Прочтя этот сон, я сказал, что толкование его ясно, как солнечный свет, и спросил:

— Кто тот юноша, которому сказали: «Или ты не мусульманин? Помоги этому несчастному, погибающему старцу»?

— Тот юноша и есть сам видевший сон, — ответствовал уважаемый муж. — Ему, так же как вам и другим, не следует бояться гнева и ярости министров внутренних и иностранных дел. Он должен быть неустрашим и перед побоями военного министра, и перед всякими ударами, обидами и попреками. Вы должны повсюду взывать к справедливости и ратовать за нее, ибо вездесущий бог повелел в послании своем к пророку, чтобы он вырвал корни тирании по всей земле и возвел основы здания справедливости и истины. И тогда пророк, по повелению господа, приказал то терпением и настойчивостью, то силой меча и жертвованием жизнью укреплять это священное здание, имя которому справедливость, чтобы от сотворения мира и до конца его ни один человек не претерпел бы угнетения и несчастья. Почему же ныне эта нация, некогда снискавшая милость божию, что является желанной целью всех живущих, вымирает под тяжестью непереносимых жестокостей или, сказав «прости» родной земле, разбредается и рассеивается по чужим странам? Мало ли людей, которые, торжественно введя в свой дом невесту, вынуждены уже на другой день покинуть свой дом из-за притеснений жестокого правителя, и глаза пятнадцатилетней супруги слепнут от слез в долгие ночи разлуки. Разве это тот Иран, что некогда был цветущим садом мира и краеугольным камнем всевышнего рая? Почему сегодня он напоминает степь, поросшую бурьяном? Разве не эта святая земля на протяжении веков была колыбелью мировой цивилизации? Как же случилось, что ее народ, ранее поучавший других своей житейской мудростью, ныне в глазах всех утерял эту мудрость? В те времена, когда иранцы уже славились культурой и развитием наук, европейцы еще, подобно зверям, влачили существование в состоянии первобытной дикости. Обычаи правосудия пишдадидов и теперь еще могут послужить образцом для мудрых правителей, а слава о справедливости Ануширвана до сих пор звучит в ушах людей мира. Я нарочно заговорил о древних, чтобы успокоить вашу душу. Не горюйте из-за той жестокой расправы, что учинили над вами министры-невежды. В таких обстоятельствах следует соблюдать настойчивость, побеждать неудачи твердостью воли или же жертвовать жизнью на этом пути.

Я сам хорошо знаю иранцев, которые нажили значительное состояние за границей, в таких городах, как Бомбей, Калькутта, Каир и в городах Турции или России. Страшась тирании посланников, управляющих и самодуров-консулов, они, чтобы защитить свое имущество и честь, были вынуждены отказаться от иранского подданства. А тот несчастный, который не пошел на это, будучи фанатически предан родине, потерял все, что имел. И никто и словом не попрекнет тех, кто оставил свое подданство, потому что, по чести говоря, «у мошенника на каждый грех — тысяча оправданий». А между тем, оставаясь в иранском подданстве, разве они не принесли бы пользы государству и не смогли бы содействовать расцвету родины? Каждый школьник теперь читает высказывания правителей прошлых лет и знает, что сила государства в войске, а содержание войска требует больших средств. Деньги же поступают в казну лишь тогда, когда крестьянство безопасно, спокойно и благоденствует, а последнее достигается в свою очередь только при условии соблюдения справедливых законов и равенства. Увы! В нашем государстве происходит прямо противоположное этому, и результаты будут самые горькие и неприятные. Да укоротит бог дни моей жизни, дабы не увидел я этих черных дней!

Так окончил свои слова этот почтенный человек.

Сопровождаемый его слугами, я вернулся, наконец, домой и лег спать.

На следующий день снова явился Мешеди Хасан. В руках он держал лист бумаги. Я поинтересовался, что это такое.

— Это газета «Иран»,[135] она выходит по средам, раз в неделю, — сказал он.

С некоторым удивлением я взял газету и принялся читать ее. Под заголовком «Местные новости» после подробного описания торжественного выезда на охоту светлейшего падишаха со всей свитой, после долгих молитв за его неземную особу было написано, что государственное собрание придворных созывается в такие-то три дня и заседает под председательством такого-то в благословенном Дворце Солнца и что, хвала господу, в столице и при дворе царит спокойствие и внутренние дела страны находятся в замечательно упорядоченном состоянии. В отделе «Вести из провинций» сообщалось, к примеру, следующее: «Кашан. Хвала аллаху, благодаря постоянным заботам такого-то имя рек губернатора, крестьянство, находящееся в состоянии покоя и процветания, молится о здравии и долгоденствии светлейшего шаха. Солома и ячмень у них в изобилии, и прочие продукты очень дешевы». Про Исфаган было написано то же, что про Керман и Шираз и прочие города. В разделе «Иностранные новости» описывалась география острова Кубы и других мест, но так, что ни пишущий, ни читающий ничего бы не поняли.

От чтения всего этого у меня помутилось в голове, и, швырнув газету, я закричал:

— По всему Ирану к самому небу поднимаются жалобы людей на беззаконие властей, а этот бессовестный щелкопер расписывает о спокойствии и справедливости. Разве не найдется мусульманин, который сказал бы этому бесчестному газетчику: «В то время как по всему Ирану едва ли наберется пятьдесят человек, знакомых с географией своей родины и знающих ее границы, какой смысл писать о Кубе такое, что и понять-то нельзя! Не эти бессмысленные вещи надо тебе писать, а служить пользе, побуждать народ к благоразумному порядку, а шаха к милосердию и доброте по отношению к народу, посвящать свои строки прославлению справедливости и обличению деспотии, порицать действия тиранов, поощрять поступки добрых людей и всегда разъяснять такую истину: как народ без правителя, так и правитель без народа существовать не могут. Эти два элемента государства взаимно нуждаются один в другом и, будучи двойственны, составляют единое целое. Нужно, чтобы народ почитал падишаха за доброго отца, а падишах относился к подданным как к любимым детям. Тогда все будут счастливы».

Мешеди Хасан, увидев меня в удрученном настроении, предложил пойти погулять.

— Куда? — спросил я.

— Куда глаза глядят.

Я сказал Юсифу Аму, чтобы он отправился с нами. Мы вышли из дома и направились к базару. Там мы встретили двух знакомых Мешеди Хасана — один из них был сеид в чалме. Начались взаимные приветствия, затем они спросили, куда мы направляемся.

— Прогуливаемся, — сказал Мешеди Хасан. — Если вы не заняты, пойдемте с нами,

Они согласились. Мешеди Хасан познакомил нас. Сеида звали Мир Хабибуллах. Другой человек, лет сорока, имя которого я забыл, оказался родом из Карабаха. Он бывал, как выяснилось, и в Стамбуле, и в Москве. Гуляя, мы дошли до пространного военного плаца, чистого и политого водой, где солдаты, разбившись на несколько групп, занимались маршировкой. Мы некоторое время наблюдали за ними.

Заправлял всем делом на плаце молодой венгр лет тридцати пяти. Мне было очень горько видеть, как этот молодой человек понукает пятидесятилетними иранскими офицерами.

Пройдя площадь, мы увидели большой бассейн, постояли возле него немного, а потом отправились дальше, туда, где высился бронзовый монумент шаха Наср ад-Дина на коне. Монумент был сделан с большим искусством: можно было подумать, что сам шах сидел на коне. Мы обошли его вокруг; затем, усевшись напротив памятника, закурили сигареты.

Человек из Карабаха заметил:

— Это — исключительная статуя, другой такой не увидишь.

— Почему не увидишь? — возразил сеид. — В Европе повсюду сколько хочешь памятников. Я сам видел в России много таких статуй.

— А я повторяю, — настаивал карабашец, — что нигде нет ничего подобного. Вы ошибаетесь.