Теперь вернемся к Ибрахим-беку и его переживаниям. От радости у него перехватило горло, он тихо прошептал:

— Да стану я жертвой за шаха! Садр-азам тоже великий и ревностный человек — да хранит их обоих господь!

Несчастный так возликовал от этих вестей, что и описать невозможно. Хаджи Карим Исфахани, между тем, дочитав письмо, поднялся и сказал:

— Простите, у меня дела. Разрешите мне уйти. Ибрахим-бек от полноты сердца воскликнул:

— Куда же вы, Карим-ага, ведь время обеда! Пойдемте, что-нибудь перекусим, мы ведь оба проголодались.

— Нет, благодарю вас, — стал отнекиваться хаджи Карим, — мне надо идти — много дел. Даст бог, увидимся в другой раз. До свидания!

С этими словами он удалился.

Ибрахим-бек, заплатив за кофе и кальян, вышел на улицу. От радости он не знал, что предпринять, куда пойти. Без всякой цели он подозвал извозчика, сел в коляску и, не указывая направления, приказал: «Езжай!». Извозчик гнал так быстро, что вскоре они очутились на окраине города. Тогда извозчик осведомился:

— Господин, куда прикажете ехать?

— Поезжай, поезжай, — ответил Ибрахим-бек.

После продолжительной прогулки, уже на закате солнца, без завтрака и обеда Ибрахим-бек вернулся домой в самом радушном настроении и тотчас же направился в библиотеку. Там он взял «Историю Надир-шаха» и начал читать описание похода в Индию. От этого радость его еще более возросла.

Вошла мать и спросила:

— Сынок, где ты сегодня обедал? Я тебя весь день прождала.

— Матушка, — ответил Ибрахим, — я ничего, не ел, но мое сердце так полно, что не ешь я десять дней, и то не почувствовал бы голода.

Лишь сам Ибрахим-бек знал, как велика была его радость в тот вечер.

На следующее утро, совершив поскорее обычные обряды, он вышел из дома с мыслью встретить кого-нибудь из своих друзей и побеседовать с ним о вчерашнем письме хаджи Карима, чтобы и на сегодня продлить свое удовольствие; ведь рассказать об удовольствии — это значит хоть наполовину испытать его снова.

Случилось так, что он никого не встретил и решил поискать хаджи Карима. Но сколько он ни ходил из одной кофейни в другую, нигде не мог его найти. Со своей стороны хаджи Карим Исфахани хорошо понимал, что номер его удался и что Ибрахим будет искать его. Поэтому в этот день ради скорейшего достижения цели он не выходил из дома.

Бедному Ибрахим-беку за весь день не удалось найти ни одного сочувствующего, с которым он мог бы поделиться переполнявшей его радостью.

Волей-неволей пришлось ему к вечеру вернуться домой. После намаза и ужина он еще немного почитал, а на следующий день, выйдя из дома, он, по своему обыкновению, сразу направился в большую кофейню на площади Мухаммад Али-шаха.

Было около полудня, когда появился прятавшийся хаджи Карим и увидел, что Ибрахим-бек сидит один. Словно бы не заметив его, хаджи хотел пройти мимо, но Ибрахим-бек в крайней поспешности позвал:

— Хаджи, хаджи!

Хаджи Карим, почувствовав, что случай ему благоприятствует, обернулся и поздоровался с Ибрахим-беком.

— Дорогой хаджи, куда же вы идете? — спросил Ибрахим-бек.

— Да вот здесь неподалеку у меня одно дело.

— Сделайте милость, посидите со мной, выпьем кофе.

— Никак не могу, нужно идти.

— Что за спешка, баба,[47] присядьте пожалуйста!

— Право, не могу.

— Дорогой хаджи, я отлично знаю, что у вас нет ни магазина, ни должности, ни службы, так что это за уловки?

— Вы справедливо изволили заметить, что у меня нет определенных занятий, однако есть одна причина, которая поважнее всего.

Тогда Ибрахим-бек, удерживая хаджи за полу кафтана, стал просить:

— Присядьте же, скажите, что это за причина?

— Дело в том, что я задолжал одному неотесанному арабу, а мне в свою очередь должен другой человек, и он обещал мне отдать деньги в начале следующего месяца. Вышло так, что я свой долг должен вернуть сегодня к вечеру, а денег-то и нет. Араб где-то здесь поблизости от этой кофейни, и раз денег при мне нет, я боюсь, что этот проклятый, увидев меня, начнет посреди улицы браниться и требовать долг. И вам будет неловко, и я опозорюсь. На улице, куда ни шло, можно еще замешаться в толпе торговцев, но здесь такой возможности нет. Стоит ему только войти сюда, он увидит меня еще издали, и тогда, уноси ты мои ноги — быть скандалу!

— И что же, ваш долг велик? — поинтересовался Ибрахим-бек.

— Да не очень, всего пятнадцать лир.

— Наличных при мне нет, но господь милостив, посидите.

Хаджи наконец сел. Ибрахим-бек подозвал хозяина кофейни и попросил у него перо. Затем он вынул из кармана чековую книжку, что-то написал и протянул бумагу хаджи.

— Вот чек на пятнадцать лир. Получите их в банке, когда пожелаете. А теперь выпейте кофе, а то он остынет. Когда вернут вам долг, вы принесете мне деньги.

— Ваша милость велика! Поистине, вы вырвали меня из когтей этого бесчеловечного араба. Сейчас я вам напишу расписку. Даст бог, дней через двадцать я получу деньги и верну вам. Если не все сразу, то хоть в рассрочку, по пяти лир.

— К чему еще расписка? Достаточно вашего слова. Лучше поговорим немного. Скажите, вчерашнее письмо при вас?

— Да.

— Дайте его мне, — попросил Ибрахим-бек, — я еще раз почитаю. Уж очень приятное содержание. Всякие проходимцы и негодяи плетут ложь и, не стыдясь, говорят, что и консулы, и даже простые иностранные подданные всё, что хотят, то и творят в Иране. Будто нет на них управы. Эй, негодные, придите и прочтите своими незрячими глазами эту бумагу, которую мусульманин прислал своему единоверцу из Тегерана!

Хаджи Карим вынул письмо из-за пазухи и подал его Ибрахим-беку.

— Здесь нет никаких секретов? — спросил Ибрахим-бек.

— Если б и были, я не стал бы от вас утаивать.

Ибрахим принялся читать письмо. Читая, он то и дело тихо восклицал: «Да благословит тебя бог! Да стану я жертвой за тебя!».

С большим волнением он несколько раз перечитал письмо, и все ему было мало.

— Хаджи Карим, — сказал он, — дайте мне это письмо на несколько дней.

Хаджи, боясь, что его плутни раскроются, ответил:

— Если бы в нем не было упоминания о жене и детях, я не возражал бы. Но так — вы сами понимаете, не подобает отдавать письмо.

Взяв письмо, он попрощался и поспешно вышел. Так он смог заплатить за квартиру и освободился от забот.

Из этого рассказа легко судить, какой степени достигало патриотическое рвение Ибрахим-бека. Этот пылкий юноша с тех пор, как помнил себя, никогда не употреблял слово «Александрия» только потому, что оно ассоциировалось у него с походом Александра на Иран, во время которого были разрушены города, пал город Истахр — древняя столица Ирана и был убит Дарий.[48] В случае надобности он называл Александрию Египетским портом.

Таковы немногие примеры, показывающие патриотизм и благородный пыл Ибрахим-бека.

Не приходится скрывать, однако, что некоторые близорукие люди относили эти чувства на счет его невежества и тупого фанатизма. Но это не так. Мой дорогой соотечественник, хотя и был молод, отличался умом, опытностью, проницательностью и здравым смыслом человека, умудренного жизнью; к тому же он считался одним из образованнейших людей своей эпохи. Но стоило ему услышать слово «Иран», он совершенно терял самообладание, всем его существом целиком завладевала любовь к родине. Он не переносил, если кто-нибудь дурно отзывался о предмете его любви, — и эта можно считать только положительным качеством его натуры.

Случилось так, что я уезжал из Стамбула. Через два месяца, когда я вернулся домой, мой сын сказал:

— Отец, к нам в гости заезжали двое из Каира. Они оставались у нас три дня, а потом выехали в Иран.

— Как их зовут? — спросил я.

— Они оставили вам письмо на столе в библиотеке — прочтите. Я взял письмо и прочел. Вот оно:

«Да будем мы твоей жертвой!