Я переделал его. Мы прорубили порты в кормовом трюме, и туда удалось втиснуть еще шесть восемнадцатифунтовых пушек. Потом мы нарекли его «Бедным Ричардом» — в честь доктора Франклина, ваше величество…

— «Бедным Ричардом»? — удивилась Екатерина. — Почему?

— Доктор Бенджамин Франклин любит так подписывать свои литературные произведения, мадам.

О! — засмеялась Екатерина. А он, действительно, похож на бедного Ричарда?

— Мне кажется — да, ваше величество.

— Вы знаете его лично?

— Да. Я часто с ним разговаривал, как сейчас с вами.

— Я знакома с его произведениями, — сказала Екатерина. — Это выдающийся ум.

— Благодарю вас, ваше величество.

— Продолжайте.

— Сначала я хотел высадить десант в Лите, но ураган изгнал меня из шотландских вод, и мы несколько дней крейсировали вблизи устья Хамбера, топя и обращая в бегство мелкие купеческие суда. Наконец бог смилостивился надо мной и послал мне из-за мыса Фламборо караван из сорока торговых судов под охраной двух лучших английских кораблей — «Сераписа» и «Скарборо». Я возблагодарил небо, что подвернулось наконец настоящее дело. «Серапис» был пятидесятипушечным фрегатом, и половина его орудий по калибру превосходили самые большие пушки «Ричарда». Мы сошлись в вечерних сумерках…

Да, и об этом много писали. Екатерина помнила даже подробности боя. Она всегда внимательно изучала чуть ли не каждый шаг нужного ей человека, прежде чем принимала решение пригласить его на свою службу.

Вот как это произошло.

«Серапис» окликнул «Ричарда». Ответом был залп. Потом оба долго маневрировали, пока наконец «Ричард» не бросился на абордаж. «Серапис» пытался уклониться от рукопашного боя, но было поздно. Корабли сцепились реями мачт. Англичанин не переставая ломал борта американца залпами своих тяжелых пушек. «Бедный Ричард» в скором времени стал похожим на решето. Но убитых на его борту почти не было. Пока «Серапис» громил «Ричарда» ниже палубы, стрелки «Ричарда», забравшиеся на реи мачт, сметали с палубы «Сераписа» все живое. Так продолжалось несколько минут. Поль Джонс метался по палубе своего корабля с кортиком в руках, вдохновляя матросов. Кто-то, выскочивший из внутренних помещений, крикнул: «В трюме воды по пояс!» И тотчас что-то вспыхнуло на носу. В дыму Поль поймал своего помощника: «Эй, сооруди-ка гранату, да побольше, размером с ведро, и попробуй сбросить ее в их главный люк!» Помощник исчез. Теперь загорелась корма «Ричарда». Но через минуту раздался оглушительный взрыв и языки пламени рванулись к самому грота-рей-бейфуту «Сераписа». Теперь уже оба корабля представляли собою общий костер. Однако пушки англичанина продолжали добивать «Бедного Ричарда», и капитан «Сераписа», имея знатное превосходство в людях, крикнул:

— Эй, на «Ричарде», сдаетесь?

— Я еще не начал по-настоящему драться! — заревел в ответ Поль Джонс.

Эта фраза была достойна героического романа. Англичане дрогнули перед отчаянной решимостью противника и спустили флаг. Их капитан отдал свою шпагу Полю Джонсу.

Победителям тут же спешно пришлось перебираться на захваченный корабль: «Ричард» погрузился в море уже почти до портов вернего дека…

Екатерина вновь с ног до головы оглядела капитана.

«И ведь не скажешь, что богатырь… А меж тем его именем можно привести в ужас любого англичанина и шотландца. Как может умещаться в столь изящном теле сердце льва?.»

Поль Джонс кончил рассказ и склонил перед императрицей голову, словно ожидая осуждения.

— Флота, которого вы заслуживаете вашей храбростью, капитан, я не могу сейчас предложить. Но добрый корабль на Балтийском море я вам подыщу. Вы поднимете на нем контр-адмиральский флаг.

Американец вскочил.

— Доброта вашего величества…

Екатерина остановила его движением руки.

— Вы это заслужили, контр-адмирал.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Бывший первый капитан военного флота Североамериканских Соединенных Штатов вышел из Царскосельского загородного дворца императрицы в самом радужном расположении духа. Здесь, в этой стране, так не похожей на Шотландию его детства, на Америку его юности, на Францию его зрелости, он получил то, чего не смог добиться у конгресса и у Людовика XVI. И всего через час после начала аудиенции!

Екатерина Вторая тоже осталась весьма довольна своим новым контр-адмиралом: «Отважен зело и не лишен приятности..»

Через несколько дней до Царского Села доползли слухи: английские купцы, имевшие торговые дела в Петербурге и Архангельске, а также в Ревеле и Либаве, прознав о благосклонном приеме, оказанном императрицей Полю Джонсу, в знак протеста начали закрывать свои лавки и ладятся выехать из России. Английские капитаны, находившиеся на флотской российской службе, все, как один, подали в отставку.

Екатерина улыбалась, покусывая губы от удовольствия. Лишний раз подтверждалось, что Поль Джонс в свое время славно насолил англичанам и что она не ошиблась в своем выборе.

Чтобы успокоить британских подданных, императрица подписала указ о назначении американского гражданина Павла Ионеса контрадмиралом на Черноморский флот.

Через месяц новый контр-адмирал вступил на палубу линейного корабля «Владимир», флагмана эскадры, стоявшей в Днепровском лимане.

Уже почти год шла война с турками. Подстрекаемая Англией и Пруссией, Оттоманская Порта взяла на прицел недавно основанные на Черноморском побережье города Херсон и Николаев и лелеяла мечту захватить Крым. Для противодействия туркам Екатерина послала на юг две армии. Украинская, под началом Румянцева, следила за безопасностью границы с Польшею и осуществляла связь с австрийскими союзниками. Екатеринославская, во главе с фельдмаршалом Потемкиным, должна была решать главные задачи: овладеть Очаковом, перейти Днестр, очистить весь район до Прута и, соединившись с австрийцами, выйти к Дунаю. Потемкин поручил Суворову весь левый фланг армии, наказав особенно «бдить о Кинбурне и Херсоне».

Кинбурн — искаженное русскими турецкое слова «кылбурун» — «острый нос». Кривая, тонкая и длинная Кинбурнская коса далеко врезается в Черное море, запирая Днепровский лиман. В хорошую погоду с косы отчетливо видны минареты Очакова и городские постройки. В Очаковской бухте — мачты турецких фрегатов и фелюг.

Генерал-аншеф Суворов только на ночь слезал с коня. Днем он появлялся то в Херсоне, то в гавани Глубокой, то из Глубокой скакал в Кинбурн — лично наблюдал, как солдаты строят укрепления. Завидев его, строители поднимали над головами лопаты, мотыги, кирки, кричали «Ура!».

— Здравствуйте, молодцы! — отвечал Александр Васильевич. — Помилуй бог, как хорошо наработали! Славный редут, славный! Турок об него лоб разобьет, а не возьмет! Спасибо, братцы! Слава!

— Слава! — отзывались солдаты, втаскивая на апарели тяжелые пушки.

Ночью в Кинбурне, в своей палатке, Суворов долго не мог заснуть: мучали раны, полученные в прошлом году 1 октября, когда турки вознамерились отбить косу. Юсуф-паша высадил на Кинбурн десант янычар. Турецкие корабли бомбардировали крепость. Русские не выдержали смертного огня, отступили, бросив несколько пушек. Александр Васильевич сам повел гренадер в контратаку. Турки держались крепко. Воздух выл от картечи, льющейся с кораблей.

— Ребята, за мной!

И в этот миг ядром оторвало морду у его лошади. Александр Васильевич выхватил шпагу, пешим побежал впереди на ложементы. Тут и ударило картечиной в бок, пониже сердца. Пришел в себя на руках сержанта Рыловникова.

— Взяли?..

— Никак нет, Александра Васильич…

— Поставь меня на ноги!

Руками полез под одежду, ощупал тело. Пустяк, прошло по ребрам, оцарапало, обожгло…

Вытер кровавые пальцы о штаны.

— Добудь мне коня!

— Александра Васильич…

— Молчи! Я не убит. Давай коня!

К вечеру он собрал всех, кто был в крепости. Всего четыреста штыков «наихрабрейшей пехоты» и девятьсот двенадцать сабель. Солнце уже садилось, когда он в третий раз бросил своих на ложементы. Снова перемешались турки и русские. И тут произошло чудо — флот Юсуф-паши, вместо того чтобы огнем поддерживать янычар, медленно пошел в открытое море.