и шёл прямо на неё, ухмыляясь раскрашенным ярко-красной помадой ртом и… облизывая верхнюю губу кончиком ярко-розового языка.

От подобной игры в гляделки с подобным монстром и вправду у кого хочешь опустится матка.

Вот только самое ужасное — она ничего не могла с этим сделать. Она не могла его остановить. Или хотя бы просто выставить вперёд руки предупреждающим жестом, потому что они у неё банально онемели вместе со всем телом. И с мозгами, к слову, тоже.

— А ты думала, что всё будет так просто, да, солнышко? Ты сумеешь от меня сбежать или где-то скрыться в моём же собственном городе? Наивная, глупая девочка.

Но она так и не закричала. У неё банально не получилось. Потому что враз пропал и голос, и хоть какие-то намёки на здравое осмысление происходящего. Потому что не каждый день тебе выпадает возможность посмотреть в лицо собственной смерти, уже сократившей между вами последние метры и заглядывающей практически впритык в твои распахнутые на всю ширь от ужаса глаза.

— Ну, здравствуй, ласточка. Ты даже не представляешь, как же долго твой папочка ждал твоего здесь появления.

Конечно, она ничего такого не представляла, как и не имела ни малейшего понятия о существовании этого монстра и какого-то его личного города — грёбаного Града на грёбаном Холме. Но прямо сейчас, глядя в его жуткие глаза (едва не буквально светящиеся в сумрачной тени бывшего заводского цеха, в которой ей так и не удалось от него спрятаться), она понимала, что это всё взаправду. Он действительно существует, и он действительно её тут ждал. Поэтому так и лыбился с нескрываемым довольством и восхищением, почти детским и едва-едва сдерживаемым.

И, конечно же, он это сделал… Протянул к её горлу свою… загребущую лапищу, обхватив хрупкую шею девушки пугающе ласковым живым ошейником. Чуть сжал пальцы (опять же, ласково и с придыханием) и нагнулся к её лбу точь-в-точь, как изголодавшийся волк над пойманной (или уже убитой) им добычей, которую нужно обязательно обнюхать и попробовать на вкус перед тем, как её полностью сожрать и проглотить. И он действительно принялся её обнюхивать. Начиная от виска и растущих там волос. Прижимаясь или, вернее, дотрагиваясь кончиком носа, как бы невзначай, её головы лёгкими дразнящими касаниями… От которых тут же немела вся кожа на макушке, покрываясь ментоловыми мурашками и буквально стягиваясь («съёживаясь») от переполнявшего в эти мгновения Мию дичайшего ужаса.